Валерий Гуров: Рыжий: спасти СССР

Глава 1

– Хрясь! – мощный кулак фронтовика-танкиста ударил по столу.

Так шарахнул, что меня будто тряхнуло. Зазвенела посуда, на пол отправились бокал и две рюмки. На столе также нарушилась композиция, которую с трудом и тщанием выстраивала мама.

Светлый праздник дня рождения товарища Владимира Ильича Ленина осквернялся новым витком моей ссоры с отцом.

– Ты закончил инженерно-экономический! Я нашёл тебе место в Ленинграде, договорился с людьми. Неблагодарный! – продолжал отчитывать меня отец. – А знаешь, Толя, я ведь и вправду повлияю на решение комиссии по распределению! В ПТУ хочешь? Будет тебе ПТУ. Раз тебе помощь не нужна, раз ты от кандидатской отмахиваешься…

Он выпил рюмку залпом, а после посмотрел на меня с вызовом и снова взорвался.

– Да я запру тебя в ПТУ, чтобы ты увидел, как жизнь устроена! В облаках летаешь? Летчик-недоучка! Клава, ты слышала! Я ему место уютное предлагаю на кафедре, а он в бурсу метит! Тьфу!

От басовитого тона полковника танковых войск, а ныне преподавателя ЛИЭИ, мне становилось не по себе. Помнит организм, в который я вселился, что Аркадий Борисыч может перейти от угроз к делу. Нет, я не боялся, да и не мой это отец фактически, а родитель того парня, в которого попало мое сознание. Ну и свои доводы у меня имелись.

– Ты можешь разбить всю посуду, это не изменит моего решения. Быть ассистентом в лаборатории по блату – неправильно. Мое решение – нет! Прими это и не пугай маму!

Пока отец выходил из себя, я с невозмутимым видом распределял пюре по краям тарелки, чтобы оно быстрее остыло. Спор спором, а обед по расписанию. Да еще такой, как в молодости. Мама готовила по-советски выверено и вкусно. Вот где нужно было брать ГОСТы на приготовления блюд!

Я подцепил, наконец, ложкой пюре – нежное, без комочка, в меру сливочное. А котлеты по-киевски, которые мы сегодня вкушали… Надрезаю – и только тогда ровнёхонько из серединки выливается масло. Мясо тает во рту. Да, нет украшательств в виде пророщенного гороха, или капель терияки. Так и пошла эта терияка прямо в… Как по рифме, так пусть и идет. А мы будем есть еду, приготовленную с любовью и уж точно без ГМО.

Я совершенно спокойно потянулся за колбасой – докторская была нарезана тоненько, словно на слайсере, но точно руками мамы. В будущем на праздники уже вареную колбасу не нарезали. Но у нас и не только она – в центре букетиком сложены такие же тонюсенькие кружки сервелатика, этих немного – дефицит. Все это знают и едят соответственно. И кушается тогда настолько внимательно, что каждый оттенок вкуса ловишь, ведь это еда не на каждый день.

Отец не отставал – нацепил на вилку кусочек очищенной селедки с колечком лука, съел, посмотрел на меня.

– Давно ты стал считать, что блат – это плохо? Кто меня подговаривал соглашаться идти на работу в ЛИЭИ и помогать тебе в учебе? Что я скажу Дмитрию Николаевичу? Он оставлял за тобой место на кафедре! Какой позор на мои седины! – продолжал сокрушаться родитель.

Селёдочка не помогла. Отец позеленел и начал расхаживать взад-вперед по залу, шепча одними губами: «Нет, вы на него посмотрите, умник какой! Вырастили на свою голову!»

– Аркаша, может… – попробовала вставить свои «пять копеек» мама.

– Аркаша? Вари кашу! Не лезь в разговор, женщина! – разъярился Аркадий Борисович.

Я в родительские разборки не лез. Так-то они живут душа в душу. Отец третирует мать, та чаще всего терпит, но оба, как это ни странно, любят друг друга, без сомнений.

– Сынок, отец прав. Он договаривался с уважаемыми людьми, – промямлила мама, то и дело бросая на него взгляды, высматривая реакцию отца.

