– Ха! Ха! – смеялась женщина. – Усиливать ПТУ они решили! Нам тут нужен десантник, и лучше с автоматом, чтобы усилить.

Женщина вновь стала меня поедать глазами. Я также не остался пассивным объектом для наблюдений, рассматривал свою визави. И зря… Этот женский взгляд голодной тигрицы… Ек-макарек! Да ладно! Нет-нет, не нужно! А ведь она смотрит на меня, как хищник на добычу. И ведь думает, что она неотразима. Да, полноватая, но не так, чтобы уж очень… На женщин в весе в этом времени найдутся свои любители. Но я не такой гурман и обжора.

– Так я могу пройти внутрь и познакомиться с местом моей будущей работы? – строго спросил я.

– Можешь, почему бы и не познакомиться, – отвечала Мариам Ашотовна.

Ну вот, опять прозвучало как намёк. А в целом, ситуация даже забавляла.

– Пошли, я проведу тебя к директору, – сказала женщина.

– ПойдемТЕ, – сказал я, акцентируя внимание на вежливом обращении.

Внутри здания было… убого. Мозаика, где была изображена ракета, удаляющаяся в космос, и лица молодых парней с девчонками, провожающих взглядами космонавтов, выглядела свежо и даже интересно. А вот стены, покрашенные ярко-зеленой масляной краской, частью облезлые, с осыпавшейся штукатуркой, этой самой свежести не добавляли. И здесь тоже валялись какие-то бумажки, опашие листочки и даже просто комки пыли.

У входа, за столом, читая книгу, сидела то ли уборщица, то ли вахтер. Она даже не подняла глаз, когда мы вошли. Спящий бультерьер, решивший окультуриться книжкой.

– Дарья Владимировна, Бондарь курит у вас прямо под входом, – сказала Мариам Ашотовна, обращаясь к вахтерше.

– Ну что ж поделать-то, что непутевый такой! – сказала старушка, смачно плюнула на палец и демонстративно перелистнула страницу книги.

При этом она так и не подняла глаз.

Я мысленно улыбнулся. То, что в некоторых учреждениях как советской эпохи, так и позже порой уборщицы ведут себя, словно директора, я знал. Сталкивался с таким явлением. У меня на службе была тетя Маня, так она полковников гоняла тряпками, чтобы снег стряхивали с ботинок на входе. А еще она все обо всех знала. Можно было бы не у дежурного спрашивать, где тот или иной сотрудник, а у бабы Мани. И все ее уважали, ценили. Видимо, Дарья Владимировна из таких.

Нужно будет позже обязательно с ней завести беседу. Уверен, что узнаю много чего интересного.

– Дарья Владимировна, я к вам обращаюсь, – бросив на меня взгляд, продолжала настаивать на своём Марьям Ашотовна.

– Марина, у тебя что, других дел нет? Отстань ты уже от хлопца, Ванька Бондаренко – хороший парень. Неужо сама не знаешь, каково ему жить с мамкой такой? – отчитывала Марьям Ашотовну вахтёрша, всё-таки оторвавшись от чтения книги.

Моя сопровождающая грозно посмотрела на старушку, но та казалась непробиваемой. Попыхтев, словно паровоз, женщина в красном пошла вперед, увлекая меня за собой.

– Марьям Ашотовна, а вы какую должность занимаете? – спросил я.

– Завуча, – отвечала мне оскорблённая женщина.

Явно характерная дочь Кавказа была недовольна замечанием вахтёрши. С неё слетело игривое настроение, и далее мы молча шли к кабинету директора. Я осматривался, но много тут не увидишь – широкий коридор, лестница наверх, и вот здесь – поворот в сторону административных кабинетов. Лучше особенно и не принюхиваться – со стороны столовой то ли пахло, то ли воняло кислыми щами.

А вот приёмная встретила нас ванильным ароматом свежей выпечки. Две женщины увлечённо беседовали, распивая чаи и закусывая пирожками.

– … конечно, я попросила мне тоже отложить, – засмеялась одна.

Мы с завучем удостоились только мимолётного взгляда, две сотрудницы учебного заведения продолжили милую беседу, как будто именно в этом и заключались их профессиональные обязанности.

