– Что с того, что можно получить две путевки? Для семьи, ты понял, для семьи заслуженного сотрудника завода! А не для постороннего школьного друга, который удавится мороженое купить. Ты хоть замечаешь, что твой Коля всегда норовит к обеду прийти? И ты, мать, меня не останавливай, обеда не жалко, но учить дурака нужно!

Нельзя сказать, что Антон хотел поехать в чертов пансионат именно с Колей, – просто маловероятно, что кто-то из нормальных ребят согласился бы. А Коля всегда соглашался и урок прогулять, и на каток пойти – лишь бы Антон позвал. Они и друзьями как таковыми не были – не больше, чем отец со своими сослуживцами, просто жили рядом. Настоящие друзья – это как у Ремарка в «Трех товарищах»: для друга не жалеешь ни времени, ни денег, ни самой жизни. И хотя на районных лыжных соревнованиях, когда Антон глупейшим образом сломал палку, Коля тут же отдал ему свои, но ведь у Данилкина в любом случае не было шанса победить.

Доля правды в отцовских словах была и по поводу мороженого. Вот уже два года Коля жил в режиме жесточайшей экономии. Он отказался от пиццы и сладостей, почти не ходил в кино, грузил ящики в овощной лавке, убирал по ночам недавно открытый супермаркет. Но не от жадности, а ради страстной, безумной мечты – Коля копил деньги на собственную машину. Да, настоящую новенькую машину, и не какой-нибудь «запорожец», а только «трешку», ловкую, как иномарка, прекрасную «трешку», которая даже присниться не могла ни его матери, ни отцу. Тем более отца у Коли вовсе никогда не было.

В общем, летний отпуск Антона был приговорен и обжалованию не подлежал. Утешало только то обстоятельство, что сами родители оставались в Москве сторожить беременную на последнем месяце старшую дочь. Поэтому некая иллюзия свободы и независимости все-таки ожидалась.

Вот именно – иллюзия! В дощатый домик с тремя кроватями, деревянными хлипкими тумбочками и общим поцарапанным столом первыми заселились два немолодых мужика из заводской бухгалтерии, так что Антону досталось самое неудачное место, прямо напротив двери. Каждое утро мужики, громко сморкаясь и топая, надевали шаровары, клетчатые рубахи и кепки и отправлялись за добычей в ближайший лесок. К обеду возвращались, как и положено, усталые, но довольные, дружно разбирали и сортировали грибы – на засолку, на жарку, на сушку, – дружно принимали по стакану беленькой, закусывали принесенными из столовой биточками с гречневой кашей и заваливались спать. Это называлось «по-человечески отдохнуть от работы и семьи».

На танцплощадке, развернутой на большой поляне напротив столовой, каждый вечер крутили музыку, вполне стандартную для таких мероприятий: «быстрые ритмы», медленные (для желающих обниматься на людях), белый танец, обязательный вальс, который никто не умел танцевать. По кругу стояли неумело накрашенные девчонки-школьницы; бодрые, слегка поддатые передовики производства упоенно крутили своих дам. Дети всех возрастов бегали и вопили как резаные; их мамаши, усевшись рядком на скамейке, лениво покрикивали.

Двадцать четыре дня!

Прошедшей зимой девчонки из группы затащили Антона с приятелем на старый французский фильм «Мужчина и женщина». В душном зале было неудобно и жарко сидеть в пальто, приятель тискал руку Таньки Козловой, ее подружка в старушечьей меховой шапке обиженно дулась, а на экране неотразимый автогонщик и его прекрасная попутчица-незнакомка неспешно подъезжали к Парижу.

Совсем ничего не происходило, только поздняя осень, туман, река, случайный прохожий со своей собакой, бредущие по мосту сквозь пелену дождя. И опять туман, кораблик на ветру, мужчина и женщина – почти неземные, в легких дубленках и куртках (а не в драповом сером пальто и кроличьей шапке), и неземная, тихая музыка: тра-тата-тата… И даже грустные истории их прошлого казались волшебно-прекрасными, и хотелось не сочувствовать, а мучительно горько завидовать. Потом начиналось ралли, отчаянная гонка сквозь аварии и гололед, телеграмма «Я люблю вас», «форд-мустанг», ночная дорога из Монте-Карло, сцена в постели. Господа, вы заказывали устрицы в белом вине и бокал «Вдовы Клико» с нарезанным ананасом? А биточки с гречневой кашей не желаете?

