Холли Ринглэнд: Потерянные цветы Элис Харт

Женщинам, сомневающимся, что их истории ценны и важны.

Моей матери, отдавшей все, чтобы приносить мне цветы.

Сэму, без которого я не осуществила бы мечту всей жизни и не написала бы эту книгу.

Жизнь, судьба моя, радость, восторг и душа
Приближается… Розы бессонные
Шепчут: «Близко она! Как светла, хороша!»
И от счастия плачут, влюбленные.
«Слышим! Слышим!» – твердят георгины в саду.
«Поздно», – роза промолвила бледная,
А печальная лилия шепчет: «Я жду…»
О, спеши к нам, царица победная! ^[1]

Лорд Альфред Теннисон «Магдалина»

Публикуется с разрешения издательства Zeitgest Agency при содействии литературного агентства Synopsis

В переводе Юлии Змеевой

© Holly Ringland, 2018.

This edition published by arrangement Zeitgeist Agency and Synopsis Literary Agency

© Змеева Ю., перевод, 2023

© Дюрер Т., иллюстрация, 2023

© Издание на русском языке, оформление. Строки

1. Орхидея «Красный клюв»

Значение: желание обладать

Pyrorchis nigricans | Западная Австралия

Цветет после пожаров. Вырастает из клубней, способных долго лежать в земле. Бледные мясистые лепестки с пурпурными прожилками. Расцветая, окрашивается в черный цвет: лепестки становятся как обугленные.

У окна обшитого сайдингом дома в конце улицы стоял стол, а за столом сидела девятилетняя Элис Харт и думала, как поджечь отца.

На столе из эвкалипта, который смастерил отец, лежала раскрытая библиотечная книга. Книга мифов об огне со всего света. Хотя с океана дул соленый северо-восточный ветер, Элис чувствовала запах дыма, земли и горящих перьев. Она шептала вслух:

Птица феникс ныряет в огонь, и тот поглощает ее целиком; она сгорает дотла и восстает из пепла, пережив обновление, преображение и трансформацию. Она меняется полностью, но остается собой.

Палец Элис завис над иллюстрацией феникса, восстающего из пламени: серебристо-белые перья сияли, крылья распростерлись, а голова запрокинулась. Он готовился запеть свою песнь. Элис отдернула руку, словно сверкающее позолотой красно-оранжевое пламя могло ее обжечь. Порыв свежего ветра принес запах водорослей; в мамином саду раздался предостерегающий перезвон ветряных колокольчиков.

Элис потянулась через стол и прикрыла окно, оставив лишь маленькую щель. Отодвинула книгу, по-прежнему глядя на иллюстрацию, и потянулась к тарелке с тостами, приготовленными несколько часов назад. Откусила намасленный треугольник и медленно принялась жевать остывший хлеб. Вот, допустим, ее отец тоже нырнет в огонь. Что с ним будет? Сгорит ли все плохое, а все хорошее останется? Преобразившись в пламени, станет ли он тем самым человеком, каким бывал иногда, – тем, кто смастерил для нее стол, чтобы она писала свои истории?

Элис зажмурилась и на миг представила, что бушующее море за окном – не море вовсе, а океан ревущего пламени. Достанет ли у нее сил столкнуть в него отца, чтобы пламя окутало его, как феникса из книжки? Что, если он выйдет из огня, встряхнет головой, словно очнувшись от дурного сна, раскинет руки и заключит ее в объятия? «Доброго тебе дня, зайчонок», – скажет он. А может, просто засвистит себе под нос, сунув руки в карманы со смешливой искоркой в глазах. И после этого Элис больше никогда не увидит, как его голубые глаза темнеют от ярости, как бледнеет его лицо, а в углах рта собирается слюна – пена белая, как его бледная кожа. Тогда она сможет сосредоточиться на своих делах и будет читать, откуда дует ветер, выбирать библиотечные книги и писать за своим столом. Преобразившись в пламени, отец Элис всегда будет касаться маминого беременного тела только ласково, и ее, Элис, коснется лишь нежная и заботливая отцовская рука. Но главное, когда малыш родится, он будет баюкать его, и Элис не придется лежать без сна по ночам и гадать, как защитить свою семью.

