– Что говоришь? – переспросил главный Стражник. Он смотрел так въедливо, что Анкарат снова вспомнил наставления Килча и обругал себя, что свалял дурака, выбросил амулет. Эти люди не знают Вершину, ничего не понимают, но всё-таки они в Страже, оружие и доспехи напитаны магией – вдруг всё поймут?

– Ничего.

Главарь Стражников усмехнулся:

– Ладно-ладно. Но ты смотри: если хочешь в Верхнем городе задержаться, на Стражу больше не нападай.

– Не указывай мне! – Не хотел огрызаться, но не молчать же!

– Слышишь, Цирд, – взгляд главаря сделался жалящим и опасным, – несговорчивый твой парнишка.

Цирд отхлебнул из своей кружки, сокрушённо покачал головой – и хлопнул ладонями по столу-ящику:

– Анкарат! Ты ведь пришёл, чтобы судьбу изменить?

Кшетани – трепло!

Жар разлился под кожей, но не огненный, просто стыдный.

Но Анкарат всё равно кивнул, от своих слов отказываться не собирался.

– Тогда слушай внимательно. Мы поможем. Но ты должен быть осторожен.

V

Взаправду ли изменится судьба, Анкарат не знал.

А вот мир изменился точно.

В тот, первый вечер Цирд провел Анкарата и Гриза на заброшенный морской рычаг. Исполинским клювом он нависал над портом, внизу грохотало море. К пустой площадке, с которой маг когда-то направлял строительство, поднимались по шаткой, визгливой лестнице. Она раскачивалась и сипела, солёный ветер метался, мешал вдохнуть. Анкарату нравилась высота, но он постоянно оглядывался, чтобы Гриз не отставал и не кувыркнулся от страха вниз.

Потому увидел только на самом верху.

Квартал отверженных был не один.

Горизонт знакомо сочился алым. Но к этому горизонту текла не одна улица, множество. Почему же не замечал раньше?

Анкарат прислушался к солнцу. И увидел – вот они бегут, тонкие огненные линии, тянутся к каньонам, разделяют кварталы. Улицы, знакомые и незнакомые, неосвещённые, похожи на чёрные соты.

Тишину резал ветер, море шумело, шумело кровью в висках. Анкарат смотрел и смотрел, не понимал, что видит. Почему раньше не видел.

Гриз опустил голову, не смотрел. Чертил знаки по одной из опор рычага – кажется, те даже отзывались. Магия длилась, пронизывала площадку – так странно для брошенной вышки.

Цирд молчал.

– Что это? – спросил Анкарат. Ветер располосовал его голос, но Цирд ответил:

– Земля зачарована, чтобы держать отверженных друг от друга подальше. Чары мешают жителям разных кварталов видеть друг друга.

– И зачем так?..

– Сам подумай. Старшему Дому нужны каньоны. И нужны улицы над каньонами. Но слишком много людей, связанных общей судьбой, – это Старшему Дому не нужно. Начнут появляться лишние мысли. Например, что судьба эта несправедлива.

Анкарат знал: Цирд говорит это и смотрит прямо на него, многозначительно, строго. Сможешь изменить судьбу? Правда сможешь? Посмеешь?

Но не отвечал. В рассечённой огнём глухой темноте он нашёл родной дом. Там горел свет. Дрейфовал во мраке над чужим колдовством. Анкарат смотрел и смотрел. Оборачиваться к Вершине совсем не хотелось.

Но я смогу. Я посмею, да.

С той ночи минуло полоборота.

Мир изменился.

Как оказалось, старые чары были не так уж прочны и ярки, как виделось с заброшенного рычага.

Между знакомым Анкарату кварталом и соседним нашёлся секретный ход. В пыльной его темноте дрожала вязь заклинаний – но Анкарат вспомнил путь в пещерах, потянулся к ней, соединил свою волю и волю земли. Зыбкая граница развеялась, осыпалась прахом. Гриз подхватил оборванные нити, расплёл, не позволил заклинанию себя залечить. Путь был открыт.