Они тогда молча вышли из кинотеатра – невзрачные, плохо одетые парни и девчонки (а каких вы ожидали увидеть в Бауманском?) – и поспешно разошлись по своим унылым пятиэтажкам, где ждали узкий диванчик в проходной комнате и несбыточная мечта хоть день пожить отдельно от родителей. Высшее техническое училище им. Баумана – предел достижений ботаника-очкарика! Тоже родители загнали, как и в пансионат. Кому интересно, что их сын хотел бы стать геологом или штурманом, но уж точно не инженером? Зато в Бауманском есть военная кафедра – не призовут в армию.

Проигрыватель с колонками оказался на редкость мощным, Антон даже вздрогнул, когда из динамика ворвалась мучительная прекрасная музыка тра-тата-тата и поплыла над поляной и над лесом. Потому что этого не могло случиться, не могло случиться никогда. На пошлой нелепой танцплощадке среди мамаш и бухгалтеров в кепках он увидел ту самую женщину из фильма! Тоненькие запястья, длинные стройные ноги, спутанные темные волосы до плеч. Нет, какого черта? Антон навсегда забыл, как выглядела та ненужная французская актриса, – он видел и помнил только ее, чудесную, совершенно взрослую женщину, с тонкими прекрасными руками и легкой грустной улыбкой. Какое счастье, что начался один из медленных танцев! Заикаясь от волнения и страха, прекрасно понимая, что сейчас появится муж или более достойный и самостоятельный поклонник и его просто турнут, Антон все-таки шагнул вперед и глупо, как лакей в кино, поклонился. И она задумчиво-непонятно улыбнулась и протянула руку. Какой гениальный человек придумал медленный танец – запросто обнимать практически незнакомую женщину, держать ее руку в своей, вдыхать чудесный запах волос и даже касаться щекой локона на ее лице! И какой идиот запустил сразу после этого «быстрые ритмы»!

Задавать вопросы Антон не посмел, танцевать чертов вальс, последовавший за ритмами, категорически не умел. Так и болтался рядом, так и пялился, пока она сама не рассмеялась и не предложила проводить ее к стоящему в конце общей застройки домику. И не знал, совсем не понимал тогда, что началась потрясающая, ни в каких фильмах не виденная страница его собственной жизни.

А в ту ночь он просто не смог уснуть. Кто бы смог, когда в руке оставалось ощущение ее пальцев, а на щеке – легкое дуновение? Словно аромат влажной травы. Мужики-соседи слаженно заливисто храпели (дуэт гармошки с контрабасом!), пахло носками, мокрыми грибами, чужими постелями. Антон выбрался на свежий воздух и пошел, подрагивая от сырости и почти не разбирая в темноте, куда ведет в зарослях кустов узкая дорожка. Воистину, куда глаза глядят. Пахло травой и цветами; на тропинку выскочил лягушонок и чуть не нырнул, дурашка, под огромный мокрый башмак; ромашки росли охапками, словно заранее заготовленные букеты. И не требовалось большого ума, чтобы догадаться, куда глядели его глаза. В окошке знакомого домика горел слабый огонек. Еле заметный, словно кто-то забыл задуть свечу. Антон, борясь с желанием заглянуть, постоял в темноте, потом все-таки подтянулся к окну, но ничего не увидел за плотно задернутой занавеской и сел на ступеньку у двери. Счастье, что никто не мог разглядеть в темноте этого двухметрового идиота, жалкого молокососа в грязных ботинках! Антон сидел и сидел, совершенно закоченев, только в груди пекло и громко колотилось сердце, отдавая почему-то в живот, и он почти не удивился, когда открылась дверь.

– Почему ты впустила меня тогда?

– Как я могла не впустить такого замерзшего ребенка? Сразу бы расплакался – скажешь, нет?

– Не расплакался бы, а просто умер.