Она захлопнула книгу. От сильного хлопка завибрировал стол, тянувшийся вдоль всей стены ее комнаты. Над столом два больших окна распахивались в сад, заросший адиантумом, оленерогим папоротником и кристией обратносердцевидной – растением с листьями, похожими на крылья бабочки. Мать ухаживала за этими зарослями, пока ее не доконала утренняя тошнота. Не далее как сегодня утром она пересаживала рассаду кенгуровой лапки в горшки, как ей вдруг поплохело, она согнулась пополам и склонилась над папоротниками. Элис сидела за столом и читала; услышав, как мать тошнит, она вылезла через окно и спрыгнула на клумбу. Не зная, как поступить, крепко взяла мать за руку.

– Я в порядке, – закашлялась мать и сжала руку Элис, а потом выпустила. – Просто утренняя тошнота. Не волнуйся, зай. – Она запрокинула голову, пытаясь отдышаться, и светлые волосы, загораживавшие лицо, откинулись назад и открыли новый синяк, фиолетовый, как море на рассвете. Синяк окружал рассеченную кожу за ухом. Элис отвела взгляд, но слишком поздно: мама заметила.

– Ах, зайчик, – засуетилась она, вставая. – Это я на кухне забегалась и упала. Из-за малыша голова кружится. – Она положила руку на живот, а другой принялась счищать с платья крошки земли. Элис взглянула на молодые папоротники, придавленные ее коленями.

Вскоре родители уехали. Элис стояла на пороге, пока пыль, клубившаяся под колесами отцовского грузовика, не растворилась в голубом утреннем свете. Они отправились в город на плановый акушерский осмотр; в грузовике было всего два места. «Веди себя хорошо, милая», – велела мать и легонько коснулась губами ее щеки. Элис почуяла запах жасмина и страха.

Элис взяла треугольник остывшего тоста и, зажав его зубами, потянулась в сумку с библиотечными книгами. Она обещала маме готовиться к экзамену за четвертый класс, но тренировочный тест, что прислала заочная школа ^[2] по почте, до сих пор так и лежал на столе в нераспечатанном конверте. Она достала из сумки книгу, прочла название, разжала зубы и думать забыла об экзамене.

В тусклом предгрозовом свете тисненая обложка «Истории огня» сияла и казалась почти живой. Лесной пожар отливал металлическими бликами. Опасное и будоражащее чувство зародилось у Элис в груди. Ладони вспотели. Она коснулась уголка книги, и тут, словно нарочно, чтобы потрепать ее натянутые нервы, за спиной звякнул ошейник Тоби. Элис обрадовалась вторжению; Тоби вежливо сел рядом. Она отдала ему тост, и Тоби аккуратно взял его зубами, отошел на шаг и умял одним махом, закапав ей ноги собачьей слюной.

– Фу, Тоби, – воскликнула Элис и потрепала ему уши. Вытянула большой палец и поводила им из стороны в сторону. Как по команде, Тоби замахал хвостом и принялся возить им по полу туда-сюда. Он поднял лапу и положил ей на ногу. Тоби был подарком отца и ее лучшим другом. Когда он был щенком, он кусал отца за ноги под столом; тот осерчал и швырнул его об стиральную машину. К ветеринару ехать запретил, а Тоби с тех пор оглох. Когда Элис поняла, что он не слышит, она придумала тайный язык, который понимали только они вдвоем, – сигналы, подаваемые с помощью рук. Она снова поводила большим пальцем: «хороший пес». Тоби лизнул ее в щеку, а Элис брезгливо рассмеялась и вытерла лицо. Он несколько раз обошел ее кругом и наконец улегся у ног, глухо шмякнувшись об пол. Он был уже не маленький и скорее смахивал на сероглазого волка, чем на овчарку. Элис зарылась пальцами ног в его длинную пушистую шерстку и почесала его. Осмелев в его компании, открыла «Историю огня», и первые же прочитанные строки захватили ее целиком.

