Нужно только исхитриться попасть в вагонетку и не задохнуться под углем. Впрочем, задохнуться – это дело мудреное, так как вагонетки были маломерными, угля в них насыпалось не так уж и много. А вот как туда попасть – это дело, конечно, куда как сложнее. Тайком в вагонетку не влезешь, вокруг суетятся люди. Охранников в самой шахте, впрочем, не бывает – не суются надзиратели под землю. Вначале они спускались вместе с узниками-горняками в шахту, но отчего-то каждый раз с надзирателями там происходили несчастные случаи, причем непременно со смертельным исходом. Вот и перестала охрана спускаться под землю, по-своему резонно полагая, что и без того узники никуда из-под земли не денутся. Итак, никакой охраны под землей не было, был лишь свой брат-узник, ну да ведь и узники тоже бывают разными…

Ну да это была не полная беда, это была лишь половина беды. Уж с другими-то заключенными Иван и Федот как-нибудь договорятся! Чтобы, значит, никто не заметил, как на дно вагонетки улеглись двое отчаянных мужчин. Да и угольком присыпать их нужно будет лишь слегка, чтобы не видно было. А уж дальше – вольному воля.

Так оно, наверное, и случилось бы. То есть, возможно, Ивану и Федоту и впрямь удалось бы сбежать из лагеря таким-то способом, если бы не произошло неожиданное горе. Впрочем, любое горе всегда приходит неожиданно. Уж такая у него, у горя, коварная и подлая суть.

А случилось вот что. Федот Кулемин погиб в шахте. Обвалилась шахтная кровля, которая похоронила всю ночную смену, в том числе и Федота Кулемина. Коломейцева там не было, его определили в другую смену. Это его и спасло.

Оставшись без верного товарища, Иван приуныл. Теперь о побеге в вагонетках с углем не могло быть и речи. Один не убежишь, а искать напарника вместо погибшего Федота Кулемина – дело долгое, муторное и к тому же рискованное. Как знать, на кого нарвешься. Может, даже на тайного фашистского осведомителя, которых среди заключенных было немало.

А убежать из лагеря хотелось. Бежать надо было непременно, пока оставались силы. А они убывали с каждым днем. Работа в шахте была тяжелой, она буквально забирала у человека жизнь. День за днем, день за днем… И надо попытаться убежать, пока оставались хоть какие-то силы.

Но как это сделать? Помог случай. Однажды в лагерь прибыли доселе невиданные люди – два немецких офицера и с ними – четыре личности, одетые в немецкую военную форму без всяких знаков различия, но по их лицам и ухваткам сразу было заметно, что это никакие не немцы. Тогда кто же они? И что им было нужно?

Вскоре, впрочем, все стало ясно. Узников выстроили на плацу, и одна из личностей произнесла речь на русском языке.

– Братва! – преувеличенно бодрым тоном проговорил этот человек. – Вот что я хочу вам сказать! Совсем недавно я был таким же, как и вы, – загибался в лагере на тяжких, непосильных работах. И я бы отдал на тех работах концы, точно вам говорю! Здесь у вас шахты, у нас был завод, а в общем никакой разницы. Но у меня есть голова на плечах. И вот я подумал, а для чего мне подыхать, когда можно жить? Жить и радоваться! Приличная жратва, шнапс, девочки – в общем, все удовольствия, какие только есть в жизни! Предлагаю и вам то же самое. Вы спросите, что для этого нужно? Отвечаю – почти ничего. Все почти что задаром! Да! Нужно только изъявить желание записаться на специальные курсы. Там вас будут учить настоящему делу. Из вас будут готовить помощников великой Германии. Вам даруют свободу и жизнь – а это главное. Я и мои товарищи, которых вы видите рядом со мной, записались на эти курсы и ничуть о том не жалеем. Призываю и вас сделать то же самое.

Оратор умолк, и тотчас же вперед выступил другой субъект – его сотоварищ.

