Знаки Килча рассеялись, больше не полосовали мир, и Анкарат увидел: прямо напротив, в тени навеса, стоял Ариш, тёмный среди теней, неподвижный, из-за мрака безлицый. В ладони поблёскивал круглый камень. Сколько Ариш пробыл здесь, что видел и слышал? Будь здесь Гриз, наверняка бы волновался об этом.

А вот Анкарат не волновался. Смотрел открыто и прямо.

Можешь лишить сознания или убить. Попробуй. Узнай, что ответит земля, – если сможешь её услышать. Если успеешь услышать.

Анкарат не знал, то звучат его мысли или голос самоцвет-сердца.

Глухо прошелестел то ли кашель, то ли усмешка – как змея по песку.

А потом всё стихло.

Ариш отступил. Значит, услышал.

Огонь, кровь и воля

I

– Не спеши, ну, посиди с нами! – Имра вскинул кубок, качнул ближе к чужестранке и сам качнулся следом. Она рассмеялась, отскользнула на пару шагов.

– Нет, не могу, – метнула хитрый серебряный взгляд, – разве что ваш предводитель попросит. Тогда подумаю.

Бежала и пела вода, горели ярко и сладко жёлтые брызги кивары – всё здесь осталось таким, как запомнилось, а чужестранка стала даже милее. Волосы струились шелковисто, свободно, платье осыпали жемчужные капли, и тем же жемчужным блеском мерцали глаза. Поймала взгляд Анкарата – попросишь? – и он хотел было отозваться, но тут Имра в притворной злости стукнул кубком о стол:

– Да ничего же себе! Просьбы простого Стражника тебе, значит, недостаточно?

– Ты не Стражник ещё, – перебил Китем, а Шид подхватил:

– Испытание через полдюжины, так что пей осторожней.

– Когда вы, ребята, постоянно собачились, – пробурчал Имра оскорблённо, – было как-то повеселей.

Курд хохотнул, братья загомонили наперебой, пиная его локтями, чужестранка ускользнула за новым кувшином. Анкарат смотрел на друзей, гордился и не узнавал. Эти свободные, шумные, смелые ребята как будто всегда здесь и жили. Лихорадочный свет каньонов, пыль, голод – всё теперь так далеко.

Да, далеко – но забывать об этом Анкарат не собирался. Даже здесь, в шумной чайной, сквозь плеск воды, сквозь жёлтые всполохи ягод, смех друзей и хмельной шум вина в голове – Анкарат слышал, как в жилах земли движется, бьётся золотой кровоток. Как вытачивают его русла сотни магических знаков. Эти знаки чертили и прежние чародеи, те, что давно сошли в землю чёрной золой, смолянистой кровью, и нынешние – те, кто станет частью земли позже. Об этом обычае Гриз вычитал в маминых книгах. Рассказывая, усмехался скошенной, болезненной улыбкой, спрашивал: как думаешь, Рамилат не решит, что ей нужен такой ритуал? А если решит – моя кровь сгодится?

Хоть Анкарат и помогал Килчу, русло силы квартала оживало чересчур медленно. Килча всё ещё не простили, а значит, подняться в город он пока что не мог. Килч передал маме письмо, Анкарат надеялся, что этого хватит, но на следующий день Гриз рассказал, как мама бросила свиток в огонь, едва мазнув взглядом: если хочет говорить, пусть приходит сам, где он, почему так долго?

Нужно было действовать быстрее.

Анкарат позвал солнце, отогнал спутанный рой знаков. Попытался дотянуться до квартала, хотя бы вспомнить, как звучит там кровоток земли. Но стоило подумать о ничейной земле – всё стихало, кроме стука собственной крови в горле, в висках, под раскалёнными веками…

– Эй! – Прикосновение, лёгкое, как бабочкино крыло, скользнуло по закрытым глазам, потом – по стиснутой в кулак ладони. – Ты, что ли, грезишь?

Анкарат заставил себя очнуться.

Чужестранка стояла рядом, чуть склонив голову к плечу. Смотрела внимательно, серый жемчуг глаз потемнел.

– Просто задумался. – От близости к жилам земли во рту пересохло, Анкарат подхватил свою чашу, выпил залпом.

– И что же, твоего приглашения я не дождусь, предводитель?

