Улыбнулась, вдохнула, как будто хотела вышептать имя, как тайну, – но Цирд заворчал, заторопил, и чужестранка исчезла. Вскоре явился отец Кшетани, Ариш, – в новом доспехе, на поясе новые ножны, лоб перетянут шнурком-амулетом с дорогим красным камнем. Он привёл новых людей.

Новые люди оказались совсем уж разряженными, чванливыми. И огромными – крупные лица, широкие плечи, тяжёлые, вязкие движения. Откуда-то издалека? Будь рядом Гриз, он запомнил бы имена, спросил бы о чём-нибудь важном. Но Гриз остался дома: Килч велел ему следить за мастерской, закончить срочные заказы, а сам ушёл по каким-то делам. Это не давало покоя. Что, если Килч сам пошёл в каньоны? Такое, конечно, случалось когда-то, но теперь мир изменился.

Чай оказался такой ледяной – даже в лоб отдавался холод, такой пряный – запах дразнил, щекотал нос. Но жажда сушила только сильней, вкус шельфа не уходил.

Плеск фонтана переливался и пел, новые люди забрасывали Цирда вопросами, то гудели вполголоса, рассказывая детали плана, то хохотали – рокочуще, густо. Надо было слушать внимательно – что-то про живую руду и самоцветы, что-то про металл, усиливающий волю, – но Анкарат скучал. Очередное дурное дело, совсем не то, о чём Цирд говорил на рычаге, совсем не то, для чего Анкарат согласился им помогать. Снова. Чтобы не злиться, крутил по столу чашку, взбалтывая в стекле красные лепестки, высматривал чужестранку в зале.

Вновь возвращался мыслями к дому.

И вдруг увидел Килча.

Сперва приметил только знакомые знаки по кайме капюшона высокого путника. А потом капюшон упал, и Анкарат понял: это Килч, здесь! Бросил плату в медную чашу, подал знак кому-то в глубине зала.

Анкарат вскочил.

Как же так? Мерещится? Или – откуда? Всё-таки выяснил, где Анкарат пропадает? Ищет?

Ариш схватил за локоть, усадил обратно. Анкарат выругался, новые люди притихли, переглядываясь и хмурясь.

– Жди, – прошипел Ариш. – Да, мы здесь не просто так. Скоро сам всё увидишь.

Встреча закончилась скомканно и невнятно.

Работу они получили, но новые люди, кажется, остались не очень довольны: Анкарат огрызался, не слушал их объяснений, пропускал их вопросы. И плевать! Для чего эта работа? Чтобы Ариш украсил ножны и пояс? Чтобы Кшетани выкупил чей-нибудь дом, нанял слуг? Пестрота чайной, шепчущий плеск воды, сладкие искры ягод кивары – всё потускнело, как в мутной воде. Чай выдохся и потеплел. Даже подземный свет звучал приглушённо. Анкарат думал даже сбежать, отправиться в город, будь что будет, но – мы здесь не просто так, скоро узнаешь – что это значит?

Новые люди ушли, Цирд смотрел в зал исподлобья. Ариш усмехался – стыло, змеисто. Над столом плыл мертвенный дух мерзкой тайны. Анкарат вдруг понял, что знать эту тайну совсем не хочет. Что-то она сломает, изменит.

Но вот мелькнул расшитый знаками плащ – Килч уходил. Цирд одним глотком опрокинул стакан, Ариш бросил:

– Пора.

Не узнать уже не получилось бы.

Да и глупо это – бояться правды.

Сперва не понял, в чём дело.

Вернулись в знакомый портовый район, днём шумный, исполосованный криками и свистом. Над верфями прокатывались заклятья – громовыми раскатами, вспышками сухих гроз. Казалось, там гремит буря, чудно́ и грозно под ясным небом, возле осыпанных солнцем волн. Анкарат никогда не видел магии такой огромной, такой заметной, хотел подойти ближе, рассказать потом Гризу, подразнить, что всё пропустил, как обычно. Но задержаться было нельзя: Ариш и Цирд торопили.

Пришли в знакомую часть района – полузаброшенную, диковатую. Не скрытые темнотой дома и склады казались совсем утлыми, перекосившимися, обиженными на весь свет. Улицы льнули к квартальной стене, к иссушенной земле за стеной – должно быть, это соседство подтачивало их.

– Что такое-то? – не выдержал Анкарат. – Мы просто возвращаемся?

Лучше бы так и было.

Возле одной из смотровых башен Ариш подал знак Стражнику, тот пропустил их, ушёл.

