Эльман запускает руку в мои волосы, притягивает зафиксированное тело к себе, а другой рукой – проникает между моих ног. Там так мокро, что, когда он проникает в меня пальцем, по комнате раздаются влажные неприличные звуки.

– Ты течешь, Ясмин. А твой взгляд молит о моем члене. Не думаю, что ты уже куда-либо сбежишь.

Я кусаю губы и позорно отвожу глаза. Эльман прав. А еще мне очень жарко несмотря на то, что на моем теле нет ни единой ниточки – кроме толстых тугих веревок, обвивших запястья и щиколотки.

Я опускаю лицо, поймав себя на мысли, что еще никогда не была в положении беспомощнее, чем сейчас. Мои ноги широко разведены, а руки лишены всякого движения, а это означало…

Означало, что Эльман мог делать со мной все, что ему пожелается.

А желалось ему – многое. Вся я. Без границ допустимого.

Правда, унизительным свое положение я тоже не считала. Если бы считала – непременно отказалась и не дала бы себя связать.

– Тогда войди в меня. Прямо сейчас, – прошу, кусая губы до крови.

Эльман проникает в меня уже двумя пальцами, нарочно задевая клитор и наблюдая за моими беспомощными метаниями.

Боже.

Я выгибаюсь дугой, подставляя ему всю себя, а он не спешит меня брать. Мучает, изводит, ласкает – до россыпи звезд в глазах и полного дурмана в голове и лишь после – отпускает мое тело. Ненадолго.

Я остаюсь одна и чувствую, как вязкая влага из моего нутра стекает по бедрам. Если бы я не была в дурмане порока, то обязательно бы постеснялась того, как развратно я выгляжу.

Тяжелой поступью Эльман обходит меня и становится сзади. Я его не вижу, и поэтому выброс адреналина становится еще сильнее. Эльман обвивает мою шею и чуть тянет назад – развязно целуя в губы и скупо лаская ключицы, грудь, бедра…

– Уверена, Ясмин? – уточняет последний раз.

– Хочу с тобой жестко, – шепчу тихо, но так, чтобы он услышал.

Эльман впивается в мои бедра мертвой хваткой и выдыхает сквозь зубы. Он пытливо доводит меня до мурашек. Я слышу, как он раскатывает презерватив. Слышу, как он подходит ближе и сладко вздрагиваю, когда тяжелый член касается моего влажного бедра.

Атмосфера накаляется сильно-сильно. До дрожи в коленках и ломоты во всем теле. Шутки закончились, я разрешила себя связать и трахнуть – и это будет наш первый опыт. У обоих. Хотя бы в этом я буду у Эльмана первой, как и он у меня.

– Ты очень красивая, Ясмин.

– Я знаю, – шепчу в ответ, закатывая глаза от удовольствия. – И еще очень развращенная.

Эльман усмехнулся.

Он дышал мной и будто – не мог надышаться. В такие моменты не Эльман, а именно я упивалась властью над ним. В такие моменты я буквально каждой клеточкой своего тела ощущала, что не вселенная, а именно я дарю Эльману Шаху кислород, и это чувство – опьяняло. Доводило до дурмана. Сильно-сильно.

– Развращенная мной, – подтверждает сквозь зубы.

– Тобой и только тобой, – соглашаюсь, не открывая глаз.

Кончики пальцев подогнулись, а сердце устремилось почти навылет – так сильно оно забилось, когда Эльман впервые насадил меня на свой член.

Первый толчок – и сразу в небеса. Я глухо вскрикиваю и на несколько секунд отрываюсь телом от земли. Невероятные ощущения, о которых говорил Эльман сбылись прямо сейчас, когда все тело оторвалось от земли, и единственное, на чем я держалась – был возбужденный толстый член.

Боже.

– Боже, – вторю вслух.

Эльман впивается в мой рот жестким поцелуем и размашисто погружается в меня – вновь и вновь, вновь и вновь, а в самые сладкие моменты, когда мое тело отрывается от пола и сжимается в невесомости – глухо рычит. В такие моменты я особенно сильно сжимала его член и ему особенно тесно было во мне.

Когда я улетала в бездну болезненного наслаждения – ему было особенно приятно.

А я очень хотела, чтобы ему было особенно со мной.

