Тайная связь (страница 66)
Эльман.
Судьба Эльмана мне неизвестна, а Камаль сегодня навеки получит меня в жены. Он настолько этого хочет, что отказался от всего и улетел со мной на Сицилию.
Он так и сказал мне однажды.
«Я, возможно, готов отказаться ото всего ради девушки, которую вижу третий раз в жизни. Но вот дерьмо: ей это не нужно».
Все время до алтаря я пробыла в одиночестве. Никого не хотелось видеть, только кожу с рук сдирать хотелось – от бессилия.
И хотелось позвонить Эльману.
Попросить прощения хотелось.
Вернуться к нему хотелось.
Откликнуться и стать его женой – возможно, хотелось тоже.
В последнюю минуту, будто бы еще можно было что-то исправить, я действительно набираю знакомые цифры.
Ответить там было некому, но я звонила и звонила – один, второй, третий раз.
На одиннадцатый раз мне отвечают, и сердце мое заходится в агонии.
Там плач – безнадежный, навзрыд. Плакала Диана Шах.
– Что вам нужно?! Кто вы?..
Ясмин Романо, любящая вашего сына…
Как жаль, что для любви стало слишком поздно.
– Вы звоните, потому что вас замучила совесть?! Это вы убили моего сына?! Он не приходит в себя, мой сын умирает!
Накрыв рот ладонью, пытаюсь подавить слезы и тошноту.
– Будьте прокляты! – закричала Диана Шах. – Будьте прокляты!..
И бросила трубку.
Горло болезненно сжимается, я безвольно опускаю руки вдоль тела.
Я уже и так проклята.
Эмиль за все с ним поквитался. За каждого итальянского человека. За каждую пощечину мне. За каждую слезинку. Он видел, как Эльман избивал меня, он слышал каждую фразу, что Эльман сказал в мой адрес.
Теперь, когда Эльман Шах придет в себя, я буду глубоко замужем.
А если он никогда не очнется, то я точно погибну.
Через несколько минут я выхожу к алтарю, меня ведет папа с улыбкой на лице. Он ни о чем не догадывается, а я ни о чем не говорю.
– Ясмин, ты счастлива? – вдруг спрашивает у меня Давид Романо.
– Да, папа.
– Эмиль сказал мне, что ты полюбила его. Камаля.
Большей глупости на свете я не слышала…
– Да, папа.
Танец отца и дочери. Мы танцуем с папой, я обнимаю его за шею и щурюсь от сицилийского солнца до тех пор, пока не ловлю испытывающий взгляд отца на себе.
– Ясмин?
– Да, папа?
Папа был одет в брюки цвета черного солнца и выглаженную белую рубашку, а на его крепком запястье были надеты дорогие часы, подаренные именитым итальянским часовым мастером. Жаль, что мама не дожила до того времени, когда папа смог бы положить весь мир к ее ногам, вместо нее эту роскошь сполна получаю я одна.
– Почему мне хочется отменить эту свадьбу?
– Почему? – спрашиваю эхом, опуская взгляд.
Папа крепче сжимает мою ладонь в своей, заставляя вернуть взгляд к его глазам.
Он чувствует. Чувствует.
И от того наша речь выглядит скомканной, изредка переходящей от русской к итальянской и обратно.
– Сердце болит, – отвечает Давид Романо. – Предчувствие нехорошее у меня.
– Не тревожься, папа. Эмиль сказал правду, я полюбила Камаля, но боялась сказать тебе об этом. Он ведь Шах…
– Теперь Камаль с нами, – успокаивает папа.
– Это очень хорошо, правда?
– Если ты будешь счастлива с ним, то я почти готов смириться с этим Шахом. С другими бы не смирился.
Я натянуто улыбаюсь.
С другими – это с Эльманом и любыми другими сыновьями Эмина Шаха. Я все поняла.
– С другими и не надо, папа. Я же хорошая девочка, знаю, в кого можно влюбляться…
Я замечаю, что среди наших итальянских родственников и семей не хватает одной семьи из клана Марино. Это благодаря им Эльман смог вытащить меня из Италии и подложить под себя, но теперь Эмиль вычистил всю семью, оставив одну лишь девочку лет семи. Он ее пощадил, остальных – взрослых и детей – нет.