Всё с той стороны оказалось другим. Один край – земля звучала иначе, каменистая, серая – обрывался возле каньонов. Другой отвесно рушился в море. Из тёмных волн влажными клыками ощерились обломки скал. Выросли они здесь не сами – кто-то позвал, потянул вверх, огораживая квартал исполинским частоколом. Люди на этой серой земле жили угрюмые, неразговорчивые. Но найти среди них союзников оказалось легко. Стража не тратила много времени на этот район, и сизые улицы, мастерские и лавки, пути к каньонам – всё контролировали несколько банд. Главарь одной из них, Курд, лобастый, на предплечье – тяжёлая цепь, напал на Анкарата. Не понравилось, что здесь бродит чужак, кто такой, откуда, из каньонов сбежал? Анкарат обрадовался, он любил драться – и чем дольше учился у Цирда, чем больше узнавал движений и связок, тем сильнее мечтал о настоящем сражении, о сильном противнике.

– Хочешь, – крикнул он Курду, – проведём Сделку? Я докажу право здесь находиться, и тогда ты мне поможешь. Со мной и маг есть, он вычертит знаки.

Сделка – магический поединок, свидетели его – земля, небо, солнце и цепь элементов-условий. Одна из немногих вещей, которые мама объяснила когда-то подробно, и в зрачках её вспыхивало священное пламя. «Даже без знаков все твои битвы будут такими», – вот что она обещала.

Но от Сделки Курд отказался, не знал её смысла и правил, сощурился подозрительно: ещё заколдуешь меня, чужак, нет, сразимся без знаков, колдун твой пусть спрячет руки. Эта предосторожность ему не помогла. Меч поймал искру подземного солнца, расколол цепь, и Курд признал Анкарата.

Тогда Анкарат рассказал, откуда он и как здесь оказался. Что на самом деле происходит в кварталах, что все они не просто отверженные, а пленники, и не видят настоящего мира. Пусть и помнил, что всё это только для новых путей воровской сети Кшетани, казалось – чем больше людей узнает, тем горячее, ближе сияет подземное солнце.

Вскоре Кшетани показал карту, на которой были отмечены известные ему ходы: заброшенные и замурованные, пока не обнаруженные и возможные – там, где чары истончились.

– Так легко находите эти ходы, словно у вас нюх на них, как у крыс, – буркнул Анкарат.

Кшетани расхохотался, а Цирд выругался, зыркнул зло – но промолчал. Для их дела Анкарат стал незаменим. Чары перед ним отступали, слабели, а Гриз наловчился распутывать их: ловил нить старого заклинания, тянул и рушил плетение. Магические границы стали зыбки, как надорванная паутина. Анкарат легко находил союзников, ему везло. Скоро убежище стало тесным, Кшетани всё чаще болтал о том, чтобы выкупить дом целиком.

И так-то задачи их были простые: держать связь между кварталами, отвлекать Стражу, охранять товары от тех банд, что не хотели делиться властью. Но даже простые задачи требовали всё больше времени, и дома всё стало сложно. Магия Килча пронизывала воздух острей и тревожней. С самим Килчем Анкарат старался сталкиваться пореже. Иначе точно придётся… что? Врать? Или рассказать о том, что увидел с портового рычага, о чёрных сотах, об огненной клети до самых кварталов? Может, так было бы лучше. Может, услышав об этом, Килч и сам увидел бы, как всё это несправедливо, что их жизнь – только какой-то обломок жизни, может, даже помог бы, рассказал бы настоящую правду о прошлом.

Или нет. Или вздохнул бы:

– Нечему удивляться. Так уж сложилось.

Анкарат не знал, что тогда сделает, что ответит.

А ещё ему было стыдно. Стыдно за грязную, дурную работу. Килч даже ту судьбу, что хотела для Анкарата мама, не считал такой уж блистательной и завидной. Мечтал, чтобы Анкарат вырос человеком достойным, научился слышать металлы, различать течение магических нитей, сплетать из них элементы. Килч хотел, чтобы Анкарат вырос кем-то похожим на него самого: тем, кто даже в квартале отверженных держится любимого дела, творит магию, чувствует ток жизни. Килч до сих пор не смирился, что такая судьба не нужна Анкарату, а если узнает, чем занят теперь, – это разобьёт Килчу сердце, окончательно разочарует.

Потому за его поручения всё чаще брался Гриз. Анкарат же вставал как можно раньше, наспех завтракал сухим хлебом с орехами, запивал длинным глотком шельфа, убегал в город и возвращался затемно.

