Смутно помню, как выбралась из шкафа, в который залезла буквально на бегу, ведь старший Шах почти наступал мне на пятки. Встретиться в доме его сына – было бы настоящей бедой. Угораздило же меня перепутать двери и выбрать для своего укрытия кабинет, в котором обычно всегда ведутся мужские разговоры…

Фотографии на столе, за которые зацепился мой взгляд, не помогают забыть услышанное, наоборот – они делают только хуже. И отвернуться нет сил. Я смотрю, смотрю, а внутри все кровью обливается.

Она красивая.

Даша.

Вот, чье имя было на той папке. Уверена, будь у его новорожденной дочери имя – Эльман бы подписал именно так.

Это все царапает сердце. Невыносимо.

Я не ревновала и мне не было больно. Кажется, не было. Ведь я не претендовала на чувства, на любовь, на семью с Эльманом.

Девочка тоже красивая. Его дочь. Она такая крохотная, как моя племянница Мария. Когда Мария родилась, наши семьи встретились, затаив все обиды на короткое время. Мы с Эльманом тогда тоже встретились. Я предлагала ему взять Марию на руки, но тот со стеклянным взглядом – отказался.

Теперь многое встало на свои места.

– Тебе говорили, что подслушивать нехорошо?

Игнорируя грохот собственного сердца, я оборачиваюсь. Глаза Эльмана недобро сощурены, и я не понимаю, за что именно: за шторы, за подслушанную трагедию или за подсмотренные фотографии. Или за все вместе.

– Я не хотела…

– Отойди, – холодный приказ.

Эльман движется на меня, но проходит мимо. Не ко мне – к папке с фотографиями.

Я заламываю пальцы, осторожно наблюдая за ним. Задержав взгляд на малышке, он резко накрывает ее фотографию своей ладонью, затем облокачивается на стол и с тяжелым выдохом опускает голову.

Другая бы на моем месте оскорбилась, услышав ледяное «отойди».

Только мне не до обид. Вместо холода и равнодушия в его голосе я ощущаю дикую боль. Не представляю, какого это – потерять собственного ребенка.

– Эльман…

– Давай без истерик, Ясмин. Это в прошлом. Не думай о ней.

Хотя я и не планировала истерить, но не думать о Даше у меня не получалось. Мне достался мужчина с темным прошлым и с тяжелым бременем, и у меня еще был шанс отступить – уйти, отказаться, оставить его один на один с теми, кто порождает тьму в его душе.

Я могла закатить скандал, биться в истерике и кричать, что я не хочу делить его с прошлым. И уйти. Но я хочу остаться. И еще хочу поделиться с ним светом. Совсем чуть-чуть, оставив немного света и себе, чтобы совсем не выгореть.

Покачав головой, я на свой страх и риск делаю к нему шаг и опускаю ладошку на каменную сгорбленную спину.

– Ты прав, это нас не касается. Но мне невероятно жаль, что ты пережил такое горе.

Эльман стоит каменной стеной, под ладонью даже не ощущается его дыхание. Неужели не дышит?

– Я знаю, ты здесь уже была, – отвечает ровно. – Видел отпечатки на папке, я забыл убрать.

Я приближаюсь к столу, ожидая, что он меня оттолкнет.

Но этого не происходит.

– Не убирай, если тебе так хочется. Я не буду его трогать… без твоего разрешения.

Меньше всего я хотела утешать Эльмана, но сказать, что думаю – хотела. Безумно хотела.

Поэтому искренне подмечаю:

– Она такая чудесная, просто ангел.

И Эльман на мою искренность, о боже, откликается:

– Я не успел дать ей имя.

Я касаюсь его каменной руки, убираю ее от фотографии и разворачиваю Эльмана к себе. Все проделываю неторопливо, потому что нутром чувствую, как дико напряжено его тело. Казалось, только тронь – и он взорвется на миллиарды осколков.

– Расскажи о них. О тех, кто вот здесь… – прикасаюсь ладошкой к его груди и пытливо смотрю в глаза, отчего-то желая знать больше. Намного больше.

– Хочешь знать?

Я киваю.

И в его взгляде боль уступает интересу. Я его заинтересовала тем, что готова слушать. Без претензий, без ревности, без напряга, как те – другие.

Но другим нужно было его сердце. А мне – нет.

Поэтому не отрицаю и не пытаюсь отделить других женщин из его судьбы.

