– У тебя был выбор, но ты предпочла постель Шаха. Это было легче, авантюрнее, кайфовее – под стать капризной принцессе дона мафии, которой всегда доставалось все, что она попросит. С твоего детства ничего не изменилось, Ясмин.

Как подходит Эльман – я не слышу.

Перед глазами переворачивается мир. С головы на ноги.

Муж Лейлы возвращается, и она сменяет гнев на улыбку:

– Кстати, спасибо за подвеску, Ясмин. Ты была очень благородна, когда выбрала нашу сторону и вернула моему отцу вещь, которую он потерял на месте аварии Эмина Шаха.

– Что за подвеску ты вернула, Ясмин? – слышу голос Эльмана.

– Ту, что она нашла, скрыла от тебя и втайне вернула моему отцу, когда была проездом в столице. Компромат на дело мести за Руслана, – отвечает Лейла с улыбкой.

– Какая же ты… – цежу сквозь зубы.

– Какая? Честная? А кто ты, Ясмин? И нашим, и вашим, ты вылитая Романо, как и твой брат, работающий на два фронта.

Я опускаю лицо, чувствуя собственное бессилие.

И взгляд Эльмана. Взгляд, наполненный яростью. Он не заступится за меня сейчас. Конечно же, нет. На кладбище перед отцом не заступился, а сейчас, после факта моего предательства, и подавно не заступится.

Грудь сковало болью. На меня вылили ушат грязи, не меньше.

Бах-бах…

Бах-бах…

– Мой отец сказал мне, что я могу говорить то, что считаю нужным. Мы, Басмановы, не боимся открыто заявлять о правосудии.

В горле стоит огромный ком.

Я не могу выдавить и слова, хотя очень хочу. Очень.

Со мной такое впервые. Тело наливается свинцом, грудь сковывает невыносимая боль, а сердцем мне хочется провалиться сквозь землю. Никогда бы не подумала, что помощь дяде обернется мне таким несчастьем.

– Еще папа просил передать, что если любой из Шахов тронет хоть еще хоть одного ребенка Басмановых, то следующие будут ваши дети.

– Очень опрометчиво угрожать моей семье, Лейла, – произносит Эльман холодно.

Загородив свою жену, ее супруг подходит к нам ближе и предупреждает:

– Опрометчиво угрожать моей жене. Мы вас предупредили.

– Просто запомни, Эльман, что ты для Ясмин – не более чем опасная авантюра. Принцесса наиграется и вернется под крыло к своему отцу. Для нее весь мир – это Сицилия и отец, а ты… в ее мир не вхож.

Не слышу, что отвечает Эльман, но обстановка накаляется до самого предела. В конце концов, дернув меня на себя, Эльман уводит нас прочь.

Рухнув на песок возле места нашего пикника, я закрываю лицо ладонями. И пусть на меня смотрит Лейла, ее муж, ее дети…

Мне становится все равно.

– Вставай, – приказывает Эльман звенящим тоном. – Вставай, Ясмин.

Схватив меня за локоть, он насильно отстраняет ладони от моего лица.

Посмотрев в его глаза, я понимаю, что он в ярости.

– А клялась, что ездила к Басманову просто так, – цедит мне в лицо.

Он ставит меня на ноги, а сам едва сдерживается.

Боже, он в ярости.

Лейла – просто дрянь. Она не знает, на что обрекла меня…

– Ты предала меня. Просто пиздец, Ясмин.

– Еще какой… – выдыхаю онемевшими губами.

***

– Переоденься, я сказал.

– Не буду. Я пойду к Каролине. Все равно намокну…

Мы вернулись домой всего минуту назад.

Подхватив подол мокрого платья, я тут же поспешила на выход, там в конюшне меня ждала Каролина, а за окном шел сильный проливной дождь, как и положено дождливому городу Питеру.

– Я тебе что сказал?

Игнорируя слова Эльмана, бегу прочь.

Я же чувствую: он на взводе. А это означает боль и слезы. Миновав босоножки, решаю бежать до конюшни босиком – все равно все намокнет, но уже у самой двери чувствую резкую боль.

Эльман запустил пятерню в мои волосы и потянул на себя.

Вскрикнув, я разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и упираюсь ладошками в его грудь, а в глазах моментально скапливается предательская влага.

