Комната, в которой я жил с лейтенантом Ринальди, выходила окном во двор. Окно было открыто, моя кровать была застелена, на крючке над ней висел мой противогаз в продолговатом жестяном футляре и на том же крючке – стальная каска. У изножья кровати стоял мой сундук, на его плоской крышке – мои зимние кожаные сапоги, блестящие от масла. На стене между кроватями висела моя снайперская винтовка австрийского производства с вороненым восьмиугольным стволом и аккуратным прикладом с подщечником из темного ореха. Оптический прицел для нее, насколько я помню, хранился в сундуке. Мой сосед спал на своей кровати. Услышав скрип половиц, он открыл глаза и сел.

– Ciao!^[4] – сказал он. – Как прошел твой отпуск?

– Великолепно.

Мы пожали друг другу руки, и Ринальди, приобняв, поцеловал меня.

– Тьфу, – сказал я.

– Ты грязный, – сказал он. – Тебе надо помыться. Где ты был и что делал? Расскажи мне обо всем сейчас же.

– Где я только не был. В Милане, во Флоренции, в Риме, в Неаполе, в Вилла-Сан-Джованни, в Мессине, в Таормине…

– Ты будто перечисляешь железнодорожное расписание. А как насчет веселых похождений?

– Похождения тоже были.

– Где?

– В Милане, во Флоренции, в Риме, в Неаполе…

– Хватит. Скажи сразу, где было лучше всего.

– В Милане.

– Потому что ты оттуда начал. Где вы с ней познакомились? В кафе «Кова»? Куда пошли потом? Как все было? Рассказывай, не томи. Ты провел с ней всю ночь?

– Да.

– Забудь. У нас теперь здесь свои красотки. Новенькие, впервые на фронте.

– Здорово.

– Не веришь? Вечером я беру тебя с собой, и ты сам увидишь. К нам в город прибыли английские красотки. Мне очень понравилась мисс Баркли. Я вечером иду к ней и беру тебя с собой. Я собираюсь жениться на мисс Баркли.

– Мне нужно помыться и сообщить о прибытии. Сейчас что, совсем никто не работает?

– Пока ты отсутствовал, у нас были только обморожения, ознобыши, желтуха, гонорея, членовредительство, воспаление легких, твердые и мягкие шанкры. Раз в неделю кого-то задевало осколками камней. По-настоящему раненых мало. На следующей неделе война возобновится. Наверное. Говорят… Как думаешь, мне стоит жениться на мисс Баркли? После войны, само собой.

– Непременно, – ответил я, набирая себе полную ванну.

– Потом ты мне обязательно все расскажешь, – сказал Ринальди. – А сейчас мне надо еще поспать, чтобы быть свежим и красивым для мисс Баркли.

Я снял китель, рубашку и вымылся в холодной ванне. Обтираясь полотенцем, я окинул взглядом комнату, посмотрел из окна, потом на Ринальди, лежащего в кровати с закрытыми глазами. Он был приятной наружности, мой ровесник и родом из Амальфи. Он служил хирургом и любил свою работу, и мы отлично ладили. В эту же минуту он открыл глаза.

– У тебя есть деньги? – спросил он.

– Да.

– Одолжи мне пятьдесят лир.

Я вытер руки и достал бумажник из внутреннего кармана кителя, висевшего на стене. Ринальди взял купюру, сложил ее и, не поднимаясь, сунул в карман бриджей.

– Я должен произвести на мисс Баркли впечатление обеспеченного мужчины, – сказал он с улыбкой. – Ты мой большой и добрый друг и всегда готов выручить деньгами.

– Иди к черту, – сказал я.

Вечером в полковой столовой я сидел рядом с капелланом. Его расстроило и даже как будто оскорбило, что я не посетил Абруцци. А он отписал обо мне отцу, и к моему приезду готовились. Меня это тоже расстроило, а что еще хуже – я не мог понять, почему все-таки не поехал, хотя собирался, только сначала одно, потом другое, и… Я попытался это объяснить, и в конце концов капеллан понял, что я правда хотел поехать, но не смог, и мы почти помирились. Я выпил много вина, а потом еще кофе и стреги, и в пьяном порыве философствования рассуждал, что мы не всегда – точнее никогда – не поступаем так, как хотим.