– У себя? – спросила Марьям Ашотовна.

Ей даже не ответили. Полноватая женщина с пышной причёской и яркими красными бусами с набитым ртом лишь махнула рукой в сторону кабинета директора.

Завуч трижды постучала, но, не дожидаясь ответа, сама по-хозяйски распахнула массивную коричневую дверь, первой переступая через порог.

– Семён Михайлович, я вот вам работника привела, – сказала завуч и спешно покинула кабинет, оставляя меня один на один с седовласым мужчиной.

Директор был пожилым, если не сказать, что старым. Самым ярким, что бросалось в глаза, были его "будённовские" усы. И планки наград, к которым даже хотелось присмотреться. Явный фронтовик, причём воевавший уже не мальчиком, но мужем. Может быть, даже офицер. Рядом с обшарпанным столом, накрытым прозрачным стеклом, стояла побитая трость, которая нужна была ему явно не для форсу.

– Кто таков? – нехотя, с раздражением в голосе, как будто я прервал его телефонный разговор с товарищем Брежневым, спрашивал директор.

– Чубайсов Анатолий Аркадьевич, выпускник инженерно-экономического института. Вот, буду по распределению работать у вас, – сказал я, стараясь быть максимально приветливым.

– Двоечник, что ли? – спросил Семён Михайлович.

– Нет, красный диплом, – спокойно отвечал я.

Вот тут впервые и проявился интерес директора к моей персоне. Он снял очки, протёр их полотенцем, лежащим рядом на тумбочке, и только потом, вновь вооружив зрение оптикой, пристально посмотрел на меня.

– И на кой ляд ты мне здесь сдался? – спросил директор.

– По распределению обкома партии и управления направлен на усиление профессионально-технического образования, – отрапортовал я.

– Ты же из этих… блатников? – с явным раздражением спрашивал директор.

– Я убеждённый комсомолец. Оставляли в институте штаны протирать –я решил, что это не для меня, – сказал я.

– А тут, стало быть, штаны протирать не будешь… А может, у тебя какие иные планы? Пришел посмотреть?.. – с прищуром спрашивал фронтовик, как будто увидел во мне вражеского шпиона.

– Нет, – с усмешкой отвечал я.

– Ну, познакомились – и будет, ступай! Раньше конца июня не жду, – сказал Семён Михайлович и бросил мимолетный взгляд в сторону. – У меня ещё много дел.

Понял я, какие именно дела он имеет в виду. Чуть в стороне, за откидным календарём, стояла маленькая шахматная доска с расставленными фигурами. Я сильно отвлекал директора от разбора шахматной партии. Но это наблюдение – мне в копилку. Так-то в прошлой жизни я неплохо играл в шахматы. Да и профессия у меня была такая, что нужно постоянно поддерживать в работоспособном состоянии свою голову. А лучше книг и шахмат ничто не развивает мышление.

Из кабинета я вышел, а уходить из ПТУ так быстро не хотел. Потому прошёлся по этажам, заглянул даже в две аудитории, послушал ругань возле одной двери, так и не поняв, кто больше матерился: учащиеся или всё-таки их преподаватель. А ещё я чуть ли не покурил. Мой реципиент-то увлекался этим пагубным делом. А я вот на склоне прошлой жизни бросил из-за сердца курить, так психологически сейчас и не тянет. Зачем начинать? Хотя общество такое, что пристраститься к никотину может любой, даже не курящий. Куда ни зайдёшь, отовсюду пахнет дымом.

После я ещё вышел во двор. Между двумя зданиями, которые открываются прохожему человеку, во дворе, находились сразу две мастерских, где осваивались профессии на практике. И снова грязь, окурки, блуждающие по двору неприкаянные учащиеся, курящие и харкающие на изрядно потрескавшийся асфальт.

Первоначальной цели на сегодня я достиг. Познакомился с руководством, смог, пусть и поверхностно, понять ту степень расхлябанности и неорганизованности, которая здесь царит.

И вот что я могу сказать. Я рад подобному положению дел. Чем больше было бесхозяйственности до моего прихода, тем лучше будет виден результат моей деятельности.