Встретившись взглядом с Эмилем, я понимаю, что я мыслю верно. В клане Марино было много детей и матерей. Эмиль никого не пощадил.
Это будет уроком для всех семей. Только кровью пишется закон, кровью чистятся предатели.
Горечь с привкусом крови расплывается во рту, и я едва выдерживаю танец с отцом.
В нашей с Эльманом короткой истории оказалось так много жертв…
Когда мелодия подходит к концу, папа нежно целует меня в лоб и передает Камалю. Прикосновения Камаля обжигают, во время танца с ним я чувствую легкую тошноту, но старательно глушу в себе это. Камаль пытается разговаривать, но у него это плохо получается – его вытащили из тюрьмы с порезанным языком и телом. Теперь его язык заплетается и у него нарушена чувствительность, а тело Камаля изуродовано – в память о моей измене с ним.
Эльман обещал, Эльман исполнил.
Камаля вытащили благодаря Эмилю. Еще живым, но уже в перерезанном состоянии. Весь месяц ему зашивали раны и язык, чтобы сегодня ему отдать меня.
На алтаре я сказала «Si».
Что, к сожалению, означало «Да». Он повторил это заплетающимся языком, и мы стали мужем и женой.
Когда танец с Камалем подходит к концу, мы отправляемся на сицилийское свадебное торжество, оно продлится до самой ночи.
– Улыбнись, детка! – шепчет Лаура.
Я натыкаюсь на взгляд Лауры и улыбаюсь почти что до ушей. Как она велела.
Если ты несчастлива, но хотя бы сделай вид.
Делаю.
Весь вечер делаю.
А когда наступает ночь, я почти сразу хочу умереть.
Глава 62
Бирмингем
– Эмиль говорил, что мы будем жить в Лондоне.
– Здесь будет спокойнее. Лондон недалеко, – невозмутимо отвечает Камаль.
– Прячешь меня? – понимаю я.
– Прячу.
Камаль никогда не скрывает своих намерений. Сейчас – тоже.
– Здесь тебе будет хорошо, Яся, – успокаивает жестоко.
– Здесь? – усмехаюсь ему в лицо. – В дождливом Бирмингеме, где никогда нет солнца? И вот здесь я стану матерью нежеланного ребенка…
– Неужели ты настолько не хочешь этого ребенка?!
– Настолько. Я говорила тебе.
Камаль злится.
Во мне – голимое равнодушие. Я одна настаивала на аборте, одна против двоих. Эмиль говорил про долг, а Камаль наивно считал, что это может быть его ребенок.
– Здесь много развлечений, Ясмин, – смягчается Камаль. – Музеи, памятники средневековой архитектуры, ботанический сад, музыкальные фестивали, на которые мы обязательно сходим…
– А мне нужно лишь одно солнце. Даже в Петербурге его было больше…
– Яся…
Камаль вздыхает. У него рядом работа, у него кипит жизнь. Моя же здесь – словно остановилась.
Когда я кричала, чтобы мне сделали аборт, Камаль был первым, кто пытался возвести меня к разуму. Он взял меня за плечи и сказал, что нельзя. Что нужно родить. Он обещал, что поможет, что не бросит, даже если ребенок окажется не его.
Я помню, как Эмиль на него тогда посмотрел. Иначе. Совсем другим взглядом. Задумчивым, глубоким, заинтересованным. Он в ту минуту решил, что отдаст меня Камалю, а я…
А меня тошнило и рвало.
«Прелести» материнства я почувствовала давно.
– Пташка… Ты тут?
Язык Камаля заплетается, а своим взглядом он словно хочет вытянуть из меня душу.
Я отвожу глаза в сторону и спрашиваю:
– Почему пташка?
Я без удовольствия поглаживаю свой плоский живот. Привыкаю через силу.
Камаль кладет руки на мои плечи и притягивает к себе.
В голове вспышка: чужой. Чужой мужчина.
А следом понимание: он теперь муж. Теперь имеет право трогать.
– Ты как вольная птица, всегда прилегающая в свое гнездо, – шепчет он.
Камаль поглаживает мои плечи и приспускает бретельки, но я не выдерживаю пытку и отхожу от него в другой конец комнаты.
Бирмингем. Мне все здесь чуждо. Объятия Камаля, моего уже супруга – тоже.
