– Нельзя девочку никому показывать. Сожрут бедняжку, стоит мне помереть. Царскую кровь всегда первую льют, когда корону примеряют. Вот ты доченьку мою и спасёшь, за грехи своего дяди, понял? Спрячешь, что бы ни Пётр Фёдорович, ни кто другой не нашёл. Через три года женишься на ней, если сама того захочет. А ежели нет, устроишь ей брак с хорошим человеком. Понял меня?

– Понял, Ваше Величество.

– Хорошо.

Она отпустила меня и тяжело откинулась на подушке.

– А я тебя награжу, Урусов. Денег дам, чтобы ты мою дочь в достатке содержал, и титул верну. Поклянись, князь Урусов, что Татьяну в обиду не дашь!

Я опустился на одно колено и произнёс слова клятвы.

– Иди, Урусов, – Елизавета закашлялась, – завтра снова сюда приедешь, хочу с дочкой ещё поговорить, а ты деньги с бумагами получишь. Иди, князь, устала я на твою голову лысую смотреть.

Поклонившись, я попятился и вышел из покоев императрицы.

Глава 5 – Завещание

– Она добрая, Константин Платонович, и справедливая. Сказала, что вам титул вернёт княжеский.

Я улыбнулся и кивнул. Императрицы не бывают добрыми или злыми – обладающие властью оперируют другими категориями. Но Елизавета для Тани родная мать, и с ней я точно спорить не буду.

– Только грустно, что я так мало у неё была. Мне надо о стольком поговорить с ней, столько рассказать.

– Завтра снова поедем во дворец и поговорим. А там, может, и задержимся в Петербурге, успеешь поговорить. А сейчас ложись-ка спать. Время позднее, тебе нужно отдохнуть.

Отправив девушку в её комнату, я ещё чуть-чуть посидел в гостиной, выпил чаю и привёл мысли в порядок. Князь! И кто? Я?! Непривычное слово каталось на языке юрким колобком и корчило мне рожи. Князь. Вот мои родственнички, Урусовы, побесятся, когда узнают. Или, наоборот, явятся знакомиться с новоявленным родичем. Да и всё равно, я их не знал, и вряд ли они станут мне близкими людьми. А титул мою жизнь не изменит, разве что позволит проще добиваться своего от бюрократов и наводить мосты со знатью. Князь! И надо было Елизавете выдумать такую награду. Хотя вернуть «своё» было приятно.

С такими мыслями я и отправился спать. Лёг, закрыл глаза и мгновенно отрубился.

* * *

– Константин Платонович, просыпайтесь.

Возле кровати в серых утренних сумерках стоял Киж и тряс меня за плечо. В полутьме глаза мертвеца мерцали бледным синеватым светом.

– Что случилось?

Я потёр глаза и приподнялся на локте.

– Елизавета Петровна преставилась час назад.

Ёшки-матрёшки! Сон мгновенно слетел с меня, а в мозгах заворочались тяжёлые мысли.

– Подожди в столовой, сейчас оденусь и всё расскажешь. И прикажи, чтобы мне принесли кофий.

Киж молча кивнул и вышел из спальни.

Матерь Божья, только смерти Елизаветы не хватало! По-быстрому умываясь и приводя себя в порядок, я обдумывал новость и непроизвольно кривился от досады. Вчера я чётко видел – полтора года императрице «было написано на роду». А медиум, знакомая Марьи Алексевны, видела срок до Рождества. И как это понимать? Некромантское чутьё может обманывать? Или смерть не была естественной? Неужели ей помогли умереть? Как теперь сообщить это Тане? С камнем на сердце я вышел в гостиную.

– Прислугу не добудишься, – сообщил Киж, – так что я сам сварил вам кофий. Вроде ничего не перепутал.

Я сел напротив мертвеца и взял чашку.

– Рассказывай, Дмитрий Иванович, что там случилось.

Слушая рассказ Кижа, я не чувствовал горького вкуса кофия. Не до этого, знаете ли, было.

* * *

Я почувствовал, Константин Платонович, когда вы с Таней приехали. Не стал, на всякий случай, показываться вам на глаза. Но держал руку на пульсе, как вы иногда говорите, на случай, если что-то пойдёт не так.