– Может, вы думаете, что вас спасут? – сказал он и рассмеялся, показывая вид, насколько он доволен своей шуткой. – Явится, к примеру, прямо сюда советская власть – и того… вызволит вас. Ну так я вам вот что скажу. Нет никакой советской власти! Была, да кончилась! Вот на днях немецкая армия взяла Москву. И сейчас она на подходе к Сталинграду и Кавказу! Вы об этом, конечно, не слышали, а мы-то знаем! Остались от советской власти одни лишь воспоминания! Так что никто вас не вызволит. Некому! Так и пропадете здесь. А для чего вам пропадать? Вот о чем вы должны подумать!

– Да что рассуждать понапрасну! – вступил в разговор третий субъект. – Какой в том толк? Все просто: кто хочет спастись и жить дальше в свое удовольствие – выходи из строя! Такой шанс выпадает не каждый день! А остальные как хотите!

В строю понурых узников зашевелились. Из строя, впрочем, вышли немногие. В числе этих немногих был и Иван Коломейцев. Нет, он не поверил ни единому слову тех типов, которые ораторствовали перед строем. Врали, конечно, те типы – от первого до последнего слова. Быть такого не могло, чтобы советская власть кончилась! Но в их словах Иван узрел для себя шанс вырваться из концлагеря, в котором его ожидала неминуемая смерть – не завтра, так послезавтра. Тяжкая, бессмысленная смерть, которая постигла того же Федота Кулемина. Коломейцев не желал себе такой смерти. Он хотел жить, хотел сражаться против врага. В том лагере, в котором он пребывал сейчас, это было невозможно, здесь можно было только умереть. А как знать, что могло быть в том месте, куда его так настойчиво приглашали типы в немецкой форме без знаков различия? Может, там будет проще перехитрить врага? Проще сбежать? Перебраться к своим? Устроить восстание? Все могло быть. Оттого он и вышел из строя. Совесть у него была спокойна, потому что он знал, что делает. Он таким образом борется с врагом.

* * *

Ивана и прочих, кто в тот день вышел из строя, привезли в другой лагерь. Каково было название этого лагеря и было ли оно вообще, того Коломейцев не знал. Ему лишь удалось выяснить, что этот лагерь также находится в Польше, а точнее – в польском городе Травники.

В этом лагере никто заключенных не гнал на работу – ни на шахты, ни на завод, ни на каменоломни. По сути, это был вовсе не концентрационный лагерь как таковой, это была своего рода школа. Ну или учебный центр. Здесь одних вчерашних узников превращали в лагерных охранников, конвоиров, надсмотрщиков, капо^[1]. Из других готовили карателей для борьбы с подпольщиками и партизанами. Из третьих – шпионов и диверсантов, которых должны были заслать в глубокий советский тыл.

Все это Иван узнал на следующий же день после своего прибытия в новый лагерь. Ранним утром всех новоприбывших выстроили на плацу. К неподвижному угрюмому строю подошел человек в форме немецкого офицера-эсэсовца. Это был ничем не примечательный субъект средних лет – увидишь такого в толпе и моментально о нем забудешь. Какое-то время этот безликий человек с молчаливым вниманием разглядывал людей в строю, а затем тихим, но внятным голосом сказал – причем на почти чистом русском языке:

– Меня зовут Карл Унке. Я – начальник учебного центра, в котором вы находитесь. Я расскажу, чему вас здесь будут обучать.

И рассказал – коротко, емко и доходчиво. Затем добавил:

– Если кто-то рассчитывал, что он попал в какое-то другое место, и не согласен с тем, чем ему предстоит здесь заниматься, пускай выйдет из строя. Мне нужны убежденные добровольцы. Те, кто сомневается и колеблется, мне не нужны.

Из строя вышли лишь пятеро. Кто знает, что заставило их сделать это? Может, запоздалые угрызения совести, может, какие-то иные соображения… Но они вышли и замерли, понуро глядя в землю.

Безликий эсэсовец дал какую-то команду стоящим неподалеку солдатам. Солдаты подошли к пятерым вышедшим, отвели их в сторону и здесь же, прямо перед строем, всех расстреляли. Все произошло так неожиданно и было при этом настолько обыденно, что Иван даже поразиться не успел. Только что пятеро человек вышли из строя – и вот их уже расстреляли…

– Учебный центр – секретный, – все тем же ровным голосом произнес Карл Унке, обращаясь к замершему строю. – Те, кто не хотел здесь оставаться, – лишние свидетели. В секретном деле лишних свидетелей быть не должно. Так будет со всеми, кто откажется обучаться в центре. Я понятно выразился? Не слышу ответа! Мне нужен четкий, однозначный ответ!