В смотровой каморке было душно и тесно. Кружилась, мерцала пыль. Низкий стол с позабытой фляжкой и цветными камнями бечета, окна в четыре стороны. Из интересного – только линза для наблюдений в окоёме бронзовых дуг, огромная, словно гонг. Ариш подошёл, повращал дуги, настроил. Подозвал Анкарата – смотри.

В линзе колыхались выгнутые тусклые улицы. Как будто на дне мутной серой воды – той же, что затопила всё ещё в чайной.

Куда смотреть?

Спросить не успел.

Килч шёл торопливо, закутавшись в плащ. Линза высвечивала знаки его плаща и все другие знаки – на амулетах и на ладонях, знаки, поднимавшиеся по позвоночнику, и знаки в земле.

Килч шёл к портовому рычагу.

Тот ожил, узнал, магия потекла от земли вверх, вслед. Килч поднялся на площадку, отбросил капюшон. В стекле линзы его лицо отразилось высохшим, измождённым. Яркий свет магии заливал глаза.

Килч пробежал пальцами по опоре, по ряду знаков – может, тех самых, что в первую ночь вычерчивал Гриз.

Знаки вспыхнули, очертания их горели всё ярче, ярче, сомкнулись, огонь выжжет глаза, выжжет всё, отойди, хватит, сказал Цирд; нет, не хватит, линзу заполнил свет, расплавленный, медный – и протянулся нитью, стрелой, врезался в землю, вспорол её.

Анкарат развернул линзу к кварталу. Прорехи в линии чар, которые они с Гризом успели создать, затягивались. Преграда тянулась к небу, слитная, яркая. В голове шумел жар, дробился далёким грохотом порта.

– Я предупреждал. – Голос Цирда за гранью шума казался сдавленным, опустелым. – Ты должен быть осторожен.

Ариш добавил:

– Помни: мы доверили тебе эту правду, потому что ты для нас важен. Мы на твоей стороне. А он… ну, ты видишь. Сможешь молчать?

Говорил и что-то ещё – но все слова потеряли смысл. Кровь гремела в висках, заглушала слова, и мир от ярости горел красным.

После Цирд говорил: не упоминай об этом.

Цирд говорил: кто знает, что случится, если откроется правда о том, чем ты теперь занят?

Говорил: сделай вид, что ничего не видел. Постарайся.

И, конечно же, Цирд был прав.

Прав. Нельзя говорить.

Холл пустовал, из-под двери мастерской брезжил свет.

Лучше сразу пойти к себе, не ужинать, ни с кем не встречаться. Утром сбежать ещё раньше. И понемногу…

Дверь врезалась в стену, зазвенели, застрекотали амулеты и знаки, натянулись магические нити.

Гриз чистил инструменты в углу, махнул приветственно, что-то сказал, но Анкарат не услышал.

Килч стоял над рабочим столом, облепленный мраком, понурый. Его плащ, пыльный и скомканный, лежал на скамейке.

Нельзя говорить.

Ярость выжгла всё до черноты.

– Помогаешь им, – выплюнул Анкарат; слова горчили, как неразбавленный шельф, как уголь. – Они выкинули тебя и маму, а ты помогаешь.

Килч вскинулся, отшатнулся, будто бы Анкарат ударил, но не ударил же, нет, нет.

Гриз что-то уронил, по мастерской просыпался звон.

– Ты что, успокойся, – уговаривал Гриз, – пойдём.

Анкарат оттолкнул его, шагнул ближе к столу:

– Зачем? Зачем так? Колдуешь, чтобы разделить квартал, чтобы забрать его силу! – Солнце в земле полыхнуло, сквозь чары – тёмное, нутряное, Анкарат задохнулся, увидел: линии-чары тянут живую силу, бегут от каньонов, сквозь город и вверх, вверх, к Старшему Дому, сосуды – к сердцу, и все, кто здесь, все вокруг… – Убиваешь землю, помогаешь её убивать и всех, кто живёт здесь, зачем?

Килч застыл, смотрел отрешённо и пусто. Словно сквозь слишком огромную боль. Полоснули стыд и вина, но Анкарат стиснул зубы, отбросил их. Плевать! Земле тоже больно из-за того, что делает Килч, она почти что мертва, как и здешние люди!

– Её изгнали, но она отказалась уйти из города, – произнёс Килч глухо, отрывисто. Смотрел на свои руки, сухие, узловатые пальцы. – Я просил, но она отказалась, сказала: останусь, пусть даже так, пусть даже на мёртвой земле, но на земле Старшего Дома… Это было условие, Анкарат. Для тебя, чтобы…

Для тебя, для тебя, для тебя – грохотало, давило.