Горячая щека на его щеке, теплые руки обнимают, прижимают к себе, так, что он перестает дышать, кожа немеет от прикосновения к ее обнаженной груди, мокрая одежда падает на пол. Кажется, он стонал и плакал, или она нарочно придумала потом, чтобы подразнить? Не любила пафос, навсегда отучила его от восторженных слов и громких объяснений. И не то чтобы он был совсем зеленый – еще прошлой зимой попробовал земной любви или, проще сказать, трахнулся с одной девчонкой из студенческого общежития, вполне удачно трахнулся, но близко не почувствовал такого сладостного, почти обморочного упоения, как случилось с ней. И продолжало случаться каждый раз, вновь и вновь, и невозможно было ни насытиться, ни оторваться.

Много позже Антон спросил про мужа.

– Ты не вспомнила о нем тогда? Не о том, что он может узнать и разозлиться, а просто о нем?

– Я вспомнила о детях, о своем возрасте, о незапертой двери и рассвете за окном. Только не о нем. Знаешь, я не чувствую никаких обязательств перед мужем, хотя мы и живем вместе. Почему? Хорошо, я тебе расскажу почему.

У меня было очень уютное детство, добрые мама и папа, чудесная учительница литературы – то есть все, чтобы вырасти прекраснодушной идиоткой, читать по ночам стихи и верить в единственную на всю жизнь любовь. Такая вот светлая, радостная картинка, Поленов отдыхает. И муж прекрасно вписывался в мою картинку – на десять лет старше, элегантный, ироничный кандидат наук. Я помчалась замуж, не раздумывая ни минуты, и сразу забеременела близнецами, двумя мальчиками. Редкое сказочное везение – остается только мечтать и придумывать самые красивые имена. Но тут началась реальная жизнь: анемия, рвота, обмороки, безобразные отеки, больничная палата на шесть человек. И все время угроза выкидыша, постоянная угроза выкидыша, потому что близнецам слишком тесно в моем позорно узком тазу! Представляешь – после всех мук остаться с придуманными именами, но без детей! Господи, что я тебе рассказываю! Короче – я почти полгода пролежала в больнице и очень нескоро поняла, что муж мне изменяет. То есть, как оказалось, он изменял всегда – и в дни нашего знакомства, и перед свадьбой, и в командировках, а уж при беременной жене сам бог велел. Тем более на этот раз встретилась не медсестра или соседка, как обычно, а свободная симпатичная коллега, доцент его же кафедры. Она даже приходила к нам в гости поздравить с рождением детей!

– А ты?!

– А я сказала спасибо и поставила цветы в вазу. Все то же воспитание сработало – стыдно устраивать скандалы, не хочется огорчать маму, жалко мальчиков. Они очень смешные и совершенно разные, хотя и близнецы, и очень любят отца. Вот и все, собственно. Живем мирно и интеллигентно – без слез, без жизни, без любви.

– Разве можно так жить?

– Можно. Но очень плохо. Я что-нибудь придумаю, не сомневайся. Соберусь с силами и придумаю.

– А почему ты приехала в пансионат одна? Знаю! Чтобы встретить меня.

– Глупый-глупый романтик! Меня подруга записала, она на вашем заводе проектировщицей работает. Мол, полезно для детей, свежий воздух, природа. И на кухне торчать не нужно – готовое питание. А мои паршивцы в последнюю минуту запросились в лагерь. Кто-то им во дворе наплел, что там с утра до вечера можно играть в футбол и вообще не есть суп. Я представила, как буду приходить в пустой дом, доедать вчерашний ужин, отвечать на редкие звонки мужа из очередной командировки… И поехала одна! И пошла на танцы, ха-ха-ха! Может, кто-то мне специально наколдовал в подарок чудесного, нежного мальчика? За все обиды? Вот только что теперь делать с таким подарком? А помнишь, как я тогда уехала и адрес решила не оставлять, не морочить больше голову двадцатилетнему ребенку?

Еще бы он не помнил! Внезапную пустоту, вдруг рухнувшую на голову, как каменная глыба. Жуткую до крика и рыданий пустоту. Он сам уехал в тот же день – уговорил местного парня отвезти до станции. Родителям наврал, что разболелся живот, десять дней пролежал носом к стенке под мамины причитания, куриный бульон и сухарики спускал в уборную. Потом она позвонила.