– Считайте, что я повзрослел и решения принимаю самостоятельно, – твёрдо сказал я, выпивая компот и выдерживая тяжелый взгляд отца. – Это же вы молодцы, что воспитали человека, способного на собственные решения.

– Давно ли так стало… – пробурчал отец, явно уже устав спорить.

На самом деле причин для того, чтобы не оставаться в институте и не идти на завод по специальности, у меня хватало. Как минимум, я не инженер. Как максимум – мне это без надобности, задачи передо мной совсем другие стоят.

А ведь легче всего было бы пройтись по пути человека, тело которого я занял! Я знал досконально, с кем он должен встретиться, как завязывал те или иные знакомства. Но этого не будет никогда.

Я ненавидел все, что было связано с ним – как и людей, с которыми он общался.

Уже месяц мне сложно даже проговорить, кем являюсь. Но когда я спорю, то уже делаю это так, будто Аркадий Борисыч и есть мой родитель. Даже эмоции просыпаются и уважение к человеку, который воспитал… Да что там, гада он воспитал – ну и нарубил он дров, желая прославиться! И оказался в итоге одним из тех, кто развалил великую державу. Ну в смысле – «этот» нарубил, в котором теперь я.

Но отец его, а выходит, мой – достойный человек, честный служака, помотавшийся по гарнизонам и хлебнувший войны. Есть у него, стального мужика, Ахиллесова пята – это я. То есть он… или все же я… запутаться можно… Слабость Аркадия Борисовича в том, что он любит своего сына и живет для него, ну и для его младшего брата.

– Ты там хоть слышишь ли меня? – как будто чуть накопив энергии, отец снова заговорил требовательным тоном. – Опять весь в своих мыслях. Мыслитель… В нашей семье один философ – твой брат, а ты. – отец раздосадовано всплеснул руками.

Я спокойно выдержал взгляд Борисыча. Родитель лишь махнул рукой, а после опрокинул очередную рюмку водки.

День рождения Ильича не задался. Может, нужно было бревно потягать на плечах или с броневика призвать к революции? Интересный был бы перформанс, боюсь, не оценят.

Судя по тяжелому вздоху Борисыча, отец, наконец, сдался.

– Толя, Дмитрий Николаевич – уважаемый человек. Ты ведь должен был стать его глазами и ушами на кафедре… – едва слышно сказал он.

– Понимаю, но все решено, отец. И ты не будешь рабом на галерах у Дмитрия Николаевича. И я не буду ему должен – и не стану руки целовать, – настаивал я на своем.

– Но он ведь пошел навстречу, по большому блату. Я уже договорился о благодарности Дмитрию Николаевичу, – перед принятием на грудь очередной рюмки с водкой, сказал Аркадий Борисович.

– Ничего, югославская стенка, которую ты ему пообещал, вам нужнее. Обсерится твой уважаемый человек, – отрезал я.

Я думал, что сейчас вспыхнет очередная эскалация «кого мы вырастили», «откуда нахватался слов-то таких», «мы семья приличная», но нет – отец устало опустился на стул. Правда мама из уголка зала посмотрела с укоризной. За возвышенное воспитание: стихи, почитание женщин… Бунин, Пришвин с цветочками и бабочками, – все это ответственность мамы. А тут «обсерится»…

Я посмотрел на нашу стенку. Нет, скорее большой сервант, всего на половину стены, в то время, как югославская будет на всю длину. Так что было бы не плохо самим поменять мебель. Мама даже не держит все «достижения» на обзор, то и дело меняет сервизы и хрусталь. Так что осталось место только для сервиза из тончайшего фарфора с золотом и серебром. Там под каждой чашкой и блюдцем написано «Штутгарт 1879». Да, как и многие фронтовики, кое-что, но отец затрофеил. Будет стенка, все лучшие сервизы и бокалы можно будет поставить на обозрение.

– А не хочешь сам сообщить Дмитрию Николаевичу, что не согласен с его предложением? Ты же взрослый и отвечаешь за свои поступки и решения? – спросил отец.

– Да, я это сделаю. Но не много ли чести для Дмитрия Николаевича?

– Он зам по идеологии!!! – выкрикнул отец.

– Не кричи, сердце прихватит. Понял тебя. Вот прямо сейчас пойду и скажу, что отказываюсь, – сказал я.