Рванулся вперёд, пламя пробило грудь, взметнулось, сжигая нити, отразилось в знаках и амулетах, гремело, не удержать!

Гриз схватил его за руку, дёрнул назад: стой, не надо, ведь пожалеешь, остановись!

И Анкарат остановился.

Успел увидеть взгляд Килча – выгоревший, опрокинутый, словно Килч ждал пламени, жалел, что оно исчезло, что всё продолжится. Килч вдохнул, хотел говорить ещё, но Анкарат не стал слушать.

За порогом упала ночь, медленная, безглазая. Облака сомкнулись тяжёлыми сводами, и квартал казался похороненным, замурованным где-то на брошенных тропах каньонов.

VI

Домой Анкарат не вернулся.

После признания Килча, недоговорённого, мучительного, время лопнуло, как когда-то в пещерах, всё заслонило солнце. Колотилось в висках, рычало и жглось, злое, непримиримое: что же ты, что же ты, должен сражаться, сражаться. Мимо мчался безлюдный ночной квартал, ослепший, глухой ко всему, отсечённый от остального мира, квартал людей, чью жизнь вырвали из настоящей жизни, людей, притворявшихся, что это всё ещё жизнь. Анкарат бежал мимо домов и мастерских, хрустел под ногами щебень, клубами взбухала пыль, вслед летел голос Гриза, сухой кашель, эхо каньонов – Анкарата ему не догнать, надо остановиться, но всё заглушило солнце.

Остановился он на краю ничейной земли, возле зубастых скал. Багряный свет поднимался к небу, окрашивал их клыки кровью. Каньоны дышали медленно и тяжело, и солнце там было уже не солнце – воспалённая боль, лихорадка.

Гриз нагнал его – кашель сипел в дыхании, лицо пошло красными пятнами. Ничего не сказал, просто двинулся следом знакомой тенью. Злость не стихала, хотелось прогнать Гриза, заорать, чтобы каньоны умножили эхо, чтобы земля задрожала, квартал проснулся – пусть бы хоть провалился туда, вниз, к кипящему жару, но очнувшийся, настоящий. Этот образ, притягательный и ужасный, отрезвил Анкарата. Мир сдвинулся ближе к привычному – спокойный, незыблемый. Злость не кипела больше, только тянулась тупым унынием. Прислушавшись, Анкарат понял: у этой тяги есть направление, она звала и терялась где-то в каньонах.

– Его знаки слишком сильны. – Голос Гриза прозвучал тихо, как-то беспомощно. – Но, может быть… может быть, Атши сумеет помочь.

Атши смеялась – сырым, хриплым смехом.

Смех царапал стены пещеры, ему вторили охранительные знаки, стучали костяные амулеты. Жилище Атши стало светлее и чище, и теперь Анкарат видел: да, Гриз не ошибся, их судьбы похожи – дом, пронизанный магией, женщина в её центре.

– Мы хотели спросить, – повторил Гриз терпеливо, – может быть, где-нибудь здесь, в каньонах, есть… узел, что-то такое. Я помню, ты говорила…

– Так зачем тебе Атши? Пусть твой огонёк и поищет, – прохрипела Атши сквозь смех и кашель, выламывая слова. – Вон какой яркий! Побежал за ним, а толку-то нет, правда? Огонёк под колдовским колпаком, ничего не может, пока…

Смех оборвался, словно лезвием подсечённый.

Сперва Анкарат понял: Гриз вцепился в его рукав, удерживает от чего-то.

Потом понял: перед ним горит меч, сердце земли отражается в обнажённом клинке. Стало стыдно: зачем пугать? Сразу же было ясно – она больная. Гриз просто отчаялся, не стоило и пытаться.

– Заткнись, – огрызнулся неловко, хотел спрятать оружие, но вдруг увидел: Атши смотрит без страха, нет, она глядит зачарованно, потрясённо.

– Откуда?.. – Атши потянулась к клинку, но не решилась коснуться. Уронила руку бессильно. И произнесла – совсем другим, приглушённым голосом: – Хорошо. Атши покажет. Поможет.

Спускались долго. К такой глубине Анкарат не приближался прежде. Лестницы рушились вниз всё круче, мосты раскачивались опаснее, каменные тропы жались всё ближе к стенам. Путь Атши клонился от знакомых путей, от жилищ, мастерских и рынков. В голове гудело подземным жаром, мир заливал раскалённый свет глубины.