Через пятнадцать минут мы съезжаем с трассы на узкую дорогу, ведущую вниз к побережью. Маленькая бухта обычно пустует даже днем – ее скрывают скалы с трех сторон, и туристы редко забредают сюда. Ночью же это место выглядит почти мистически: только звезды, шум волн и маленькое кафе "У Марко" с янтарными окнами.

Только сегодня окна не горят.

Я останавливаю мотоцикл на площадке перед кафе и глушу двигатель. В наступившей тишине особенно громко слышен шум прибоя. Николь слезает с мотоцикла и снимает шлем. Ее волосы растрепались, и она выглядит немного возбужденной от поездки – щеки раскраснелись, глаза блестят.

– Похоже, сегодня не наш день, – я киваю на темные окна кафе и подхожу ближе.

На двери висит табличка: "Закрыты на спецобслуживание".

– Надо же, – я качаю головой, действительно удивленный, – оно всегда работало по ночам, но именно сегодня закрыто. Какое разочарование.

Николь подходит ближе и заглядывает в окно:

– Жаль. Мне уже хотелось попробовать этот знаменитый яблочный пирог.

Я оборачиваюсь к ней, изучая ее лицо в лунном свете – черты стали мягче, нежнее. Она выглядит совсем не так, как та серьезная и замкнутая девочка, которую я смутно помню из школы. Или, может быть, я просто никогда не смотрел на нее по-настоящему?

– У нас есть два варианта, – говорю я наконец. – Если хочешь, можем поехать ко мне. Клянусь, это не уловка. – Я поднимаю руки в шутливом жесте капитуляции. – Или если хочешь, я отвезу тебя домой.

Николь задумчиво смотрит на меня, наклонив голову. В этом жесте есть что-то птичье, любопытное. Затем ее губы трогает легкая улыбка:

– Если бы это был кто-то другой, я бы не поехала. Но мы с тобой знакомы со школы, поэтому я тебе верю.

Она делает паузу, а потом добавляет с лукавой улыбкой:

– К тому же, я всегда была любопытной. Интересно увидеть, как живет бывшая звезда школы.

Я не могу сдержать улыбку в ответ:

– Боюсь, реальность разочарует тебя. Никаких золотых кубков и плакатов с моим изображением.

– Уже интригующе, – Николь снова надевает шлем. – Веди, капитан.

Мы возвращаемся на трассу, но теперь едем в противоположном направлении – к центру города. Я живу в одном из тех новых жилых комплексов у реки, что выросли за последние пять лет. Пока мы мчимся по пустым улицам, я ощущаю странное волнение. Когда я в последний раз приглашал женщину к себе домой не для того, чтобы затащить ее в постель? Я даже не уверен, что такое вообще случалось.

Паркую мотоцикл в подземном гараже, и мы поднимаемся на лифте на двенадцатый этаж. В кабине повисает неловкое молчание – то самое, когда два малознакомых человека вдруг осознают, что оказались в изолированном пространстве.

– Давно на нем ездишь? – вдруг говорит Николь, нарушая тишину.

– Три года, – отвечаю я. – Это своего рода… подарок самому себе.

– По какому поводу? – она смотрит на меня с любопытством.

Лифт останавливается, спасая меня от необходимости объяснять, что мотоцикл был куплен всего год назад – классический симптом кризиса среднего возраста, как любят напоминать мои друзья.

Мы выходим в коридор, и я открываю дверь своей квартиры, пропуская Николь вперед. Она застывает на пороге, и я вижу удивление на ее лице.

Моя квартира – это большое открытое пространство с панорамными окнами от пола до потолка, из которых открывается вид на реку и ночной город. Минималистский дизайн, преимущественно в сером и черном цветах, разбавляют несколько ярких абстрактных картин и огромные растения в кадках. Здесь нет ничего лишнего – только функциональная мебель и свободное пространство.

– Ничего себе, – выдыхает Николь. – Это… совсем не то, что я ожидала.

– А что ты ожидала? – интересуюсь я, включая приглушенное освещение.

– Не знаю… – она проходит в комнату, рассматривая всё вокруг. – Может, спортивные трофеи, фотографии с вечеринок, кожаный диван и огромный телевизор? Что-то более… традиционное для успешного мужчины твоего типа.

– Моего типа? – я поднимаю бровь, снимая куртку и вешая ее на стойку у входа.