– Мне больно…

Перехватив мое тело по-другому, Эльман с силой сжимает щеки и склоняется ко мне. Близко-близко. Так, что я вижу всю черноту его глаз и весь ад, намешанный в них вместе с яростью.

– Я не предавала тебя, ясно?! Он мой дядя, а кто ты? Кто твой отец?

– Замолчи, Ясмин.

– Чтобы ты знал: я ни секунды не думала, как мне поступить! Я не выбирала сторону, я всегда была на их стороне!

– А на мой член ты так, ради адреналина садилась?!

– А причем здесь твой член и моя семья?

Выпалив последнее, я замолкаю.

С опозданием понимаю, что после боли в его взгляде – всегда следует ярость. Тихая, слепая и жестокая. Без границ и без пределов дозволенного.

Закрыв мой рот – до боли – он швыряет меня на пол.

А я, едва успев выставить ладони перед лицом, больно падаю на колени.

И чувствую металлический привкус на губах.

Несколько капель крови падает на дорогой ламинат, близко к краю комнатного ковра. Теперь ковер тоже в крови, и это уже не отстирается. Облизав влажную ранку, понимаю, что Эльман задел трещинку на моих обветренных губах.

– Ты не привыкла, но я научу, Ясмин, – раздалось за спиной. – Первым стоит мужчина, ты – подчиняешься. Затем идут дети. И только потом – семья и Сицилия.

– Меня учили по-другому, – проговариваю тихо. – Семья важнее всего. И это истина.

– Ты забудешь, как тебя учили. А я забуду, что после покушения на моего отца ты вернула дяде улику. Я с ним разберусь, а ты так больше делать не будешь.

– Разберешься? – усмехаюсь тихо.

Я отползаю на ковер и сажусь на него прямо как есть, а на ламинате остаются следы от моего мокрого платья. Как же хорошо было купаться, кажется, что я была счастливее всех. А потом испортилась погода. И на улице, и в доме.

Подняв глаза, встречаюсь с полыхающим взглядом сверху. Эльман осматривает мое лицо, замечая кровь.

– Что у тебя с губой?

– Ничего. Ты просто задел ранку, – произношу равнодушно. – Значит, ты пойдешь против моего дяди, а потом продолжишь спокойно трахать меня, как ни в чем не бывало?

– Продолжу. Все остальное тебя не касается. Иди наверх, переоденься и умойся. Айя приготовила праздничный ужин.

Подойдя ко мне вплотную, Эльман ставит меня на ноги, достает платок из своего кармана и вытирает мою нижнюю губу.

– Я не бил тебя.

– Я знаю, так получилось, – отвечаю равнодушно.

– Ясмин, будь послушной девочкой. Здесь нет твоей семьи. Здесь не Сицилия. Будь мудрее, не предавай и слушайся. И все будет хорошо. Ладно?

– Ладно…

– Не делай так больше, Ясмин.

– Хорошо…

Облизав губы, поднимаю глаза. Взгляд Эльмана теплеет, он ласкает щеку, которую минутой ранее сжимал до крайности, и целует меня в губы. Мне больно, но все, на что у меня хватает сил – это открыть рот и позволить его языку пробраться внутрь и целовать, целовать, целовать…

Тем временем мужские руки задирают мокрое платье и настойчиво лезут под подол, сминая кожу бедер, груди, сосков…

Отвернувшись, я прошу:

– Не трогай, я не хочу…

Прижав меня к стене, Эльман стискивает ягодицы и вжимает меня в свой пах. Я понимаю, что если ничего не сделать, то он отымеет меня прямо здесь, и я наверняка забуду все, что произошло минутой ранее на этом ковре.

Поэтому я упираюсь в грудь Эльмана и, отвернувшись от его жестких поцелуев, повторяю:

– Отпусти меня, Эльман. Отпусти, слышишь?

Прижавшись лбом к моему лицу, Эльман тяжело дышит. Он оставляет смазанный поцелуй на моей щеке и, поправив платье, выпускает их своих рук.

В противном случае моя сила против него была бы ничтожно мала.

– Беги, Ясмин, – разрешает хрипло.

Переступив порог спальни и оставшись одна, я бросаюсь к телефону.

Набираю папу.

Жду всего несколько гудков и, наконец, слышу его ласковый голос:

– Ясмин?

– Папа, купи мне билеты.

– Что случилось?

