Эльман перехватывает инициативу, но уже через несколько минут насильно отстраняет от себя.

Я понимаю, что мы приехали.

Когда автомобиль тормозит, я взволнованно касаюсь пальчиками губ – они опухли от поцелуя и немного покраснели, я чувствую.

– У тебя есть несколько минут, Ясмин. Не задерживайся.

В стальном голосе не осталось и тени на голодный поцелуй, только губы немного жжет – и все. Во взгляде Эльмана поселился холод, когда он бросил взгляд в тонированное окно и увидел Валентино.

Я неохотно киваю и выбираюсь из автомобиля, но по мере приближения к Валентино я понимаю, что в это время мы ни черта не уложимся. Когда Валентино обнимает меня, я отчего-то замираю и больше не могу воспринимать эти объятия как должные, как семейные. Причиной тому был взгляд Шаха, который буквально прожигал во мне дыру.

– Как ты? – участливо спрашиваю, хотя и не сомневаюсь, что Эльман дал самые лучшие условия для моих людей. Почти для всех…

– Я все эти дни добивался нашей встречи, но меня игнорировали.

Отстранившись, я сразу перехожу к делу и предлагаю Валентино вернуться в Италию, по которой он наверняка скучал. Здесь, хоть ему и выделили комфортные условия, он был чужим – без знания языка и без опоры своей семьи сильно чужим.

Но на мое предложение Валентино реагирует очень резко:

– Вы не понимаете, – злится Валентино, пытаясь поймать мое внимание.

Я понимала. Все.

Эльман был прав, Валентино был в меня влюблен. Он признался в этом, когда однажды на Сицилии я сильно болела и лежала в бреду сутками напролет. Его приставили присматривать за мной, потому что я лежала в больнице, а не дома, и тогда Валентино думал, что я его не слышу.

Он говорил слово «люблю» на итальянском много раз.

Но я тогда не открыла глаза. И виду не подала. Я не хотела проблем в виде его любви.

И сейчас не хочу.

– Улетай, Валентино. Отправляйся домой, к семье. За меня не беспокойся.

– Я беспокоюсь, пока он рядом с вами, – указывает головой за мою спину.

– Не нужно.

– Я вижу, как он на вас смотрит, – цедит Валентино, не сдерживаясь. – Я всегда видел, как он на вас смотрит.

Я мысленно простонала. Да мы уже переспали, а несколько минут я бесстыдно сидела на коленях Шаха и целовалась с ним чуть ли не взасос, но Валентино так ничего и не понял.

– Так же, как и ты? – спрашиваю с вызовом, жутко злясь.

– Нет, не так же. Он вас совсем не любит. В отличие от меня.

Боже.

Он признался. Вот и все.

– К тому же, мы не знаем, кто распространил слухи о вашей связи с бизнесменом…

– Отец разберется, кто распространил эти слухи. Валентино, у меня точно нет времени на догадки. Так будет лучше для тебя, тебе следует меня послушаться.

– Они хотели меня убить, – продолжил он рьяно.

– Что ты говоришь?

– Они перепутали меня с Кармином. Поверьте мне: я был их целью, потому что ваш знакомый знает, как я к вам отношусь. Кармин погиб по нелепой случайности.

– Довольно, Валентино…

Любые мысли, что Эльман причастен к смерти моих людей, были жестоки. Особенно после проведенной ночи с ним. После всего, что у нас случилось – поверить в это было бы слишком больно.

– Вы можете мне не верить, но я вас не оставлю с… этим, – вспыльчиво произносит Валентино. – Я буду рядом. Чтобы всегда успеть вам помочь.

Я качаю головой, злюсь на Валентино, но в последний момент – обнимаю.

– Отец не должен ни о чем узнать. Пообещай, Валентино, – прошу его.

Не обещает.

Молчит.

И это страшно.

– Пообещай, если любишь меня, – срываюсь на шепот. – Я знаю, что любишь. Обещай.

– Обещаю… – выдыхает удивленно. – Я вернусь в Италию, как они этого добиваются, но прилечу к вам снова. И буду ждать.

Валентино скоро выпроваживают. Быстро, почти разнимая наши объятия.

А мне настойчиво предлагают вернуться в автомобиль. Там ждал Эльман.

– Он согласился улететь?

– Да… – тихо лгу.

