– До встречи, – сказал я.

Мы поехали дальше и через милю обогнали марширующий полк, затем пересекли реку, мутную от талого снега и стремительно журчащую между сваями моста, выехали на дорогу через равнину и развезли раненых по двум госпиталям. На обратном пути я сел за руль и налегке погнал туда, где остался солдат из Питтсбурга. Сначала мы проехали мимо полка, еще более изможденного от жары и усталости, потом мимо отставших. Впереди на обочине показалась конная санитарная повозка. Двое санитаров грузили в нее солдата с грыжей. За ним вернулись. Завидев меня, солдат покачал головой. Каска с него свалилась, а лоб был окровавлен. Нос был ободран, на кровавую ссадину налипла пыль, и волосы тоже были в пыли.

– Посмотрите, какая шишка, лейтененте! – крикнул он. – Ничего не поделаешь. За мной вернулись.

* * *

Домой на виллу я приехал только в пять и пошел ополоснуться туда, где мыли машины. Потом я составлял рапорт у себя в комнате, сидя в штанах и майке у открытого окна. Наступление назначили на послезавтра, и мне было предписано отправляться с машинами в Плаву. Я уже давно не писал в Штаты и знал, что написать нужно, но так долго тянул, что уже забыл, о чем писать. Писать было не о чем. Я отправил пару открыток Zona di Guerra^[8], вычеркнув все, кроме «я жив и здоров». Этого достаточно. В Америке такие открытки будут иметь успех: они странные и загадочные. Вообще, весь этот театр странный и загадочный, однако, на мой взгляд, хорошо организованный и жестокий, в отличие от других австрийских фронтов. Австрийская армия была создана для побед Наполеона – любого Наполеона. Вот был бы у нас такой полководец, но вместо этого нами командовал Il Generale Кадорна, толстый и лоснящийся, а еще Виктор Эммануил, коротышка с гусиной шеей и козлиной бородкой. На правом фланге заправлял герцог Аоста. Пожалуй, чересчур красив для великого полководца, но зато выглядел как мужчина. Многие хотели, чтобы королем был он. У него и внешность была королевская. Он приходился дядей нынешнему королю и командовал третьей армией. Мы же служили во второй. В третьей было несколько британских батарей. В Милане я познакомился с двумя наводчиками оттуда. Прекрасные ребята, мы здорово тогда покутили. Они были большие, но робкие, стыдились и одновременно жадно впитывали все происходящее вокруг. Я жалел, что служу не с британцами. Так было бы куда проще. С другой стороны, меня бы, скорее всего, убили. Не в санитарном отряде, конечно. Хотя и в нем тоже. Британских шоферов иногда убивали. Впрочем, я знал, что не погибну. Не на этой войне. Я к ней совершенно никаким боком. Мне она казалась чем-то неопасным, будто в кино. И все же я молился, чтобы она поскорее закончилась. Может, все прекратят этим летом. Может, австрийцы сломаются. Проигрывали же они другие войны – чем эта отличается? Все говорили, что французы выдохлись. Ринальди говорил, будто французская армия взбунтовалась и двинулась на Париж. На вопрос, что случилось дальше, он ответил: «А, их остановили». Я хотел побывать в Австрии и чтобы там не было войны. Посмотреть на Шварцвальд. Сходить в Гарц. Где этот Гарц вообще? Бои шли в Карпатах. Туда я не собирался. Но, может, и там неплохо. Если б не война, я бы съездил в Испанию.

Солнце уже садилось, и дневная жара спадала. После ужина я пойду навестить Кэтрин Баркли. Вот бы она была сейчас здесь. Вот бы мы с ней сейчас были в Милане. Мы бы поели в кафе «Кова», а потом в душном вечернем воздухе прогулялись по виа Манцони, а потом перешли бы мост и пошли вдоль канала в гостиницу. Возможно, Кэтрин Баркли согласилась бы. Может, она сделала бы вид, что я и есть тот самый убитый юноша, и вот мы входим в вестибюль, швейцар снимает фуражку, я подхожу к столу консьержа и прошу ключ, а она ждет у лифта; потом мы поднимаемся – медленно, ведь лифт отсчитывает каждый этаж, – и вот наш этаж: мальчик-лифтер открывает дверь и стоит, пропуская нас, она выходит, за ней я, и мы идем по коридору, и я вставляю ключ в дверь, открываю, вхожу, а внутри снимаю трубку и прошу прислать бутылку капри бьянка в серебряном ведерке со льдом, и вскоре за дверью уже позвякивает лед в ведерке, потом раздается стук в дверь, и я велю оставить все снаружи – потому что мы уже без одежды, ведь такая жара, и окно открыто, и над крышами домов носятся ласточки, а затем, когда стемнеет, за окном над домами и в листве деревьев охотятся крохотные летучие мыши, а мы сидим и пьем капри, и дверь заперта, и очень душно, и на кровати только простыня, и всю ночь – всю ночь напролет мы любим друг друга в знойной темноте Милана… Да, хорошо бы так. Так что я быстро поем и отправлюсь повидать Кэтрин Баркли.