В далеких землях – в Германии и Дании, например, – с помощью огня люди символически уничтожали все старое и открывали дорогу новому, приветствуя начало следующего жизненного цикла: смену времен года, смерть, рождение, брак. Сооружали исполинские фигуры из прутьев и соломы и поджигали, подводя черту, отмечая начало или призывая чудо.

Элис откинулась на стуле. Глаза горели, словно их опалило огнем. Она прижимала ладони к страницам, к фотографии горящего плетеного человека. Какое чудо призовет ее огонь? Во-первых, в доме никогда больше не раздастся звук бьющейся посуды и ломающейся мебели. Исчезнет кислый запах страха, каким ныне пропитан воздух. Элис посадит овощи, и никто не накажет ее за то, что взяла не ту лопатку. Научится кататься на велосипеде, не опасаясь, что отец с корнем вырвет ей волосы, в ярости вцепившись в них, потому что у нее не выходило держать равновесие. Ей больше не надо будет всматриваться в тени и грозовые облака, мелькающие на его лице, и по ним угадывать, кто он сегодня – чудовище или человек, смастеривший стол из камедистого дерева. Теперь она будет гадать только по звездам.

Это случилось на следующий день после того, как он столкнул ее в море и бросил, заставив плыть до берега самостоятельно. Вечером того дня он заперся в деревянном сарае и два дня из него не выходил. А потом вышел, сгибаясь под тяжестью прямоугольного стола, который был длиннее его роста. Он смастерил его из кремовых досок пятнистого эвкалипта, заготовленных на постройку новых клумб для маминых папоротников. Элис забилась в угол своей комнаты и смотрела, как отец привинчивает стол к стене под подоконником. Комната наполнилась головокружительными ароматами свежей древесины, масла и морилки. Отец показал ей, как открывается крышка, держащаяся на медных петлях: внутри имелся неглубокий отсек, куда можно было положить бумагу, карандаши и книги. Он даже остругал эвкалиптовую ветку, чтобы подпирать крышку, пока Элис будет шарить в ящике.

– Вот поеду в город и куплю тебе цветных карандашей и мелков – все, что скажешь, зайчонок.

Элис обхватила ручками его шею. От него пахло мылом «Кассонс», потом и скипидаром.

– Моя малышка. – Он царапнул ей щеку щетиной. С языка Элис готовы были сорваться слова: «Я знаю, ты еще там. Не уходи. Пусть ветер не меняется». Но она сказала лишь «спасибо».

Она вернулась к чтению.

Огненной стихии необходимо трение, топливо и кислород; без этого невозможно возгорание и горение. Оптимальная стойкость огня достигается в оптимальных условиях.

Она оторвалась от книги и выглянула в сад. Невидимая сила ветра качала подвешенные на крючках горшки с адиантумом. Ветер выл в тонкой щели открытого окна. Она несколько раз глубоко вздохнула, медленно наполняя легкие воздухом и так же медленно выдыхая. «Огненной стихии необходимо трение, топливо и кислород», – повторила она про себя. Глядя в зеленое сердце маминого сада, Элис поняла, что делать.

Ураган пришел с востока, затянув небо темной облачной завесой. У двери черного хода Элис надела ветровку. Тоби подошел к ней; она запустила пальцы в его шерстяную шубку. Пес заскулил и уткнулся носом ей в живот. Прижал уши. Ветер обрывал лепестки с маминых белых роз и разбрасывал их по двору, как упавшие звезды. Вдалеке, на самой границе участка темнела громада запертого отцовского сарая. Элис похлопала по карманам куртки и нащупала ключ. Выждала минутку, набралась храбрости, открыла заднюю дверь и выбежала вместе с Тоби из дома на ветер.

Хотя в сарай ей ходить запрещали, она много раз представляла, что там внутри. Обычно он уходил в сарай, совершив очередной ужасный поступок. Но когда выходил, всегда становился добрее. Элис решила, что в сарае находится некий преображающий волшебный предмет, например заколдованное зеркало или веретено. Однажды, будучи еще маленькой, она спросила его, что внутри. Он не ответил, но после того, как смастерил стол, Элис сама все поняла. Она читала об алхимии в библиотечных книгах и знала сказку о Румпельштильцхене. В сарае отец прял из соломы золотую нить.