– Еще, – молю тихо. – Еще, Эльман.

Еще, еще, еще…

Он делал со мной все, что хотел, а я позволяла. И даже больше – я его умоляла. Раскрывалась перед ним добровольно, подставляла себя, отдавала всю без остатка, лишь бы он брал, брал и брал…

И вот в глазах, как в дурмане, уже взрываются миллиарды звезд.

А внутри сладко и даже чуть болезненно бьет сильная пульсация, и оргазм накрывает нас обоих. В этот раз особенно сильно.

Эльман еще некоторое время крепко прижимает меня к себе. Меня бьет крупная дрожь и даже текут слезы пока его член тесно сокращается во мне. Нам понадобилось время, чтобы прийти в себя.

А еще я устала и очень хотела свободы, но Эльман гладил меня по голове и горячо целовал – успокаивая.

– Не случилось ничего из того, чего ты не хотела.

Я киваю, соглашаясь.

Мне было так хорошо, что я хотела плакать. И плакала. Потому что раньше не испытывала ничего подобного. Даже будучи одинокой, когда я ласкала себя и представляла себя рядом с мужчиной, я ничего и близко, клянусь, не испытывала.

– Я развяжу тебя.

– Да, пожалуйста, – прошу.

Эльман выходит из меня, и мне становится очень холодно. Я чувствую себя опустошенно и очень измученно, а еще – мне немного стыдно. Когда Эльман полностью отпускает меня, я падаю на колени и прикрываю грудь руками. Меня немного знобит и трясет, я хочу найти в глазах Эльмана пожарище и согреться им, но в его глазах – уже привычный холод.

Он оделся, помог мне подняться и повел на кожаное кресло. Посадил на свои колени и почти ласково вытер мой мокрый лоб и щеки.

– У тебя температура, Ясмин.

Меня била крупная дрожь, и я поняла, что жар во всем теле минутами ранее был действительно вызван температурой.

Эльман сильно хмурится, укрывает меня тонким пледом и выносит из темной-темной комнаты. Мне было так хорошо здесь в процессе, но отчего-то страшно в конце.

Кажется, я только сейчас поняла масштаб сотворенного. Эльман лишил меня невинности во всем, почти во всем, а ведь я никогда раньше не думала, что способна на такое. Что я способна стоять на коленях и сосать мужчине, просить его о жестком сексе и очень его ждать. Связывание стало точкой невозврата, и я поняла, что сильно изменилась.

И еще я очень боялась, что если отец увидит меня такой – новой, раскрепощенной, развращенной, то непременно догадается обо всем. Обо всем, что Эльман сделал со мной в этой комнате.

Следующие несколько дней я пролежала с сильной температурой. Эльман негодовал, хмурился, но приезжал с работы раньше и проводил в больнице с отцом намного меньше времени. И с дочкой Батуриных – тоже.

Утром перед своим уходом он заставлял меня пить таблетки и оставлял на попечение Айи, а вечером, когда температура чуть спадала – лечил меня кое-чем другим. Покрепче. Своим членом.

В одну из таких ночей позвонила Диана Шах. Эльман двигался во мне, но на звонок ответил очень быстро. Он толкнулся бедрами, погрузившись в меня очень глубоко, и замер.

Ее голос звучал очень скорбно. Было слышно, как она сдерживает дрожь в голосе.

– Эльман, есть две новости.

Я закрываю себе рот ладошкой, тяжело дыша от наслаждения. Эльман выходит из меня, глухо чертыхнувшись, перекатывается и резко хватает трубку с постели, на которой мы только что занимались сексом.

– Что случилось?

– Состояние отца резко ухудшилось, и он до сих пор не пришел в себя, – ее голос все-таки дрогнул. – Журналисты уже прознали, включи новости, только об этом говорят. Меня добивают их предположения о скорой смерти Эмина…

– Я почищу все новости, не переживай об этом. Что еще случилось?

– Мне звонил мой брат, Камаль. Он сообщил, что собирается прилететь в самое ближайшее время.

– Годами здесь не появлялся, а теперь решил прилететь?!

Эльман вспыхнул, разозлился. Я сжалась, натягивая на себя одеяло и наблюдая за ним.

– Я поговорю с ним и донесу, что здесь ему делать нечего, мама.