Когда Татьяна зашла к Елизавете, я проверил слуховое окошко в её покои и не ошибся. Лакей уже сидел там и внимательно слушал каждое слово. Пришлось немного охладить его любопытную натуру, так сказать. Нет-нет, не беспокойтесь, Константин Платонович, тело не найдут и никакого шума не будет.

Так вот, после вашего ухода императрица отослала всех из спальни и вроде как задремала. Или всё это время размышляла, не могу точно сказать. Но через час она позвала Разумовского и приказала взять перо и бумагу. Под её диктовку наш знакомец написал два указа. Первый о признании за девицей Татьяной дворянского происхождения и дарования ей фамилии Петровская. Второй о возвращении вам княжеского титула, утраченного предками. Разумовский подал ей бумаги, но она не торопилась подписывать.

– Кому престол оставлю, Лёшенька? – спросила она. – Дураку Петрушке? Так он Пруссию выпустит, по старой любви к Фридриху. Немчуру свою ко двору наберёт, будет как при Бироне, чтоб его. Павлушка ребёнок ещё несмышлёный. Катька-интриганка под себя загрести всё хочет. Кому Россию оставить, Алёшенька? Плохо будет после меня.

Разумовский что-то бормотал, а Елизавета только вздыхала.

– Матушка моя, царствие ей небесное, сразу мне хотела престол оставить. Да поддалась на уговоры Меншикова и других верховников. Помнишь, что из этого вышло? Сколько я от Анны с Бироном наплакалась!

Помолчала немного, цыкнула на Разумовского и говорит:

– Что я, дура нерешительная или императрица Российская? Ну-ка, Лёшка, вызови этих лентяев из моей Конференции министров.

Все уговоры Разумовского не спешить разбились об окрик Елизаветы:

– Сама лучше знаю! Делай, что сказала!

Через пару часов в приёмной появились князь Трубецкой, граф Воронцов и братья Шуваловы. Императрица приняла их, не вставая с постели, и велела привезти её завещание о престолонаследии.

– В Сенате оно, матушка, – попытался возразить Воронцов. – Хранится как и полагается. Сама так приказывала…

– Ну так привези! Немедленно!

Стоило Воронцову удалиться из спальни императрицы, как младший Шувалов стал мягко намекать, что сейчас не время менять наследника престола. Елизавета отреагировала резко и безапелляционно:

– Моя власть, кому пожелаю, тому и отдаю. А твоё дело, Петька, выполнять мои приказы. Или забыл, кто тебя поднял, а?

После этого она всех отослала, пока не привезли завещание. Судя по звукам, императрица задремала, я оставил слуховое окошко и заглянул в приёмную у её покоев.

Когда я туда попал, Константин Платонович, там были Шуваловы, Трубецкой и резвый молодой Волков, секретарь той самой Конференции министров. Начало разговора я пропустил, услышав только самый конец. Шувалов сказал Трубецкому, чтобы тот действовал, или всем не поздоровится. А Волкова они отправили будить Петра Фёдоровича и сообщить тому об угрозе.

Минут через двадцать Волков вернулся, приведя с собой лекаря-немца, и шепнул Шувалову, что наследник скоро будет, мол, вы же знаете, как он обычно собирается. А старший Шувалов, который начальник Тайной канцелярии, отвёл в сторону лекаря и принялся с ним перешёптываться. Я понял с пятого на десятое, но вроде он просил его дать императрице успокаивающее, чтобы та заснула. У меня возникло подозрение, что они хотели потянуть время, а затем то ли переубедить Елизавету, то ли ждали, что она сама остынет и передумает.

Из покоев императрицы донёсся шум. Я быстро вернулся к слуховому окошку и услышал в спальне голоса Разумовского, Шуваловых и лекаря-немца. Насколько я понял, Елизавета пыталась встать, но ей сделалось дурно, и она упала. Её уложили обратно на постель, но императрица стонала и требовала позвать своего врача Крузе.

– Нет его, матушка, во дворце. Уехал куда-то, не нашли, – слышал я голос Шувалова. – Вот, лекарь Петра Фёдоровича, он врачует не хуже. Прими лекарство, матушка, тебе легче станет.

Минут десять они уговаривали её выпить какой-то настой. В конце концов Елизавета сдалась и приняла лекарство. На некоторое время ей полегчало, она принялась спрашивать Шувалова о каких-то делах, попросила Разумовского принести чаю.

