Два года уже прошло, как с ним нет Риты. Пятьдесят лет, считай, вместе прожили. С первого класса дружили, сразу после школы расписались, в мединституте вместе учились, работали в одной больнице, он доставлял пациентов, Рита их лечила. Она сделала карьеру, он – нет. Жена стала главным врачом, а муж так и работал на скорой, в постоянном контакте с носителями острых инфекций. Рита заразилась коронавирусом и умерла, а он так и продолжал работать. Потому что без работы совсем тоска.

Дети уже выросли. Старший сын дом себе построил, младший живет в родительской квартире, у всех своя жизнь, приезжают иногда, навещают отца. Но сегодня никого не будет, можно с головой погрузиться в работу.

С домом все в порядке, ремонт капитальный сделали, железные трубы заменили на пластиковые, мебель обновили. Рита все собиралась на пенсию, да и Холмский хотел жить, не особо напрягая себя заботами по дому. А какие могут быть заботы с магистральной канализацией и централизованным водоснабжением? Трубы только крепкие поставь, чтобы не протекало. Отопление газовое, котел новый, зимой даже думать ни о чем не надо, да и вода летом греется без сбоев, в любое время дня и ночи душ принять можно. Но Илья Геннадьевич больше уважал баньку, дрова у него березовые, сухие, горят жарко и быстро. Но это все потом. Сначала огород. И на клумбе работа есть, обрезка, подкормка. Рита очень любила свои цветы. Завтра на кладбище надо будет сходить, пионы как раз зацвели, грех букетик на могилку не поставить…

Закончил Холмский в начале седьмого, банька к этому времени подоспела, помылся, убрался, зашел в дом, бросил в кипяток пельмени. Накрыл стол в гостиной перед телевизором, чистый, напаренный. Поставил перед собой графинчик с водочкой, двести граммов, больше ни-ни. Да больше и не захочется, он же не алкоголик какой-то…

2

Первые пятьдесят граммов приятно согрели кровь, вторые – энергией жизни растеклись по организму, третья стопка окончательно сняла усталость. А после четвертой затрезвонил телефон, звонила следователь Парфентьева. Она вежливо, но сквозь зубы потребовала сегодня же явиться к ней на допрос, даже время назвала – в девятнадцать тридцать. Принудительным приводом не угрожала, поэтому Холмский также вежливо и с открытой душой пообещал явиться завтра утром. Принцип у него, под градусом людям не показываться.

Требовательный тон следователя сдвинул его с точки душевного равновесия, но увеличивать свою норму он не стал. Выпил, посидел немного перед телевизором и отправился спать.

А утром, как и обещал, открывал дверь шестнадцатого кабинета. Гладко выбритый, хорошо одетый, голова легкая, дыхание чистое. А какое может быть похмелье после двух по сто? Если организм крепкий.

За столом, опустив голову над открытой папкой, сидела приятной внешности русоволосая женщина лет тридцати пяти, на плечах золотые погоны, звезды капитанские, но сверкали они как одна генеральская. Застывший взмах руки, в длинных пальцах остро заточенный карандаш, то ли женщина собиралась дирижировать оркестром, то ли разгадывала кроссворд. Но, скорее всего, она просто изучала материалы уголовного дела, папочка перед ней тонкая, видимо, следствие находилось в начале пути. Через горы и завалы других, прошлых и настоящих дел. Только на столе восемь папок, все на одной стороне ровной стопкой. Также папками с текущими делами была занята целая полка канцелярского шкафа. Полкой выше размещались архивные дела, в папках-регистраторах с отметками на широких корешках. На одних таких папках надписи отпечатаны на принтере, на других написаны небрежно от руки. Возможно, такой перепад – признак смены настроения. У школьников, например, это сплошь и рядом. Первое сентября начинается с почерка, близкого к каллиграфическому, потом желание учиться с чистого листа пропадает, и дальше уже как курица лапой…

– Разрешите? – спросил Холмский, закрывая за собой дверь.

Парфентьева слегка повела рукой, нацелив на него карандаш, но взгляд от бумаг не оторвала.