Маме это не нравилось. Она чаще появлялась в саду, бродила по комнатам, словно бы потерявшись. Но стоило подойти – жалила взглядом, спешила скрыться. Вернувшись однажды, Анкарат застал её сидящей на ступенях лестницы, меж ритуальных чаш. Огонь в чашах дрожал, метался. Подземное солнце сверкнуло, почудилось вдруг: истончившиеся чары вокруг квартала и стены дома сделали хрупкими. Морской ветер треплет огонь, грохот чужих мастерских, выклики чужих людей – всё стеснилось, приблизилось, из-за всего этого маме тревожно и зябко.

Анкарат подошёл, не зная, как её утешить. Новые подарки она оставляла нетронутыми, новых историй не сочиняла. Больше не спрашивала о клятвах и о судьбе не говорила.

Вдруг мама вскинула взгляд. Взгляд горел – плохим, плохим светом.

– Ты, – сказала она, – зачем пришёл?

Поднялась, пошатнулась. Анкарат подхватил, её пальцы впились в плечо, закаменели. А потом обняла, всхлипнула. Апельсиновый запах смешался с духом вина.

– Зачем уходишь? – Она расплакалась, бурно, до судорог. Анкарат бормотал что-то, пытался утешить, но как только рыдания стихли – оттолкнула. Нетвёрдо шагнула к порогу, потянулась к незатворённой двери. Так бывало и прежде, в самом чёрном её отчаянии, и всегда завершалось всё одинаково: новыми слезами, разбитой посудой, переломанными амулетами Килча и спутанными нитями магии. Но всё равно Анкарат ждал – вдруг случится, вдруг мама сможет покинуть дом, коснуться земли квартала. Верил: если это произойдёт, что-то изменится, всё изменится. Привык к этой вере, а теперь она забилась вдруг горячей: мы столько сделали, мы изменили землю!..

Мама коснулась дверного кольца, постояла мгновение – и рванула дверь на себя, захлопнула с таким гневом, что дом задрожал, загремел, загремела земля под домом.

Не случилось. Всё осталось по-прежнему.

Может, и стоило тогда остановиться. Бросить всё. Новое дело было дурным и нечистым.

Но это дело обещало свободу.

Он не остановился.

В тот день они с Цирдом покинули квартал раньше обычного и отправились в Верхний город. Уже не на улицы бедных ремесленников – выше, на одну из Ступеней, к домам с цветными мозаиками на стенах, площадям и каналам. Здесь чудны́е крыши мелькали в густом колыхании крон настоящих садов, пахло водой, специями, сластями. Мимо мелькали яркие одежды, пурпурные, рыжие, звенела бронза, искрил лунный жемчуг. Прохожие – торопливые и весёлые, живые глаза, точные, смелые жесты – так отличались от людей квартала, что казались почти иноземцами.

Здесь ждали новые люди, новое дело.

И земля горела ещё сильней.

Всё вокруг казалось от солнца – подземного и небесного – чистым, просторным, вольным. Анкарат жадно слушал, смотрел. И заранее тосковал.

Что же там – гремело в висках, – что же там, в Старшем Доме? Как звучит солнце, о чём говорит земля?

Новые люди назначили встречу не на складе, не в пропахшем перебродившим вином подвале, а в настоящей чайной. Высокий, просторный зал осыпали блики витражных окон, в центре журчал, высоко вскидывал струи фонтан, вокруг витал запах мяты, живых цветов. Привкус утреннего шельфа вдруг стал противным и резким, по языку зазмеилась жажда. Цирд отдал плату за вход улыбчивой девушке в лазурном платье – льняные локоны, светлые губы, серебристая искра в глазах, чужестранка, – строго бросил Анкарату:

– Хватит глазеть, – и потянул вглубь зала.

Устроились они в тенистой беседке, сплетённой из живых ветвей кивары. На ветвях горели жёлтые ягоды. Анкарат сорвал одну, бросил в рот – она лопнула на языке, растеклась сладко и жгуче. Потянулся за следующей, Цирд одёрнул:

– Перестань, выдашь нас. Это для красоты, не еда.

Светловолосая чужестранка принесла высокий кувшин с красным чаем, расставила чашки. Склонилась так близко, что лёгкие локоны коснулись лица Анкарата, – девушка повела плечами, любопытные жемчужные глаза блеснули совсем рядом, вышитый вырез платья заскользил по светлой груди, прозрачным веснушкам.

– Как тебя зовут? – спросил Анкарат.