– Камаль, я хочу дождаться родов. Пожалуйста, не трогай меня до рождения ребенка, – прошу его тихо, и лишь затем бросаю на него взгляд.
Жду, что откажет.
Жду, что заявит о своих правах на меня и что будет трогать даже беременную.
Зажмуриваюсь и отвожу взгляд в сторону – на широкую кровать.
– Хорошо.
– Хорошо?
– Я не трону тебя до рождения ребенка.
– Спасибо, – молвлю губами. – Правда, спасибо. Но ты можешь быть с другими женщинами. Я не запрещаю тебе. Это не будет считаться изменой…
– Мне не нужны другие женщины. Я подожду, Яся. Ты вбила себе в голову, что это его ребенок, но мы уже выяснили, что это может быть и мой ребенок. Мы будем полноценной семьей, где нет места изменам.
– Это не твой ребенок…
– Тебе хочется в это верить?! – спрашивает остро, явно угнетенный моей уверенностью.
– Мне ничего не хочется, но теперь я понимаю, почему ты объединился с моим братом и выступил против аборта. Ты надеешься, что ребенок – твой.
Камаль не отрицает:
– Я не надеюсь. Я хочу этого.
– Но это не так. Я чувствую. Ты надеешься, что в итоге я все равно рожу тебе ребенка? Я уже говорила тебе, что не хочу детей… Даже этого ребенка не хочу.
Камаль сжимает губы в единую полоску, а затем и вовсе разворачивается к двери. Я тревожно прижимаю ладонь к животу.
– Чувствовать и знать, от кого ты в итоге забеременела – это разные вещи, – бросает Камаль у самой двери. – Мне напомнить, что ты спала с нами обоими с разницей в несколько дней?! Это не упрек. Успокойся. Не заводись. Я лягу спать в своей комнате. Доброй ночи, Ясмин.
– Что Эмиль пообещал тебе за меня?!
Камаль резко тормозит в дверях, и я не свожу с него взгляда.
– Ты отказался ото всего, для чего возвращался в Россию. Не поверю, что только ради меня…
– Отказался, чтобы увезти тебя от Шаха. И чтобы он никогда тебя не искал. Это был уговор между мной и Эмилем. А что по поводу меня, то я просто глуп, не обращай внимания.
Развернувшись на пятках, Камаль зашагал прочь. Вскоре хлопнула его дверь, и наступила ночь. Первая из тысячи тоскливых ночей в Бирмингеме.
Как Эмиль и сказал, в итоге мы съездили в продолжительный отпуск. Пески и океан, куда Камаль меня привез, были теплыми, чего нельзя было сказать о моем сердце.
Еще некоторое время спустя после возвращения в Бирмингем я рассказала всем новость о том, что жду малыша. От Бирмингема до Сицилии, а от Сицилии до Волгограда новость вскоре дошла до семьи Шах.
Дошло ли это известие до Эльмана, я не знала.
Мне удалось доносить малыша до девятого месяца, однако рожала я все равно тайно. О рождении ребенка все узнали только через несколько месяцев после настоящего его появления. Кстати, в свидетельстве о рождении ребенка почти все было правдой, за исключением месяца рождения и еще одной графы.
В графе «Отец» был указан Камаль, что, конечно же, было неправдой. С результатом теста на отцовство Камаль, увы, поспорить не мог.
Только одно было хорошо – родилась девочка.
У Эльмана родилась девочка.
Эмиль сказал, чтобы я молилась, и я правда молилась, чтобы родилась девочка.
Ведь, как показывает практика, за наследниками они возвращаются, а это значит, что мы с дочерью никогда не вызовем интерес у Эльмана Шаха, даже если он когда-нибудь придет в себя. А он обязательно придет.
Помню, как Эмиль вздохнул с облегчением и сухо поздравил меня. Одному господу были известны его мрачные мысли и тревога о будущем.
– Держите вашу дочку, синьора, до чего же она прелестна!
Мне прикладывают маленькое тельце, и я забываю об адской боли во всем теле. Юна, словно боялась этого мира, долго мучила меня прежде, чем явиться на свет.
Встретившись взглядом с самим Эльманом, я вздрагиваю.
У нее его глаза.
– Юна. Это маленькая Юна.
Так, майским жарким днем в провинции под Бирмингемом родилась Юна, или сокращенно Юна – маленькое последствие большой тайной связи.