– Хочу. Это часть твоей жизни.

Эльман указывает мне на кресло. Я сажусь в него, проваливаясь в мягкой коже, и подгибаю ноги в коленях. Эльман разливает спиртное, вопросительно смотрит на меня и ловит мой неуверенный кивок. Я еще помнила, чем закончилась последняя ночь со спиртным. Он – тоже.

– Немного, – предупреждает Эльман, протягивая бокал.

– А что, у тебя есть какие-то планы на меня? – спрашиваю игриво, принимая алкоголь из его крепких рук.

– Есть.

Жар незамедлительно опаляет кожу лица и тела, и я делаю большой глоток игристого напитка, чтобы остыть. Сам же Эльман моментально осушает половину, садится напротив и вытягивает ноги, почти касаясь ими моего кресла.

– Я ее скрывал.

– Дашу?

Короткий кивок служит мне ответом.

Скрывал. Как и меня. Только у нас другие обстоятельства, еще более опасные. Мурашки покрывают все тело, и я сильнее подгибаю колени, сжимаясь.

– Почему?

– Отец искал партию среди своих. К тому же, последние годы в семье было неспокойно, отцу регулярно поступали угрозы, в том числе в мой адрес. Я решил закрыть Дашу от любых проблем внешнего мира. О ребенке планировал всем сообщить, когда заберу их из роддома. Но родители узнали уже по факту, когда я хоронил дочь.

Меня пробирает до дрожи от той маски, что Эльман надел на лицо и долго-долго носил. Его голос не дрогнул ни разу, а я от одного рассказа умирала мысленно десятки раз.

– На Дашу заказали покушение. Мы должны были втроем ехать к моим родителям. Не доехали.

Эльман говорил обрывисто, запивая тоску бокалами крепкого алкоголя. А мне не наливал больше. Мне запивать эту боль было нечем.

– Ну, а дочка? – спрашиваю тихо, кусая губы. – За что ее?

– Я убежден, что целью была одна Даша. По траектории потом выяснил, что сверток с ребенком задели нецеленаправленно. Дашу что-то отвлекло, и она прижала дочь выше к груди, к сердцу. Но на спусковой крючок уже нажали. Пулю было не вернуть.

Эльман с грохотом ставит бокал на столик, потирает лицо, спешит подняться – будто это утолит хоть каплю его неизлечимой, вечной болезни.

Но я не позволяю.

Поднимаюсь из кресла, ступаю носками по мягкому ковру и опускаюсь рядом с ним. Эльман не отталкивает, и я позволяю себе сесть ему на колени.

– Поэтому ты носишь исключительно черные цвета?

– Она говорила, у нас черно-белая любовь. Белая умерла. Осталась черная.

Я прижимаюсь к Эльману, коротко дышу ему в шею и опускаю ладошку на грудь. Там сильно бьется сердце, и чем крепче я жмусь к нему, тем быстрее оно колотится.

– Ты нашел убийцу?

Сцепленные челюсти служат мне ответом.

Не нашел. Не нашел. Черт.

Я чуть приподнимаюсь, упираясь ладонями в его грудь, и встречаю темный-темный взгляд.

– Со мной опасно, Ясмин, – предупреждает.

– Знаю.

Падаю на его тело и прикасаюсь своими губами к его. Они пахнут алкоголем, и я слизываю остатки влаги с теплой кожи, а затем неуверенно толкаюсь языком ему в рот. Поцелуй длится недолго, и я не успеваю им напиться.

– Они все говорят мне забыть, Ясмин.

– Пошли их всех, – советую искренне ему в губы. – Поступи так, как будет лучше для тебя.

Наверное, другая бы сказала иначе. Советовала бы забыть и жить дальше. И желательно жить с ней: и душой и телом.

Но я занимать его сердце не планирую. Без любви и без чувств – таков наш уговор.

Эльман хватает меня за бедра и крепко сжимает. В его глазах загорается знакомое пожарище, и ощущение, что скоро я стану женщиной, неумолимо разжигает во мне ответный огонь.

– Я сделаю все, чтобы защитить тебя, – обещает Эльман серьезно.

Я качаю головой, целуя жесткую щетину и уголки его губ.

– Мне нечего бояться. Я не претендую на роль жены и матери твоих детей.

– Даже не попытаешься? – усмехается холодно, скользя взглядом по моему лицу.