На третьей полке шкафа красовались две почетные грамоты, одна взята в рамку, другая просто приклеена к стенке. Здесь же и фотографии – хозяйка кабинета с каким-то полковником, на второй она уже с генералом, на третьей и четвертой в окружении коллег, майоры, подполковники, ни одного капитана или старшего лейтенанта. Рамочки выстроены строго в ряд.

На столе порядок, отдельные бумаги в двухрядном лотке, карандаши-авторучки в подстаканниках, два телефона один к одному – стационарный и мобильный, в сторонке будильник, дырокол, зеркальце и расческа, под рукой калькулятор, кружка с горячим кофе и трогательной надписью на ней. Большой принтер на низком столике, там же фотография в рамке, не видно, кто на ней изображен. На лотке несколько стикеров с напоминаниями – о делах текущего дня. И еще Холмский обратил внимание на часы, одни висели у двери, другие за спиной хозяйки кабинета – под президентским портретом. На одних часах половина десятого, на других столько же, ни минуты разницы. Можно не сомневаться, что и на будильнике то же самое время.

Парфентьева старалась выглядеть безупречно, китель отглажен, погоны новые, но вторая сверху пуговица разболтанно висела на нитке. То ли нити сами по себе ослабли, то ли кто-то дернул за пуговицу. Да правый рукав отглажен не так хорошо, как левый. И галстук приколот к рубашке как-то уж очень странно. На рубашке маленькое пятнышко, едва заметное для глаза.

Макияж неяркий, ногти нарощенные, но не длинные, каре – волосок к волоску. Обручальное кольцо – на безымянном пальце левой руки. На дворе конец июня, женщина уже успела загореть, а на правом безымянном пальце едва заметная полоска, след от кольца. Коллеги знали, что у Парфентьевой нет мужа, поэтому кольцо у нее сейчас на левой руке, но статус незамужней женщины ее явно тяготил, поэтому, отправляясь домой, она и перекидывала кольцо с пальца на палец. А своему статусу следователя она придавала немалое значение, потому и фотографии высокопоставленных коллег у нее на виду.

– Холмский Илья Геннадьевич!

Женщина воткнула карандаш в подстаканник – острием вверх.

– Капитан юстиции Лидия Максимовна Парфентьева, следователь следственного комитета, – распрямив спину, представилась она.

Голову она держала прямо, смотрела посетителю в переносицу, но хотела видеть его целиком. Хотела, но не очень-то получалось. Зато беспристрастность ей удавалась. Женщина она не совсем молодая, одинокая, мужчина перед ней в годах, но еще не старик, выглядит неплохо, довольно бодрый для своих лет, одет хорошо. Но если Парфентьева по достоинству оценила гостя, то виду не подала, потому как умела скрывать личный интерес под маской профессионала.

– Почему вчера не явились на допрос, гражданин Холмский? – строго спросила Парфентьева, желая с первой же ноты навязать собеседнику позицию оправдывающегося и поставить оппонента в зависимость от себя.

– Меня в чем-то обвиняют?

Холмский выдвинул стул из-за приставного стола. Нет у него чувства вины, его пригласили в этот кабинет, он гость, а значит, имеет право сесть, не спрашивая разрешения. Парфентьева изобразила возмущение, вскинув брови, но возражать не стала.

– Улица Вавилова, дом семьдесят девять, вам это место о чем-нибудь говорит?

– Место преступления. Убит некто Лаверов Родион Александрович. И девушка, имени которой я, к сожалению, не знаю.

– Какая девушка? – заметно растерялась Парфентьева.

Именно этого Холмский и добивался, потому как не хотел быть ведомым.

– Давайте начнем с вашего тона, что я не так сделал в доме семьдесят девять по улице Вавилова?

– Прежде всего вы уехали, не оказав помощь гражданину Маркушину. – Парфентьева говорила одно, а думала о другом.

И это Холмский поставил ее на растяжку, как снег на голову вывалив второй труп, в существовании которого он не был уверен. Шепот шестого чувства не в счет.

– Еще что вам сказал Маркушин? Что скорая помощь приехала поздно?