Вокруг нас в это время шел спор. Я правда хотел съездить в Абруцци. Но я не поехал туда, где дороги сковало льдом, будто железом, где было ясно, холодно и сухо, где снег как рассыпчатая крупа, и в нем заячьи тропки, и местные землепашцы снимают перед тобой шапки, зовут господином и водится много зверя. Вместо всего этого я поехал туда, где прокуренные кафе и по ночам комната вращается так, что нужно посмотреть на стену, чтобы все остановилось, и пьяные ночи в постели, когда ты понимаешь, что больше ничего нет, и так странно и трепетно просыпаться утром, не зная, кто рядом с тобой, и мир в темноте такой нереальный и такой притягательный, что ты начинаешь все по новой, ни о чем не думая и ни о чем не заботясь, зная, что есть только ночь, и все, и все, а остальное – тлен. И вдруг ты задумываешься и засыпаешь, и просыпаешься с этим утром – а все, что было, исчезло, и все вокруг четкое, и твердое, и ясное, и иногда споры за плату. А иногда все еще тепло, и нежно, и приятно, и завтрак, и обед. А иногда ничего приятного не осталось, и поскорее бы выскочить на улицу, но на следующий день опять то же, и на следующую ночь. Я пытался рассказать о тех ночах и о том, в чем разница между ночью и днем, и почему ночью лучше, чем днем, если только день не ясный и не морозный, но никак не мог объяснить… и сейчас не могу. Если с вами такое было, вы поймете. У капеллана такого не было, но он понял, что я правда хотел поехать в Абруцци, но не смог, и мы остались друзьями, во многом схожие и притом совершенно разные. Он всегда знал то, чего я не знал и что вечно забывал, едва узнав. Я понял это лишь позднее, а тогда не понимал.

Между тем мы все еще были в столовой, ужин закончился, а спор все продолжался. Мы прекратили разговор, и капитан громогласно рявкнул:

– Капеллан не довольный. Он не довольный без девочки.

– Я доволен, – сказал капеллан.

– Капеллан не довольный. Капеллан хочет австрийцы выиграть война, – сказал капитан.

Остальные замолкли. Капеллан замотал головой:

– Вовсе нет.

– Капеллан хочет мы никогда не наступать. Ты хотеть мы никогда не наступать, так?

– Нет. Раз идет война, полагаю, нужно наступать.

– Нужно наступать. Будем наступать!

Капеллан кивнул.

– Оставьте его, – сказал майор. – Он свой парень.

– Все равно он ничего не может делать, – сказал капитан.

Мы все встали и вышли из-за стола.

Глава 4

Утром меня разбудила канонада в соседнем саду. Я открыл глаза; в окно светило солнце, и я встал, подошел к окну и выглянул наружу. Мощеные дорожки были влажные, на траве лежала роса. Батарея громыхнула еще дважды, и от каждого залпа дребезжало окно и вздымались полы моей пижамы. Самих орудий я не видел, но снаряды летели явно прямо над нами. Артиллерия под боком раздражала, но, по счастью, калибр был не самый крупный. Я глянул в сад; с дороги донеслось тарахтение мотора. Одевшись, я спустился, выпил кофе на кухне и зашел в гараж.

Под длинным навесом шеренгой выстроились десять грузовиков – массивные тупоносые санитарные фургоны, выкрашенные в серый. Одну машину выгнали во двор, и с ней возились механики. Три другие обслуживали перевязочные пункты в горах.

– Эта батарея бывает под обстрелом? – спросил я у одного механика.

– Нет, signor tenente. Ее закрывает холм.

– Как обстановка в целом?

– Сносно. Эта машина совсем плоха, но остальные на ходу. – Он отложил инструмент и улыбнулся: – В отпуск ездили?

– Да.

Механик обтер руки о комбинезон и с ухмылкой спросил:

– И как, хорошо провели время?

Остальные тоже заухмылялись.

– Нормально, – ответил я. – Что с машиной?

– Да чего только нет. То одно, то другое.

– А сейчас что?

– Новые поршневые кольца.