А затем внезапно ей стало совсем худо. У неё пошла горлом кровь, Разумовский требовал лекаря сделать хоть что-то, Шувалов звал кого-то. В покои вбежал Пётр Фёдорович, крича: «Тётушка! Тётушка!» – и требуя немедленно привести других лекарей. Поднялся такой шум, что стало невозможным что-то разобрать.

* * *

Киж прервал рассказ, достал фляжку и сделал несколько глотков.

– Вы же знаете, Константин Платонович, я чую чужую смерть, – он облизал бледные губы. – У Елизаветы началась агония, я ощутил её даже сквозь стену. Через три минуты она умерла у себя в спальне на руках у Разумовского.

Я протянул руку, забрал у мертвеца флягу и тоже приложился к горлышку.

– Едва лекарь констатировал смерть, как Шуваловы стали присягать новому императору.

Подавшись вперёд, Киж заглянул мне в глаза.

– Вам нужно уезжать из Петербурга. Сейчас же. Немедленно.

Скрипнули половицы, и мы с Кижом разом обернулись. В дверях стояла Таня, босая, в ночной рубашке, прижав руки к груди.

– Мама? Она умерла, да?

Я кивнул. Отрицать не имело смысла, она и так слышала слова Кижа.

– Мне сон был сегодня. Я почувствовала, что она…

Из носа девушки потекла кровь. Она провела рукой по верхней губе, посмотрела на пальцы, измазанные красным, пошатнулась и осела на пол, будто подрубленное дерево.

* * *

Кровотечение быстро прекратилось, но чтобы привести девушку в чувство, мне потребовалось время. А под руку бубнил и бубнил Киж:

– Константин Платонович, нужно уезжать немедленно. Формально вы в ссылке, а у нового императора на вас зуб. Помните, как он боготворил Фридриха? В прошлый раз чуть до драки не дошло. А сейчас он просто прикажет кинуть вас в Шлиссельбургскую крепость…

– Дмитрий Иванович, – не выдержав, я огрызнулся, – коли надо ехать, изволь собрать наши вещи. Отнеси в дормез и подгони его ко входу. Как только Тане станет легче, сразу и поедем.

Киж щёлкнул каблуками и умчался выполнять поручение, даже слова против не сказал.

Щёки Тани порозовели, и она медленно приходила в себя.

– Костя, – она посмотрела на меня, – только один раз её увидела, и всё…

Я обнял девушку и дал выплакаться у себя на плече. Вернувшийся Киж не стал ничего говорить и снова исчез.

– Голова кружится, – Таня вытерла слёзы, – и всё как в тумане.

– Нам нужно уезжать, – я помог ей встать, – идём, помогу тебе одеться.

– Я сама, – она помотала головой, – вот, видите, не шатаюсь и падать больше не буду.

И всё же я проводил Таню в её спальню. Но дальше от моей помощи она категорически отказалась. Так что я вернулся в гостиную и, пока ждал девушку, достал футляр с Нервным принцем. Собрал middle wand и подвесил его на пояс рядом со шпагой, а с другой стороны – кобуру с «громобоем». Дорога может оказаться опасной, так что лишнее оружие совсем не помешает.

* * *

На выходе из дома нас ждал дормез. А рядом стояли Киж и Разумовский. Бывший фаворит был пьян, так что даже глаза его остекленели. Было видно, что он на пределе расстроенных чувств и только долг держит его на ногах.

– Лизавета просила позаботиться о вас, – чуть пошатнувшись, он поклонился Тане. – Вот, возьмите бумаги. Она не успела их подписать, но вам лучше забрать их с собой, чтобы не попали в чужие руки.

– Спасибо, Алексей Григорьевич.

– Уезжайте, вам может грозить опасность.

Разумовский поцеловал руку Тане. Щека у него дёргалась, он порывался что-то сказать, но так и не решился. Я помог девушке сесть в дормез, а после отвёл в сторону Разумовского.

– Я позабочусь о ней, не волнуйтесь.

– Вон, – Разумовский подбородком указал на трёх конных молодцев, выстроившихся за дормезом, – они будут вашей охраной, пока не доедете до Москвы.

– Настолько всё плохо?

– Не знаю. Вас видели в столице, а Пётр Фёдорович испытывает к вам личную неприязнь. Боюсь, кто-то из его партии захочет выслужиться.

– Спасибо, я учту.