– Да чего там, оставайся! – Вино не гасило жажду, нет, только раскаляло кровь, шум и грохот её заглушали мир. Чужестранка опустилась на край скамьи возле Анкарата, положила подбородок на переплетённые пальцы. Приблизился её запах – прохладной воды, лесной тишины, незнакомых цветов. Ребята примолкли, смотрели с восхищённой завистью – Анкарату такие взгляды не нравились, но стали уже привычны.

– Как тебя зовут? – повторил он вопрос из далёкого дня, из времени, когда ещё не знал правду о Килче, Верхнем городе и цене здешней свободы.

– Таэ, – выдохнула чужестранка и зыбко улыбнулась: – Так в наших краях зовут одну печальную звезду. Поздней осенью её свет осыпается с неба, и море от него остывает, становится опасным, горьким и тёмным, как глаза кирентемиш. В середине зимы она горит как осколок льда в темноте. Оживает только весной – для вас это время Рассвета.

Теперь, когда чужестранка говорила долго, Анкарат заметил, какими странными, струящимися стали знакомые слова. И не только знакомые.

– Что такое «кирентемиш»? – спросил он.

– Это проклятье, – ответила серьёзно, и тени вокруг стали резче, черней, черней и огромней – зрачки. – Может разрушить мир.

Подхватила чашу Анкарата, плеснула ещё вина, закружила в ладони, вращая запястьем:

– Видишь? Спокойное море превращается в вихрь, всё что в его волнах, теряет свою суть, меняется навсегда.

Вино в чаше кружилось, повинуясь её движению.

– А что же земля?

Чужестранка задумалась, подбирая слова. А потом произнесла:

– Вся магия, вся жизнь на том берегу – море, – и протянула чашу Анкарату.

Вино и правда оказалось горьким и тёмным, со вкусом незнакомой зимы, отзвуком печали неизвестной звезды. Но оно отогнало жажду, иссушающий голос подземных жил.

– Расскажи ещё, – попросил Анкарат.

– Только не такие страшные сказки рассказывай, – буркнул Курд.

Глаза чужестранки посветлели, голос вновь заструился легко и прозрачно. Она заговорила – о лесах, растущих прямо из воды, об амулетах из ракушек, отгоняющих дурные сны, об изумрудных холмах, высоких, как горы, о людях музыки, что бродят меж этих холмов… Говорила без тоски, почти равнодушно – о том, что устала от зимнего света печальной звезды, чёрных холодных дождей, размытых дорог, городов, в которых нет настоящей власти или порядка, лишь колдовство – морское, лесное, небесное. О том, как горячее здешнее солнце, раскалённое небо расплавили эту тоску, согрели, дали другую судьбу.

Чужая страна в этом рассказе казалась утренним миражом, прозрачным и лёгким, но перед глазами у Анкарата всё кружила, кружила горькая темнота.

– Вряд ли для путешествия такая история – хороший знак, – сказал Курд по пути обратно, – ну, про проклятье.

Впереди дрожали сигнальные огни башен, в шагах отдавался близкий пульс гарнизона.

– Ерунда, – сказал Анкарат, – я не боюсь проклятий, а значит, и вам они не страшны.

Анкарат не стал спрашивать разрешения Ариша, чтобы привести ребят в гарнизон. Просто пришёл вместе с ними. Друзья озирались, рассматривали убранство покоя, в котором Ариш говорил о делах: на стенах карты ближайших улиц города и незнакомых пространств вокруг, стойка с оружием в дорогих ножнах, полки с золочёными кувшинами и чашами. На низком столе по правую руку от кресла – запертая шкатулка. Анкарат знал, что в ней. Красноватый блеск камня, даже невидимый, щекотал сердце.

Неважно.

Анкарат всё равно сильнее.

Поймал пульс гарнизона и заговорил:

– Они нужны мне, чтобы помочь в твоём деле. Им я могу доверять.

Анкарат знал: Ариш пожалеет, что пытался его подчинить. И, похоже, Ариш тоже это подозревал.

Зрачки его сузились, посверкивали, как змеиные клыки.

– Действительно можешь?.. – Голос как шелест в песке.

Имра кашлянул, братья стали переговариваться чуть слышно. До Скалы Правосудия они не встречали Ариша, для них он был настоящий начальник гарнизона, а ещё – свидетель их малодушия. Вопрос Ариша был не для Анкарата. Для них. Их сомнения холодили спину.

Не страшно. Его уверенности хватит.