– И что смерть Лаверова вы установили на глазок, – кивнула Парфентьева.

– На глазок?! Оригинально! – улыбнулся Холмский.

Теперь он будет знать, как называть метод, каким устанавливается наступление биологической смерти. Симптом Белоглазова, симптом «кошачьего глаза», теперь будет «на глазок». Надавил на глаз, вот тебе и «на глазок».

– Что вы скажете по этому поводу?

– Смерть Лаверова наступила практически мгновенно. От удара бутылкой по голове.

– Вскрытие проводили вы?

– Я понимаю, Маркушин пытается смягчить ответственность, сколько там за убийство по неосторожности дают? До двух лет лишения свободы?..

– Это сейчас не важно.

– Все мои действия задокументированы. – Холмский хлопнул по карману, в котором у него лежал видеорегистратор. – Я записывал на видео каждый свой шаг. Маркушин мог бы разглядеть глазок видеокамеры, если бы не его рассеянность, вызванная сильным душевным волнением. Ребята таких дел наворотили, голова кругом, а скорая приехала так быстро, что даже сумочку не успели спрятать.

– Какую сумочку?

– Розовую… В семьдесят девятом доме по улице Вавилова праздновали день рождения, гости разошлись, посуду вымыли, за столом остались две пары. Маркушин со своей девушкой и Маркушина со своим парнем. Уверенности нет, есть всего лишь подозрение, но, если хотите, я могу поделиться.

Парфентьева выразительно глянула на часы, висевшие у входной двери. На его досужие домыслы она готова выделить не более двух минут, так что пусть поспешит.

– Если вы были на месте преступления, если вы видели воздушные шары, вы, наверное, поняли, чей день рождения отмечали. И для кого Катя Маркушина сообщала, что у нее с Родионом Лаверовым любовь. А девушка Маркушина сообщила, что Родион рогоносец. После того как в каминном зале переспала с Маркушиным. Фотографию испортила. Не знаю, откуда она эту фотографию взяла, возможно, держала при себе. В память о неудачном романе. С Лаверовым, которому и наставила рога. В отместку за его отношения с Маркушиной…

– Я видела эту фотографию, – кивнула капитан, с профессиональным интересом глядя на Холмского. – Маркушина сказала, что это ее фотография. Но сказала как-то не очень уверенно…

– Я могу продолжать? Пока мысли не разбежались.

Парфентьева кивнула.

– Вы видели воздушный шар, «К+Р» равно сердечку. Катя – Маркушина, Родион – Лаверов, и у них любовь. Сообщают нам. Любовь чистая и невинная. Но незнакомая нам девушка подает знак, что эти отношения не такие уж и невинные. Она подрисовывает к одному сердечку другое, ее рукой, по всей видимости, движет обида. Два сердца занимаются любовью. Пошлость, конечно, но молодым можно все… Кроме убийства… Лаверов занимался любовью с Маркушиной, возможно, напоказ, возможно, чтобы позлить свою бывшую девушку. Маркушину, скорее всего, не понравилось, как ведет себя Лаверов, дело дошло до драки, Никита ударил Родиона, разбил ему нос. Но драка произошла задолго до того, как Никита ударил Родиона бутылкой по голове. Нос у Родиона успел вернуться в нормальное состояние, и кровь с лица он смыл. А носом он ударился на высоте своего роста, Маркушин как минимум на полголовы ниже…

– Я перестала вас понимать! – мотнула головой Парфентьева. – Кровь, нос, рост, какие-то сердечки!.. И с чего вы взяли, что незнакомая нам девушка занималась любовью с Маркушиным?

– Я, конечно, могу заблуждаться, и на самом деле никто ни с кем ничем не занимался. Но в гостиной я видел бюстгальтер, принадлежащий явно не Кате Маркушиной. А на столе на кухне я видел малиновую помаду и три пробки от шампанского, видел там, где сидела девушка с розовой сумочкой. Сумочка эта потом пропала. И помада тоже. Насчет пробок сказать точно не могу… Пробки на столе остались?

– Какие еще пробки?