Решив больше их не отвлекать – машина выглядела обобранной и обесчещенной: мотор раскурочен и детали разложены на верстаке, – я зашел под навес и осмотрел остальные фургоны. Они были относительно чистые; некоторые недавно помыли, другие стояли в пыли. Я тщательно проверил шины на предмет порезов и выбоин от камней. Состояние их было вполне приличным. Похоже, никакой разницы, следил я за порядком или нет. Я-то воображал, что состояние машин, наличие или отсутствие запчастей, бесперебойный вывоз раненых и больных с перевязочных пунктов, их доставка в эвакопункт, а затем распределение по госпиталям, указанным в их документах, в значительной степени зависели от меня. На деле же мое присутствие было необязательным.

– Были трудности с запчастями? – спросил я у сержанта-механика.

– Никак нет, signor tenente.

– А где сейчас склад горючего?

– Там же, где и был.

– Хорошо, – сказал я и вернулся в дом, где выпил еще чашку кофе.

Кофе вышел светло-серым и сладким от добавленной в него сгущенки. За окном продолжалось прекрасное весеннее утро. В носу уже ощущалась сухость, предвещавшая, что день будет жарким. В тот день я объезжал посты в горах и вернулся в город только под вечер.

За время моего отсутствия дела как будто даже поправились. Говорили, что скоро снова начнется наступление. Дивизии, к которой мы были прикреплены, предстояло идти в атаку выше по реке, и майор сказал, чтобы я во время атаки обслуживал посты. Атакующие части перейдут реку за ущельем и рассеются по склону. Посты для машин должны располагаться как можно ближе к реке и при этом под прикрытием. Утверждать расположение, конечно, будет пехотное командование, но предполагалось, что места подыщем мы. Подобные условности создавали иллюзию причастности к военным действиям.

Весь грязный и пыльный, я поднялся к себе, чтобы помыться. Ринальди сидел на кровати с томиком «Английской грамматики» Хьюго. Он был в полном обмундировании, в начищенных черных ботинках и с блестящими от масла волосами.

– А вот и ты! – произнес он, завидев меня. – Ты пойдешь со мной к мисс Баркли.

– Не пойду.

– Ну пожалуйста. Ты поможешь мне произвести на нее хорошее впечатление.

– Ладно. Только мне сначала нужно привести себя в порядок.

– Просто умойся, и достаточно.

Я умылся, причесался и был готов.

– Так, погоди, – сказал Ринальди. – Пожалуй, нам нужно выпить.

Он открыл свой сундук и достал оттуда бутылку.

– Только не стрегу, – сказал я.

– Нет. Это граппа.

– Тогда ладно.

Он налил два стакана, и мы чокнулись, отставив указательные пальцы. Граппа оказалась очень крепкой.

– Еще по одной?

– Давай, – сказал я.

Мы выпили по второму стакану. Ринальди убрал бутылку, и мы спустились. На улице все еще было жарко, но солнце уже садилось, и температура понемногу спадала. Британский госпиталь располагался в большой вилле, отстроенной германцами до войны. Мисс Баркли ждала нас в саду; с ней была еще одна медсестра. Мы заметили их белые фартуки среди деревьев и направились туда. Ринальди отдал честь, я тоже, но без энтузиазма.

– Здравствуйте, – сказала мисс Баркли. – Вы ведь не итальянец?

– Вот уж нет.

Ринальди беседовал с другой медсестрой. Они смеялись.

– Как-то странно – служить в итальянской армии.

– Не то чтобы в армии, всего лишь в санитарной службе.

– Все равно странно. Зачем вы туда пошли?

– Не знаю, – сказал я. – Есть вещи, которые нельзя объяснить.

– Вот как? А я привыкла считать, что таких вещей нет.

– Прелестная мысль.

– Нам обязательно продолжать разговор в таком роде?

– Нет, – сказал я.

– И слава богу.

– Что это у вас за трость? – спросил я.

Мисс Баркли была довольно высокого роста, светловолосая, с оливковой кожей и серыми глазами. Ее платье я принял за облачение медицинской сестры. Мне она показалась очень красивой. В руке она держала тонкую ротанговую трость в кожаной оплетке, похожую на игрушечный стек.

– Она досталась мне от юноши, который погиб в том году.

– Мои соболезнования…

– Очень милый был юноша. Он собирался на мне жениться, но его убили на Сомме.

– Бойня была страшная.

– Вы там были?

– Нет.