– Да, – отчеканил Анкарат, – действительно могу.

Ариш помедлил, пробежался пальцами по закрытой шкатулке.

– А вы что думаете, ребята? На Скале Правосудия вы благодарили за возможность вернуться к прежней жизни. Правда готовы от неё отказаться? Не боитесь, что Правитель… не поймёт такой перемены?

– Он поймёт, – Анкарат откликнулся вместо них, – а если нет, я объясню. Они нужны мне.

– Что ж, раз нужны, – усмехнулся Ариш, – пусть остаются. Пусть попробуют.

Велел ребятам подождать во дворе, Анкарата попросил задержаться. Анкарат ждал разговора о квартале отверженных и их крови, непригодной для Верхнего города, ждал угроз, ждал, что придётся вновь слиться с силой гарнизона и попросить его помощи, чтобы удержаться в сознании.

Но Ариш заговорил о другом:

– Ты слишком доверчив. Они тебя предали – там, где люди не лгут. Такие всегда предают снова.

Полыхнул гнев, прогорклый, горячий, захотелось ударить, спорить – но сейчас было не время.

Анкарат потянул рукоять колдовского меча, со щелчком направил обратно в ножны. И ответил ровно:

– И всё-таки я рискну. Я им верю, а они поверили мне.

– Что же… – Усмешка Ариша помертвела. – Рискуй, пока можешь. Посмотрим, надолго ли хватит твоей удачи.

И всё пошло своим чередом.

Ребята готовились к испытаниям, привыкали к настоящему оружию. Анкарат помогал. В гарнизоне больше никто не шутил и не спрашивал о земле отверженных, все как будто забыли о ней, признали скучной далёкой провинцией. И понятно: одно дело – новичок, пусть задиристый и опасный, но одиночка, другое – пятеро из той земли, что все в городе считают проклятой. Вокруг них словно брезжил невидимый круг, ступить за который никто не решался. Или то был знак Сделки? Неважно. Не мешают – и ладно.

В гарнизоне он чувствовал и другую силу – чем покорнее становилось оружие Стражи, тем эта сила звучала отчётливей. Пульс самоцвет-сердца эхом бился в крови, вспыхивал в снах багряными штормами, песчаными вихрями, битвами. Анкарат тосковал о том, чего никогда не знал: по неизвестным дорогам, по скорости, когда скачешь вперёд, вспарывая ветер, и по сражениям, бурным, как шторм. Может, это и есть свобода? – Да, да, отвечал гарнизон, это свобода, увидишь!

Голос этой тоски казался опасным даже тем, кого Анкарат знал давно. В звоне оружия, в особенно сильных и неосторожных ударах, в перекрестье башенных отсветов на тренировочном дворе – стоило прозвучать, и те, кто сражался с ним, отступали, словно земля обжигала, уводили взгляд, как от солнца. Даже Курд, желавший понять его силу, в такие моменты сбивался, говорил:

– Ну всё, хватит, – и прятал оружие.

Из людей гарнизона не боялась как будто бы только Лати – или хотела казаться храброй из-за чувства вины. Следила с порога лечебного покоя, иногда менялась с кем-нибудь на работе в столовой и пыталась заговорить. Однажды вечером ей даже удалось – нагнала его после ужина, подозвала от друзей.

– Вон как Анкарат нравится девчонкам, – присвистнул за спиной Имра. – Даже здесь за ним бегают.

Анкарат только отмахнулся, Лати покраснела, опустила глаза, вцепилась в свои локти, словно бы и сейчас обнимала любимую книгу.

– Чего тебе?

Вздрогнула, вскинулась – да, это грубо, а как ещё заставить её говорить? Вдохнула поглубже, зажмурившись, и зачастила:

– Он не должен был так делать. Брать твою кровь. Всё как будто сместилось. Весь мой покой как в лихорадке, и весь гарнизон… как будто слой земли обнажился и сердце стучит к нам ближе.

– Это я и сам понял. – От резкости тона Лати прикусила губу, и Анкарат добавил: – Но это же и неплохо. Он ничего не может мне сделать.

Не собирался её успокаивать, но смотреть, как изводит себя из-за того, в чём не виновата, надоело.

Лати взглянула жалобно:

– Я не знаю, что произойдёт, если тебя опять ранят. Может быть… ты перестанешь тогда быть собой. Всё смешается… будь осторожен.

А вот это уже разозлило.