Николь пожимает плечами:

– Ну знаешь, бывший спортсмен, бизнесмен, любитель дорогих игрушек вроде мотоцикла за сто тысяч долларов.

– Туше, – я невольно улыбаюсь. – Но я предпочитаю думать, что человек – это не только его прошлое или его игрушки.

– Философ, – она улыбается в ответ. – Еще один сюрприз.

Николь подходит к окну, глядя на ночной город, и на мгновение я позволяю себе просто любоваться ее силуэтом на фоне огней. В ней есть что-то грациозное и в то же время сильное. Она выглядит уверенно и расслабленно, совсем не как женщины, которых я обычно привожу домой – они часто ведут себя либо слишком развязно, либо притворно скромничают.

– Чай, кофе, вино? – спрашиваю я, направляясь на кухню, отделенную от гостиной лишь барной стойкой.

– Чай, если можно, – отвечает она, поворачиваясь ко мне. – Вино в сочетании с "Французским поцелуем" может оказаться не лучшей идеей.

Конечно, когда она это произносит я думаю вовсе не о названии коктейля, а о настоящем поцелуе.

Ставлю чайник и достаю коробку с разными сортами чая.

– Зеленый, черный, травяной? – спрашиваю я, перебирая пакетики.

– У тебя целая коллекция, – Николь подходит к кухне и опирается на барную стойку. – Еще один сюрприз. Я бы сказала, что ты скорее кофейный человек.

– Я разносторонняя личность, – отвечаю с иронией. – Но если серьезно, после тренировок чай лучше восстанавливает.

– Тренировок? – она окидывает взглядом мое тело – быстро, но внимательно. – Ты все еще играешь в футбол?

– Нет, это в прошлом, – я достаю две чашки. – Теперь больше занимаюсь единоборствами. Бокс, джиу-джитсу.

– Держишь себя в форме для уличных драк? – шутит она.

– Для внутреннего равновесия, – отвечаю я серьезно. – Это помогает сосредоточиться, очистить голову.

Николь выбирает чай с жасмином, я беру черный. Пока чайник закипает, она продолжает исследовать квартиру:

– А эти картины… ты сам выбирал?

– Да, – я киваю, наливая кипяток в чашки. – Нравится искусство?

– Я фотограф, помнишь? – она проводит пальцами по одной из рам. – У меня слабость к визуальному искусству. Эти работы… они сильные. Эмоциональные. И немного тревожные.

– Как и жизнь, – говорю я, поднося ей чашку.

Наши пальцы соприкасаются, и на долю секунды я чувствую легкое покалывание. Николь, кажется, тоже это ощущает – она быстро отводит взгляд и делает глоток чая.

– Можно задать личный вопрос? – спрашивает она, опускаясь на один из высоких стульев у барной стойки.

– Разумеется, – я опираюсь на столешницу напротив нее.

– Ты до сих пор холост? – она смотрит мне прямо в глаза.

Я делаю глоток чая, обдумывая ответ. Обычно я отделываюсь шутками или поверхностными фразами, но сейчас почему-то хочется сказать правду.

– Я был женат, – наконец говорю я. – Три года. Развелся полтора года назад.

– Мне жаль, – в ее глазах искреннее сочувствие.

– Не стоит, – я качаю головой. – Это был хороший урок. О себе, о том, чего я действительно хочу от жизни.

– И чего же ты хочешь? – она наклоняет голову, и прядь волос падает ей на лицо.

Я смотрю на нее – на эту девушку, которую почти не знал в школе, и которая сейчас сидит на моей кухне, пьет чай и задает вопросы, на которые у меня нет готовых ответов. В эту минуту я чувствую что-то новое – не то привычное желание, которое возникает, когда я встречаю красивую женщину, а какое-то другое чувство. Более глубокое. Более настоящее.

– Честности, – говорю я тихо. – Простых, настоящих отношений. Без игр.

Я делаю паузу, немного смущенный собственной откровенностью:

– Прости, я не собирался грузить тебя своими экзистенциальными кризисами через час после встречи.

Николь улыбается, но не насмешливо, а понимающе:

– Я тебя не осуждаю. В тридцать все мы начинаем задавать себе неудобные вопросы.

– Тридцать два, вообще-то, – поправляю я. – А тебе кстати сколько сейчас?

– Мне всегда восемнадцать, – она отпивает чай.