– Понятно, – вразнобой загудел строй.

– Так-то лучше, – сказал Карл Унке, и его губы тронула улыбка.

* * *

Иван Коломейцев выразил желание быть шпионом и диверсантом. Расчет был прост. Вот он выучится на диверсанта, и его забросят в советский тыл. А там он сразу же сдастся советским властям. Да не просто сдастся, а еще и расскажет о засекреченном учебном центре. Это, несомненно, будут очень ценные сведения для советских спецслужб. Ну а затем он попросится в боевую часть бить врага. Такой у него был план. И он бы, наверное, осуществился, если бы не начальник учебного центра Карл Унке. Оказалось, что он самолично беседовал с каждым новым курсантом своего центра, прежде чем приставить его к какому-то конкретному делу.

– Вы желаете стать диверсантом и отправиться в советский тыл? – спросил он, глядя на Ивана бесцветными глазами.

– Так точно, – ответил Иван.

– Почему? – невыразительным тоном поинтересовался Карл Унке.

Вопрос казался простым, но одновременно в нем таился подвох. Действительно – почему именно диверсантом? Почему, допустим, не надсмотрщиком в лагере? Или конвоиром? Что тут ответить? А отвечать было необходимо, и притом ответ должен быть правильным и выверенным, чтобы этот безликий эсэсовец ничего не заподозрил. Ведь если заподозрит, тогда – все. Тогда Ивана наверняка расстреляют – так же, как расстреляли тех пятерых.

– Чувствую в себе такое призвание, – сказал Коломейцев.

– Значит, призвание, – бесстрастно произнес эсэсовец. – Хорошо, когда у человека есть призвание. Зов души, так сказать… И давно оно у вас – такое призвание?

– У меня с советской властью давние счеты. – Иван изо всех сил постарался, чтобы его усмешка получилась жесткой и злой.

– Зачем же вы пошли воевать? – спросил Карл Унке.

– А что же, мне нужно было добровольно становиться к стенке? – На этот раз Иван постарался изобразить иронию. – Призвали, и пошел. Куда мне было деваться? А когда подвернулся случай, то сразу же и сдался.

– Значит, сдались? – глядя куда-то в сторону, уточнил офицер.

– Ну да. Ведь целый был, не раненый. Мог бы и не сдаваться. Никто меня не заставлял.

– Хорошо, – не сразу сказал Карл Унке. – Пойдете на курсы карателей. Будете бороться с местными партизанами и подпольщиками.

– Есть, – ответил Коломейцев. – Вам виднее. А мне без разницы…

– Да, нам виднее, – согласился Карл Унке.

На том разговор закончился. Понятно, что Коломейцев остался недоволен таким поворотом дел. Быть карателем в здешних местах – это совсем не то, что диверсантом в советском тылу. Отсюда так вот запросто к своим не переметнешься. Далеко отсюда свои… Но что же поделать? Будем изыскивать возможности – ничего другого не остается. Не такое, оказывается, это простое дело – добраться до своих. А этот Карл Унке – хитрый черт! Должно быть, все же заподозрил Ивана в чем-то из-за того, что Коломейцев решил стать именно диверсантом, а не еще кем-то. И все повернул так, как ему, Карлу Унке, было надобно. То есть лишил Ивана легкой возможности сбежать к своим, а самого себя обезопасил от возможных рисков и неприятностей. Да, хитрый черт! Что ж, учтем. Авось на будущее и пригодится. Потому что мало ли как могут сложиться обстоятельства.

Всех курсантов учебного центра звали травниками или, по-немецки, хивис. С добавлением немецкой буквы, которая обозначала принадлежность к той или иной специальности. В частности, самого Ивана и тех, кто обучался с ним, называли «хивис-зондер», что, должно быть, означало «зондеркоманда» или что-то в этом роде.