В столовой говорили все и сразу, а я пил вино, потому что ты не свой, если хотя бы чуть-чуть не выпьешь, и говорил с капелланом об архиепископе Айрлэнде – добродетельном как будто человеке, о чьих злоключениях, к которым я был причастен как американец, я ни разу не слышал, но делал вид, что знаю. Было бы невежливо выказать неведение, слушая подробнейшее изложение причин этих злоключений, которые, насколько я понял, сводились к банальному недоразумению. Да еще и фамилия такая, что постоянно хочется назвать его Ирландия, и самое замечательное, что он из Миннесоты. Вслушайтесь: Ирландия Миннесотская, Ирландия Висконсинская, Ирландия Мичиганская… Впрочем, дело не только в этом. Да, отче. Очень верно, отче. Вероятно, отче. Нет, отче. Ну, возможно, и так, отче. Вы лучше меня в этом разбираетесь, отче. Капеллан был приятным собеседником, но скучным. Офицеры были так себе и тоже скучны. Король был хорошим, но скучным. Вот вино было плохое, но не такое скучное. Оно сдирало эмаль с зубов и оставляло ее на нёбе.

– И потом священника засадили, – рассказывал Рокка, – потому что при нем нашли трехпроцентные облигации. Дело было, конечно, во Франции. Здесь бы его даже не арестовали. Он утверждал, что и знать не знает про пятипроцентные займы. Это было в Безье. Я был там и, прочитав о деле в газете, пошел в тюрьму и попросил встречи со священником. Не было никакого сомнения, что облигации он украл.

– Не верю ни одному слову, – сказал Ринальди.

– Как угодно, – сказал Рокка. – Но я рассказываю историю для нашего капеллана. Она весьма поучительна. Он тоже священник, он оценит.

Капеллан улыбнулся и кивнул:

– Продолжайте. Я слушаю.

– Конечно, не все облигации нашли, но все трехпроцентные были у священника, и еще какие-то облигации местного займа – не помню точно какие. И вот, самая соль истории: я прихожу в тюрьму, подхожу к его камере и говорю, как в исповедальне: «Благословите меня, отец мой, ибо вы согрешили».

Все слушатели оглушительно захохотали.

– А он что? – спросил капеллан.

Рокка пропустил вопрос мимо ушей и принялся объяснять мне шутку:

– Вы ведь поняли, в чем соль?

По-видимому, шутка была очень смешная, если ее как следует понять.

Мне подлили еще вина, и я рассказал анекдот про английского рядового, которого поставили под душ. Потом майор рассказал об одиннадцати чехословаках и венгре-капрале. Выпив еще вина, я рассказал анекдот про жокея, который нашел пенни. Майор заметил, что у итальянцев есть похожий анекдот, только про герцогиню, которая не могла уснуть. Тут капеллан ушел, и я рассказал анекдот про коммивояжера, который приехал в пять утра в Марсель, когда дул мистраль. Майор сообщил, что ему рапортовали, будто я умею пить. Я все отрицал. Он сказал, что это правда и что, Бахус свидетель, он проверит, правда ли это. Не Бахус, сказал я, только не Бахус. Как раз Бахус, сказал майор. Я должен был пить с Басси Филлипо Винченца: он стакан, и я стакан, он бокал, и я бокал. Басси заявил, что так не пойдет, ведь он уже выпил вдвое больше меня. Я заявил, что это наглая ложь: Бахус там или не Бахус, а Филлипо Винченца Басси – или Басси Филлипо Винченца – за весь вечер не проглотил ни капли, и вообще, как его звать? Он спросил, а как меня зовут: Фредерико Энрико или Энрико Федерико? Я сказал: да победит сильнейший, и к черту Бахуса, и майор поставил перед нами по кружке с красным вином. Выпив половину, я решил, что с меня хватит. Я вспомнил, куда собирался.