Я усмехаюсь и наклоняю голову.

– Да, точно. По крайней мере выглядишь ты точно ещё на восемнадцать.

– Честно, я не ожидала услышать, что ты был женат, – она смотрит мне прямо в глаза, и я вижу в ее взгляде искреннее удивление. – Отказался от полигамии на целых три года.

Я усмехаюсь, делая глоток чая. Ее прямолинейность застает меня врасплох, но почему-то не раздражает.

– Мы с Бекки, моей бывшей женой, договорились о свободных отношениях, – отвечаю я, поставив чашку на столешницу. – Каждый мог встречаться с кем-то на стороне, были определенные правила.

– И как, работало? – Николь поднимает бровь, явно заинтригованная.

– Какое-то время да, – я пожимаю плечами. – Потом стало ясно, что мы просто живем параллельными жизнями под одной крышей. Отношения зашли в тупик.

– А сейчас? Все еще предпочитаешь свободу? – она спрашивает это небрежно, словно о погоде, но я чувствую, что ответ для нее важен.

– Сейчас я осознал, что это был бред, – говорю тихо, глядя ей в глаза. – Знаешь, все эти современные концепции отношений, где каждый сам по себе… В какой-то момент понимаешь, что это просто способ избежать настоящей близости.

Я делаю паузу, удивляясь собственной откровенности:

– Если честно, я хочу попробовать что-то новое. Вернее, старое как мир – обычные моногамные отношения. Никогда по-настоящему в таких не был.

– Даже в школе? – она улыбается, и в ее улыбке есть что-то дразнящее. – Вроде ты встречался с Эшли целых три месяца. Для старшей школы это почти вечность.

– Эшли? – я смеюсь, и воспоминания о первой серьезной подружке наполняют меня странной ностальгией. – У нас было четкое соглашение. Она получала статус девушки футбольной звезды школы, а я – возможность целоваться с королевой группы поддержки. Настоящей верности там и близко не было. Скорее… взаимовыгодное партнерство.

Ника медленно кивает, осторожно отпивая чай. На ее лице мелькает тень, которую она тут же пытается скрыть за чашкой. Я вижу, как ее пальцы напрягаются, обхватывая керамические бока. В комнате повисает тяжелая тишина, наполненная невысказанными словами. Я понимаю, что задел старые раны – болезненные шрамы, которые, как оказалось, время не исцелило полностью.

– Послушай, – решаюсь я, чувствуя, как сердце колотится о ребра, – мне действительно жаль, что я разбил тебе сердце в школе.

Ника резко поднимает голову. В ее глазах вспыхивает огонек – то ли гнев, то ли боль.

– С чего ты взял, что разбил мне сердце? – в ее голосе проскальзывает едва сдерживаемая злость. – Ничего подобного. Нельзя разбить то, чего нет.

Я не могу сдержать горькую улыбку. За этой защитной броней я все еще вижу ту ранимую девушку, которой причинил столько боли.

– Ты говоришь как типичная девушка с разбитым сердцем, – мягко произношу я. – Ты написала тогда объявление: «Отдам сердце в хорошие руки». Только вот руки оказались не хорошими. Моими руками.

Румянец заливает ее щеки, а глаза начинают блестеть.

– Прекрати, – шепчет она, опуская взгляд. – Это было пятнадцать лет назад. Я даже не помню, что такое писала.

– А я помню, – мой голос звучит хрипло от нахлынувших эмоций. – И если ты хочешь знать правду, то я очень сожалею. Я был непроходимо глуп, что упустил тебя. Очаровательная, милая девушка предлагала мне своё чистое невинное сердце, а я просто растоптал его.

– Надо же, какие воспоминания, – она нервно поправляет прядь волос. – Надеюсь, ты не думаешь, что я до сих пор по тебе сохну?

Её вопрос застигает меня врасплох, заставляя на мгновение потерять равновесие.

– Нет, что ты… – я позволяю себе лёгкую улыбку, смягчая напряжение. – Да и я не люблю, когда девушки сохнут. Предпочитаю обратный эффект.

Она фыркает, прикрывая рот рукой, но смех всё равно прорывается наружу.

– Боже, неужели ты всерьез думал, что эта глупая фраза сработает?, – качает головой. – Это так теперь Тайлер Коулман флиртует? «Девушки рядом с ним становятся влажными»?