Не согласился. Он сказал, что улетит, но вернется снова. Боже.

Эльман превращается в напряженную статую. Я быстро улавливаю перемену настроения и переживаю, что он раскусил мою ложь.

– Что-то не так? – спрашиваю его.

– Пути назад нет, Ясмин, – предупреждает Эльман.

Я это понимала.

Шах встревает в разборки, претендует на женщину Андреа, а потом соглашается тайно помочь моему отцу. Траты на меня слишком велики. Из этой игры уже не выйти. Не отмотать назад. И хотя я не доверяла обвинениям Валентино, брошенным в пылу безответной любви, сердце подсказывало молчать про его намерение вернуться и защищать меня от вымышленного злодея.

– Моя Ясмин.

Эльман подволакивает меня на свою грудь и сильно целует в скулу – будто поощряя, что я все сделала правильно. Как он велел. Послушная девочка.

Только я таковой совсем не была и быть не собиралась.

Автомобиль медленно двинулся обратно, и я незаметно проследила за Валентино. Он смотрел прямо на машину – на тонированные окна, за которыми Эльман прижимал меня к себе и одаривал короткими поцелуями.

– Ответишь? – насмешливо интересуется Эльман.

Оказывается, пока я пропадала в своих мыслях, у Эльмана зазвонил телефон, и он что-то у меня спрашивал. Я равнодушно бросаю взгляд на экран чужого смартфона.

«Отец».

– Ответить твоему отцу? – непроизвольно улыбаюсь. – Ты что, хочешь его инфаркта, когда он услышит из твоего телефона голос дочери Давида Романо?

Эльман тоже улыбается глазами. Кажется, его не на шутку заводят наши запретные отношения. Меня – тоже. Схватив телефон из его рук, я нажимаю «Ответить» и включаю громкую связь.

Эльман прищуривается и замирает. Не знает, чего от меня ожидать – отвечу Эмину Шаху или нет? Я импровизирую, хотя в душе понимаю, что не произнесу ни слова. Не потому, что боюсь его отца, а потому, что боюсь нашей тайны.

Впрочем, моего ответа и не требуется.

Ведь на том конце Эмина Шаха нет. А из его телефона отчетливо доносится женский плач.

Плакала Диана Шах.

Навзрыд.

Глава 14

Мы мчимся на безумно большой скорости. Артура в машине больше нет, его место занял Эльман, а я переместилась на пассажирское и с тревогой опустила свою ладонь Эльману на бедро.

Эльмана это уничтожит.

Смерть его отца, Эмина Шаха, совершенно точно уничтожит все то светлое, что осталось в душе Эльмана.

И если судьба его отца была мне безразлична, то чувства Эльмана – меня очень волновали. Я поглаживаю его бедро и мельком смотрю на напряженное мужское лицо. Его брови сильно сведены к переносице, на лбу залегают неглубокие морщины и проявляются капельки пота, а глаза вцепились в дорогу взглядом коршуна.

– Я рядом, – напоминаю ему.

Понимаю, что это мало помогает, но я все равно не лезу с банальными фразами, мол, все будет хорошо, и что отец действительно выкарабкается.

Потому что сама в этом не уверена, а лжи, я уяснила, Эльман не терпит.

На территорию частной клиники мы влетаем на полной скорости и тормозим лишь у самого входа. Я с тревогой вцепляюсь пальцами в ремень безопасности и встречаюсь с дикими глазами Эльмана. Кажется, он немного не в себе. И это страшно. Не представляю в какую сторону его повернет, если не станет его отца. Наверное, если бы его так повернуло раньше, то этот мужчина уже никогда бы меня не привлек, только дело в том, что этот мужчина уже мой. Ненадолго, но мой.

– Сиди здесь.

Я, конечно, киваю.

Но едва он скрывается в дверях клиники, как я осматриваюсь и тоже выхожу наружу. На входе в клинику приходится нещадно лгать:

– Кем вы приходитесь господину Шаху?

– Я его дочь, София Шах. Скажите, где он сейчас?

– Реанимация находится на втором этаже, я вас провожу…

– Спасибо, не надо.

На втором этаже очень шумно, там собралась почти вся семья Шах. Обстановка была – напряженная. Очень.

– Я тебя шлепну, ты понял?! – зарычал Эльман.