– Ладно, Басси победил, – сказал я. – Он сильнее. А мне пора.

– Это правда, – подтвердил Ринальди. – У него свидание. Уж я знаю.

– Мне пора.

– Что ж, в другой раз, – сказал Басси. – В другой раз, когда будете готовы.

Он хлопнул меня по плечу. На столе горели свечи. Все офицеры были веселы.

– Доброй ночи, господа, – сказал я.

Ринальди вышел со мной. Мы остановились перед входом, и он сказал:

– Не ходил бы ты туда пьяный.

– Я не пьяный, Ринни. Чесслово.

– Погрызи-ка кофе.

– Отстань.

– Сейчас принесу, щеночек. Ты пока погуляй.

Он скоро вернулся с пригоршней жареных кофейных зерен:

– На, погрызи, щеночек, и с Богом.

– С Бахусом! – сказал я.

– Я тебя провожу.

– Сам дойду.

Мы шли вдвоем по городу, и я грыз кофейные зерна. У ворот британской виллы Ринальди пожелал мне доброй ночи.

– Доброй ночи, – ответил я. – Может, зайдешь?

– Нет. – Он покачал головой. – Мне по душе более простые удовольствия.

– Спасибо за кофе.

– Не за что, щеночек. Не за что.

Я пошел по подъездной аллее. Вдоль нее тянулись стройные и четкие силуэты кипарисов. Оглянувшись, я увидел, что Ринальди смотрит мне вслед, и помахал ему.

Потом я сидел в приемном покое, дожидаясь, пока спустится Кэтрин Баркли. Наконец кто-то показался в коридоре. Я поднялся навстречу, но это была не Кэтрин, а мисс Фергюсон.

– Здравствуйте, – сказала она. – Кэтрин просила передать, что, к сожалению, не сможет сегодня с вами увидеться.

– Очень жаль. Она здорова, надеюсь?

– Не вполне.

– Передадите ей, что мне жаль и пускай поправляется?

– Да, передам.

– А скажите, удобно ли будет зайти завтра?

– Думаю, да.

– Большое вам спасибо, – сказал я. – Доброй ночи.

Я вышел на улицу, и вдруг на меня накатило чувство пустоты и одиночества. Встреча с Кэтрин казалась мне чем-то неважным, я напился и чуть не забыл прийти, а теперь, когда свидание не состоялось, ощущал себя разбитым и брошенным.

Глава 8

На следующий день нам сообщили, что ночью будет атака и что там нужны четыре машины. Никто ничего толком не знал, но все с уверенным видом делились своими стратегическими соображениями. Я ехал в первой машине и, когда мы проезжали мимо британского госпиталя, велел шоферу остановиться. Остальные за нами тоже затормозили. Я вышел и махнул шоферам, чтобы ехали дальше и ждали на перекрестке у дороги на Кормонс, если мы не догоним их раньше. Я торопливо пересек аллею и, войдя в приемную, попросил позвать мисс Баркли.

– Она на дежурстве.

– Могу я повидать ее всего на одну минуту?

Послали санитара узнать, и тот вскоре ее привел.

– Я зашел справиться, стало ли вам лучше. Мне сказали, что вы на дежурстве, но я все равно попросил вас позвать.

– Со мной все хорошо, – сказала она. – Вчера, наверное, был тепловой удар.

– Что ж, мне пора.

– Я выйду с вами ненадолго.

– С тобой точно все хорошо? – спросил я уже на улице.

– Да, милый. Сегодня придешь?

– Нет. Я сейчас уезжаю; сегодня представление у Плавы.

– Что за представление?

– Да так, ничего особенного.

– А когда вернешься?

– Завтра.

Она что-то расстегнула у себя на шее и вложила мне в ладонь.

– Это святой Антоний, – сказала она. – И завтра вечером обязательно приходи.

– Ты что, католичка?

– Нет. Но святой Антоний, говорят, хороший защитник.

– Ладно, тогда буду беречь его. Прощай.

– Нет, – сказала она, – не надо прощаний.

– Ладно.

– Пожалуйста, береги себя и будь осторожен… Нет, не целуй меня. Здесь нельзя.

– Ладно.