– У тебя очередь желающих. Чего стоит одна дочка Батуриных. Молодая, послушная…

– Покладистая и глупая, скучнее ничего не слышал, – парирует, хватая меня за бедра и вжимая их в свой пах.

Я улыбаюсь, вовлекаясь в эту игру. Эльман задирает юбку, усаживает бедрами на свои и за шею притягивает меня к себе – жестко, неласково, с жаждой.

– Не будешь жениться на ней? – спрашиваю из любопытства.

– Чтобы умереть от тоски?

– Но отцу не отказал, – напоминаю ему.

– Я же сказал, буду защищать тебя любым путем.

Алкоголь выветривается из головы, когда Эльман поднимается, не выпуская меня из рук, и уносит нас прочь – от кабинета, от фотографий, от прошлого. Мы минуем гостиную, и я с опаской смотрю на бежевые шторы, о которых Эльман, кажется, напрочь забыл.

В спальне Эльмана, несмотря на любопытство, я оказываюсь впервые. Холодные простыни вызывают табун мурашек по всему телу, а крепкие руки, блуждающие по телу, сжимаются все крепче и крепче, лишая надежды на любое право остановить это безумие.

– Будет больно, Ясмин.

– Этой ночью или вообще?

Я задерживаю дыхание, когда его рука скользит по внутренней стороне бедра. Эльман не отвечает, но между ног становится настолько влажно, что мне уже все равно, когда будет больно – сейчас, завтра или всю жизнь.

Глава 11

В ванной шумела вода. Очень быстро, почти так же быстро билось мое сердце. Сильно-сильно. Эльман оставил меня на несколько минут, отправившись принять душ.

Решив не тратить время зря, я вернулась в свою комнату и достала из чемодана чистое белье. Самое красивое. Я любила такое – нежное, кружевное и непременно соблазнительное. Хотя последнее Эльману было не нужно – он и без того был сильно голоден по мне.

Я выбрала молочного цвета сорочку и в тон нижнее белье. Не знаю, для чего я так заморачивалась, ведь ясно же было – Эльману любую меня надо. И в красивом белье, и в самом что ни на есть обычном. Мама с детства прививала мне вкус в одежде, только уже во взрослой жизни мне пришлось самой разбираться, какое белье считается привлекательным, а какое не очень.

Я быстро ополоснулась в душе, но еще несколько минут все равно стояла под горячей водой. Возможно, что зря, потому что вместе с паром из организма улетучивался алкоголь.

И появлялись вопросы.

Куда ты влипла, Ясмин? Большой дом омрачен тайнами, а душа его хозяина – отравлена трагедией. Хватит ли твоего света, чтобы вывезти все это? Не потонешь вместе с ним, не захлебнешься? Вопросы как по накатанной сводили с ума, ведь я выбрала совсем не простого мужчину.

– О, боже, – с шумом выдыхаю.

Выбравшись из душа, обтираю тело полотенцем и успеваю надеть лишь сорочку, как дверь с бешеным стуком – распахивается.

Я задерживаю дыхание, встречая темный-темный взгляд Эльмана. Его тело обнажено по пояс, с волос стекают капельки воды, а брови нахмурены. Когда он подходит ко мне, я делаю над собой большое усилие, чтобы не отступить. Не по-взрослому это, Ясмин. Назад нельзя. Это не тот мужчина, с которым можно играть – то хочу, то не хочу.

– Я принимала душ, – оправдываюсь скорее, чем он спрашивает.

Когда Эльман протягивает ладонь, я не противлюсь и иду следом за ним, а уже в его спальне прошу поцеловать меня. Крепко-крепко, чтобы вновь опьянеть и сгорать от желания дотла.

– Знаешь, я сейчас поймала себя на мысли, словно все против, чтобы это случилось…

– Не выдумывай, Ясмин.

Шепот. Чужая страна. Чужой мужчина. Со мной рядом нет никого, кто бы посоветовал остановить это безумие. Эльман пристально смотрит мне в глаза, словно чувствует мои сомнения. И они ему ой как не нравятся.

Легкие прикосновения к моему телу становятся все тяжелее, а дыхание – горячее. Его загорелые руки стягивают с моих плеч молочного цвета лямки, и тщательно подобранная сорочка падает к его ногам, оголяя грудь, живот и бедра. Оставляя меня уязвимой перед взглядом голодного мужчины.

Его пальцы скользят от загорелой ключицы к груди и сжимает ее, срывая с моих губ протяжный вздох.