Я сажусь на кровать, смотрю на дверь и прошу:

– Я соскучилась, папа. Я хочу вернуться домой. К тебе. Купи билеты.

– Тридцатого августа вынесут приговор для семьи Андреа.

– Тридцать первого я прилечу, – шепчу в ответ. – Купи на тридцать первое, папа…

– Не узнаю твой голос, дочка. Если бы я не знал, что у тебя все хорошо, подумал бы о самом плохом.

– А ты что, следишь за мной?

Я пытаюсь рассмеяться, но выходит плохо. Очень плохо.

Руки мелко дрожат, и я перехватываю телефон поудобнее, чтобы папа ни о чем не догадался.

– Разумеется. Мне все докладывают, Ясмин.

– Что тебе докладывают?

– Где живешь, чем занимаешься. Я отправлял за тобой людей из клана Марино. Надежные люди.

Марино – предатели.

Это я понимаю очень быстро.

Не понимаю только одного – кто стоит за ними и кому нужно докладывать отцу информацию, отличающуюся от действительности.

Перед глазами немного плывет, а жар расползается по всему телу. Кажется, я заболеваю. А еще я вспоминаю, что Валентино совсем мне не звонил, хотя все предыдущие годы он был одним из первых, кто поздравлял меня с днем рождения.

– Папа, мне нужно идти. У меня здесь друзья пришли, они поздравляют меня… – лгу тихонько.

Обещав папе позвонить завтра, кладу трубку и тут же набираю Валентино. Долгие гудки служат мне ответом, от которого появляется сильный озноб. А затем я набираю людей из семьи Марино – всех, кого знала.

Трубку не взял ни один член той семьи.

Ни до кого не дозвониться.

Не дотянуться.

Создалось ощущение, словно я отрезана от своего мира и насильно пришита к тому, в котором варюсь сейчас. Кожу сковывает почти осязаемая паутина, из которой и во веки веков не выпутаться…

Стянув с себя мокрое платье, я наспех надеваю сухое, а поверх набрасываю непромокаемую куртку. Эльмана я нахожу внизу, в кабинете – он заканчивал звонок, и я услышала фамилию Николаева и другие.

Закончив говорить, Эльман оповещает:

– Мне нужно будет отъехать, Ясмин.

– Хорошо…

– Фонд официально открыт. На него уже поступила внушительная сумма для лечения людей с болезнью как у твоей матери. Еще раз с днем рождения, Ясмин.

– Спасибо… Правда, спасибо, – благодарю искренне.

– Ты что-то хотела спросить?

– Да. Почему мне не отвечает Валентино?

Эльман медленно поднимается из-за стола и спрашивает в ответ:

– Почему ты спрашиваешь меня?

– Мне больше некого. У меня никого здесь нет. Был Валентино и еще Кармин, которого убили. И еще люди из клана Марино, но…

Я осекаюсь под взглядом Эльмана.

– Но те, кого я знаю из Марино, не выходят на связь, – заканчиваю шепотом. – Связь с другими есть только у Валентино, но его тоже нет. Хотя это странно, ведь Валентино не пропускает мои дни рождения. А где Саид? Он уже ходит?

– Твоими молитвами – пока нет.

– Люди Марино докладывают отцу, что я в безопасности, – говорю ему почти без остановки. – Это странно.

– Спроси об этом отца, Ясмин. Не меня.

– Ты же понимаешь, что я не могу спросить его прямо. Он все поймет.

– Понимаю.

Почувствовав резкую безысходность, я держусь за косяк двери из последних сил. Эльман обходит меня стороной и следует в гостиную, я – за ним.

– Я попросила папу купить билеты на тридцать первое. Августа, Эльман.

– Я так понимаю, что мое предложение тебе нахуй не сдалось? – произносит хладнокровно, сжимая кулаки.

– Ты стал материться. Я плохо на тебя влияю.

– Отвечай, твою мать.

– А ты знаешь, Лейла была в чем-то права, – произношу осторожно. – Мы с тобой как две разные планеты, и если мы столкнемся – то неизбежно разобьемся насмерть. Если пройдем мимо, есть шанс прожить спокойную жизнь. Понимаешь, Эльман?

– Нихуя не понимаю.

Эльман хватает со стола бутылку виски и наливает себе в бокал. Его голос звенит, создавая ощущение безнадежности.

Мой же голос – никогда не был полон надежды.