– Он может тебе навредить, сынок, – обреченно сказал Борисыч.

– Ну не убьет же? И не посадит… Наверное, – усмехнулся я.

Вот оно – проявление червоточины, что разрасталась и уничтожила Советский Союз. Блат, «Дмитрии Николаевичи»… Не хочу быть должным, не хочу, чтобы фронтовик, сильный человек, коим является мой нынешний отец, прогибался. Даже не под систему, а под мнение всяких «Дмитриев Николаевичей».

Я встал со стула, обошел праздничный стол, улыбнулся, и приобнял отца.

– Спасибо, отец, ты сделал все, что мог, – сказал я.

В ПТУ я собирался идти не просто так. Профтехобразование – это то, за что вся система образования Советского Союза борется последний год. Оказалось, что профтехобразование не выдает достойных специалистов. Назначили, видимо, причину в проблеме снижения производительности труда в СССР. Теперь по телевидению, радио выпускаются программы про птушников, популяризируются разного рода учебные заведения.

Вот и в институт пришла разнарядка с требованием предоставить преподавателей в ПТУ Ленинграда выпускников не по остаточному принципу, а лучших. Вот я и стал лучшим, краснодипломником, когда попал в это тело. Это заметят, ну а остальное зависит от меня. Очевидно, что газеты и телевидение выискивает хоть какие-нибудь сюжеты о ПТУ. И достаточно сделать хоть что-то, чтобы быть замеченным даже наверху.

Отец остался сидеть на стуле, локти упираются в стол, лицо прячется за ладонями. Я не хотел продолжать разговор и пошёл в свою комнату.

– Сын, ты сильно изменился! – напоследок бросила мать, правильно оценив обстановку, что сейчас отец уже выдохся в споре и она может сказать свое мнение, не опасаясь гнева патриарха семьи.

Изменился… в общении с отцом и матерью я выкручивался, как мог, чтобы меньше возникало вопросов и подозрений. Хотя, и с ними крайне редко общаюсь по тем темам которые касаются общего прошлого.

И всё же новое тело – это насмешка надо мной. Ненавижу рыжих, а нынче сам такой! Остается взять лопату и начать мочить дедушек, если следовать знаменитой песенке.

Всё же в этом доме авторитарный режим. А я в нём несистемная оппозиция. Тьфу ты… Какое нечестивое в голову пришло! Еще бы себя либералом назвал!

Последний месяц я, прикрываясь тем, что иду в библиотеку дописывать диплом, изучаю, скорее даже, вспоминаю, время. Это оказалось не так легко воспринять реальность. И время другое, люди другие, эпоху нужно прочувствовать. Диплом-то уже готов и даже принят преподавателем, уже написана к нему рецензия с рекомендацией поставить «отлично». Но сидеть дома и чахнуть – не вариант.

Кроме того, был бы все время дома, то возникли вопросы.

– Мама спасибо. Было вкусно, – сказал я и пошёл в свою комнату, чтобы забрать заранее приготовленную сумку.

Вот, неужели в Советском Союзе не могут пошить нормальные спортивные сумки? Великая же страна! У меня она еще нечего, правда купленная у фарцы.

Телефон зазвонил, когда я уже обувал кроссовки, купленные, опять же с рук. Неприятно было обращаться к фарце, но в магазинах не было нормальной спортивной обуви. И приходится выбирать здоровье и удобство. Опять же… шмотки. Страна космос покоряет, первая в атомной энергетике, мощная химическая промышленность… Нужно-то всего-то пошить сумки, джинсы, чуть больше произвести еды. Казалось бы, что все просто, жаль, что сложностей хватает, но нет непреодолимых преград.

– Сын, это тебя! – сказала мама, протягивая мне телефонную трубку и заговорщицки шепнула. – Татьяна.

Вообще, телефон – это епархия, зона ответственности, или даже привилегия, но не мамы. Как правило, трубку брал всегда отец. Для него, наверное, это было своего рода одним из способов контролировать ситуацию в семье и в наших с мамой жизнях. Кроме того, телефон – это престиж. Его нам установили только год назад, и отец считал это одной из своих побед. Ведь очередь на установку даже в Ленинграде могла длиться годы.