– Не вздумай ему угрожать, Эльман. В конце концов, он твой дядя.

Эльман бросает на меня последний взгляд, надевает брюки и выходит из спальни. Последние слова Дианы Шах я слышу очень и очень отдаленно:

– Грядет буря, Эльман. Кажется, сбывается самый страшный сон твоего отца. Камаль приехал забрать свое по праву, спокойные дни сочтены.

Глава 18

Месяц спустя

Черный – цвет скорби. Всегда был и есть. И я не понаслышке это знала.

Я обнимаю себя за плечи, наблюдая за людьми, что собрались здесь, на кладбище. Их было очень много – огромное черное пятно простиралось чуть ли не с самого начала кладбища.

Не стало человека, имевшего большой вес и значение в жизни всех этих людей.

– Эмиль, мне что-то нехорошо, – вздыхает София.

Она смотрит на моего брата заплаканными глазами и немного дрожит. Ее шатает из стороны в сторону – от боли и горечи.

– Тогда пойдем. Ты попрощалась, этого достаточно, – отрезает Эмиль, беспокоясь за жену.

Эти двое прошли через все круги ада, чтобы любить друг друга столь открыто и бесстрашно. Теперь они вместе, и у них растет замечательная дочурка Мария. У нас же с Эльманом никогда такого не случится, потому что ни он, ни я не готовы пройти круги ада, чтобы быть вместе. Потому что нам вовсе это не нужно.

– Ясмин, идешь? Мы уезжаем.

– Я останусь поддержать Диану Шах, – прошу брата.

Эмиль кивает и быстрее уводит Софию. Они прилетели сегодня из Италии. Не могли не прилететь. По этой причине здесь была и я.

Я осталась стоять и смотреть на скорбящие лица, вот только думала я совсем о другом. Я вспоминала свою семью много лет назад. Отца со стеклянными глазами и его сгорбленную спину. Моего брата Эмиля, который просил меня плакать тише, ведь отцу сейчас больнее всего.

Странно, но я верила в то, что отцу больнее всего. Больнее, чем нам – детям. Вся краска тогда сошла с отцовского лица, всего за несколько дней он высох так сильно, что кожа словно облепила его кости. Вся жизнь ушла из его тела.

Тогда Давид Романо хоронил свое сердце, а мы с Эмилем старались не мешать ему делать это.

Мурашки и отголоски боли возвращают меня в настоящее. Здесь очень пасмурно – небо плакало по усопшему. Люди тоже плачут. Я не хочу здесь находиться, но вынуждена, поэтому терпеливо стою до последнего.

Вот гроб опускают в землю и все собравшиеся дружно начинают плакать – очень шумно, громко, ведь у них большое общее горе. Еще некоторое время после этого все стоят на своих местах, вытирая слезы, и понемногу начинают расходиться по машинам, коих за воротами кладбища было огромное количество.

Вот и все. Сегодня не стало большого человека.

Я оглядываю оставшихся людей и нахожу среди них Эльмана. Он стоял неподвижно, засунув руки в карманы черных штанов. Рядом с ним стояла заплаканная Диана Шах, она искала в сыне утешение, а я – его внимание. Задержав дыхание, я тайно наблюдаю за ним и не смею подойти – здесь все еще находился мой брат и семья Эльмана, и никто из них не должен ни о чем узнать.

Когда Эльман вскидывает взгляд, то он смотрит прямо на меня. Жар моментально опаляет щеки, и я чуть приоткрываю губы, чтобы вдохнуть свежий летний воздух.

Первое июня выдалось прохладным, а я, не послушавшись Эльмана, все равно надела не слишком длинную юбку и теперь дрожала от холода. На Эльмане был черный пиджак, а на мне – короткая кофточка, открывающая не только грудь, но и плечи. Присутствующие иногда бросали на меня строгий взгляд, но едва ли мне было стыдно. Скорее – все равно.

– Скучаю, – безмолвно шевелю губами.

Эльман читает по губам. Понимает. И это вызывает жар во всем теле.

Его глаза чуть теплеют, он наклоняет голову и ощупывает меня взглядом. Уверена, он бы поделился своим пиджаком, но тогда это станет крахом нашей тайны. Нам нельзя быть вместе на людях – истина проста.

– Вы замерзли, – слышу я за спиной.