* * *

– Кто тебе сказал, ну кто тебе сказал, что тебя я не люблю? – надрывался вокально-инструментальный оркестр ресторана.

– Святое дело – отпраздновать окончание института и пригласить в ресторан своих преподавателей! – сказал мой отец, когда я размышлял над тем, стоит ли мне идти на это мероприятие.

А почему бы и нет? Ведь, по сути, самый сложный период своего становления в новом времени я уже прошёл. Во время пьянки-гулянки вряд ли кто-то будет всерьёз интересоваться моими знаниями о прошлом.

А вот то, что связи с одногруппниками надо всё-таки поддерживать, очевидно. Многие студенты в инженерно-экономическом институте являются представителями Ленинградской элиты. И с этим мириться нужно, искать свои резоны в знакомствах. Если бы я стал самым жёстким антагонистом всех советских элит, то наиболее вероятным окончанием моей бурной деятельности было бы лечение в психиатрической больнице.

Да и невозможно что-либо изменять, не прочувствовав всю пагубность негативных явлений. Блат сейчас дороже денег. Деньги-то у людей чаще всего есть, купить бы то, что хочется или что нужно. Советскому Союзу нужны товары!

– Отчего такой солнечный мальчик не танцует? – мои размышления прервала Лида, подсевшая на стул рядом. – Что пьёшь? Хочешь Наполеона?

– Я не Жозефина де Богарне, чтобы Наполеона хотеть, – отшутился, будто отбрыкнулся я от девушки.

Но шутка, на удивление, зашла.

Из прошлой жизни я знаю, что, если женщина смеётся даже с глупых шуток мужчины, значит, он ей приглянулся. Вероятнее всего, у Лиды сработал рефлекс хищницы, собственницы. Когда я перестал за ней бегать, теряться в присутствии девушки, когда появилась Таня, то оказался вдруг нужен. Но такой геморрой не нужен мне.

– Как поживает Матвей? – задал я провокационный вопрос.

– Своей жизнью. А у вас с Танькой уже любовь? – хмельным голоском спрашивала Лида. – У вас было?

Джентльмены на такие вопросы не отвечают. Ещё не хватало, чтобы я вот так пошло хвастался собственными успехами и порочил имя Танюхи..

– Один раз в год сады цветут, – на разрыв голосовых связок пел уже изрядно пьяный солист ансамбля.

– Потанцуем? – Люда прищурилась.

– Пошли! – я коротко пожал плечами, желание красивой дамы – это закон.

Выйдя в центр танцпола, или как это сейчас называется, я было подал Лиде свою левую руку, но девушка схватила меня обеими руками за шею и прижалась всем своим захмелевшим и чуть потным телом. Такую стойку в танце в моей молодости называли "комсомольской". Она отличалась от "пионерской", при которой мальчик и девочка танцевали на расстоянии вытянутых рук. Комсомольцам, мол, можно прижиматься и плотнее. По логике вещей… Членам партии доступны оргии? Чтобы только не сказануть такую плоскую шутку в голос.

После того случая с Таней мы с ней виделись дважды, погуляли, словно шпионы, прячась от людей, чтобы целоваться до онемения челюстей. И я понимал, что не любовь это, но нахлынула такая ностальгия по юности, что я как-то сам увлекался и был с Татьяной искренним. А теперь здесь ко мне прижимается ещё более интересный женский организм со смазливой головкой.

– И что, я тебе уже вообще не нравлюсь? – прошептала мне на ухо Лида, практически касаясь своими губами мочки уха.

– Отнюдь, – ответил я.

Девица ждала продолжения, возможно, моей исповеди, жарких признаний и клятв. Но "отнюдь" – было единственное, чего она дождалась во время танца. Знала бы девочка, какие у меня возникали мысли! Но, воздержание от глупости – важная характеристика зрелого ума. А я, смею надеяться, всё же больше человек, проживший жизнь, чем юноша, только вступавший на тропу действительного взросления.

– Козёл! – Лида одарила меня нелицеприятным эпитетом, как только закончился танец.

– Вот шалашовка! – усмехнулся я ей вослед.