Он схватил своего брата за ворот и с силой встряхнул. Я остановилась за углом, затаив дыхание.

– Ты сначала себя шлепни, придурок, – выплевывает Мурад.

– Мурад, не разговаривай так со старшим братом! – вмешивается Диана Шах.

– Мама, где же был ваш любимый сыночек, пока наш отец истекал кровью? Почему отпустил его одного на ночь глядя? Отец доверил тебе Петербург, а ты доверил его смерти!

– Закрой свой рот, Мурад! – взревел Эльман.

О, боже.

Не надо было сюда идти. Не надо. Иначе как сдержаться, чтобы не побежать к Эльману, чтобы не приласкать и не успокоить его?

Я отворачиваюсь, но слышу крик Дианы Шах. Она плачет и пытается разнять сыновей, а я и шага туда сделать не могу. Я чужая.

– В нашего отца стреляли в твоем городе, Эльман, – хохочет Мурад. Это был нервный, дикий смех, и он доводил до дрожи.

– Я ничего не знал, – цедит Эльман, продолжая сжимать кулаками ворот рубашки своего брата.

– Любимый сын и не знал?!

Эльман больше не сдерживался. Он занес кулак, но в последний момент просто отшвырнул Мурада в стену и брезгливо отряхнулся. Не стал бить. Хотя очень, очень хотел.

– Мурад, я ведь просила тебя позвонить брату еще ночью, – вмешивается мать. – Ты же видел, в каком я состоянии, Мурад! Сейчас не время для соперничества, я просила, чтобы Эльман был рядом с отцом пока я лечу в Петербург!

– Достаточно того, что рядом был я, а не любимый сын, – шипит Мурад.

Растерев кулаки, Эльман собирается и уже холодно сообщает:

– Я как был любимым сыном, так им и останусь. А ты хоть как извернись, но так и останешься вторым.

Мурад багровеет, но больше не лезет на рожон. Неужели он не понимает, что повел себя отвратительно, скрыв от Эльмана трагедию ночи? И для чего? Чтобы потом сказать, что это он, а не Эльман был рядом с отцом?

– Мама, объясни, что произошло, – тяжело просит Эльман.

– Сынок, он в тяжелом состоянии. В реанимацию не пускают с ночи. Сказали, он в коме.

Эмин Шах в коме. Это хуже, чем я себе представляла.

Диана льнет к старшему сыну и плачет навзрыд. Как тогда, позвонив по телефону и упрекнув сына, что он до сих пор не в больнице, не рядом с отцом. А Эльман занимался со мной любовью и совсем ничего не знал.

– Что же я буду делать без него, Эльман? Я умру без твоего отца, умру.

Эльман тяжело дышит, я даже отсюда видела, как высоко поднимается его грудная клетка. Женщинам везло больше – они могли плакать, а Эльман лишь взглядом мог выражать свой ад изнутри.

Он сажает мать на кресло, а сам идет к врачам и долго-долго с ними разговаривает, выясняя состояние отца. Я ничего не слышу, лишь стою как вкопанная и понимаю, что пора уходить.

Только понимаю слишком поздно.

Я слишком поздно слышу шаги, которые неумолимо ко мне приближались.

А когда я вскинула глаза, то встретила на себе дикий разъяренный взгляд.

Взгляд Мурада Шаха.

Между нами было метра четыре. Кажется, что он далеко, но по правде – очень и очень близко.

Я застываю, прикованная к углу, за которым наблюдала семейную трагедию. Дыхание спирает напрочь. Это беда. Самая настоящая беда. Мы виделись однажды, и он, наверное, меня узнал.

Стиснув челюсти, Мурад мажет по мне взглядом как по пустому месту, затем его взгляд соскальзывает на больничные стены, и он отворачивается вовсе. Не останавливая шаг, Мурад уходит напрочь.

Не узнал. Боже, не узнал. Он даже не остановился.

Я отмираю, нахожу глазами больничные двери, за которыми можно было спрятаться, и на адреналине пытаюсь открыть любую из них. Три из четырех не поддаются. За бешено колотящимся сердцем я слышу шаги. Он возвращается. Мурад не узнал меня в первый раз – он был на эмоциях, после драки, но сейчас возвращается, чтобы убедиться в том, что ему не показалось и он видел знакомое лицо.