– Ха! Чокнутый Кресуэлл, сумасшедший священник. Ладно, скажи миссис Джулапер, пусть приготовит ему ужин и… и… уложит в постель где-нибудь в подходящем углу. Вот все, чего он хочет. Эти чокнутые всегда знают, что им нужно.

– Нет, сэр Мардайкс, он хочет не этого, – возразил за спиной у слуги хриплый голос безумного священника. – В Мардайкс-Холле я нередко находил стол и кров. Благословляю сей дом, гостеприимный к страннику божьему. Но нынче ночью я у вас не останусь. Пойду в Пиндарс-Бильд, три мили вверх по озеру. Там я подкреплюсь и отдохну, но не здесь.

– Почему же не здесь, мистер Кресуэлл? – спросил баронет. Этот сумасшедший старик проповедовал в полях, блуждал по просторам приграничных северных графств, как ему заблагорассудится, и появлялся нежданно-негаданно то в одной усадьбе, то в другой. Со временем он, подобно всем добрым и таинственным явлениям, стал предметом местного суеверия – считалось, что того, кто даст ему приют, ждет удача, но в то же время обижать старика опасно. Никто не знал, откуда он пришел и куда направляется. Приблизительно раз в год появлялся он на пороге какой-нибудь уединенной крестьянской усадьбы в горах, приветствовал домашних, оставался ночевать, а наутро исчезал. Он вел жизнь аскета; его рьяная набожность, суровая, окрашенная безумием религиозность вызывала у простодушных селян трепетное благоговение.

– Нынче ночью я не заночую в Мардайкс-Холле; ни куска не съем, ни глотка не выпью, даже не присяду, даже рук к огню не протяну. Я пришел к тебе, ведомый откровением, дабы предостеречь тебя, подобно тому, как человек Божий пришел из Иудеи к царю Иеровоаму. И как сказал он: «Хотя бы ты давал мне полдома своего, я не пойду с тобою и не буду есть хлеба и не буду пить воды в этом месте», так и я тебе говорю.

– Как вам угодно, – произнес сэр Бейл, немного надувшись. – Поступайте, как знаете. Хотите – оставайтесь, хотите – идите, если только отважитесь пуститься в путь в такую сумасшедшую ночь.

– Оставь нас, – взмахнул Кресуэлл худощавой рукой в сторону слуги. – Мои слова предназначены только для хозяина.

Слуга вышел, подчиняясь знаку сэра Бейла, и притворил дверь.

Старик подошел ближе к баронету и слегка понизил громкий суровый голос. Время от времени он прерывал свою речь, дожидаясь, пока утихнут оглушительные раскаты грома.

– Ответьте, сэр Бейл: что произошло между вами и Филипом Фельтрэмом?

Баронет, невольно повинуясь столь прямому бесцеремонному требованию, коротко рассказал о случившемся.

– Вы твердо уверены в том, что говорите? Не может ли оказаться, что вы напрасно заклеймили своего близкого друга и родственника прозвищем вора?

– Совершенно уверен, – мрачно подтвердил сэр Бейл.

– Отоприте этот шкаф, – приказал старик, тряхнув седыми космами.

– С удовольствием. – Сэр Бейл отпер старинный шкаф, стоявший у стены напротив камина. Тяжелые дубовые створки были украшены рельефной резьбой с изображением гротескных готических фигур. Внутри оказалось множество ящичков и полок, как в современных секретерах.

– Откройте ящик с красной восковой печатью, – велел Хью Кресуэлл, вытянув длинный костлявый палец.

Сэр Бейл повиновался. К его изумлению и ужасу, внутри обнаружилась пропавшая банкнота. Память, повинуясь законам внушения и ассоциаций, сыграла с ним злую шутку: теперь он отчетливо вспомнил, что положил туда деньги собственными руками.

– Вот она, ваша банкнота, – с мертвенной улыбкой произнес Хью Кресуэлл и впился в баронета безумным взглядом. Улыбка перешла в разъяренную гримасу. – Прошлой ночью я заночевал возле Хейвортской пустоши. Во сне мне явился ваш отец и сказал: «Мой сын Бейл замышляет недоброе. Он обвиняет Филипа в том, что тот украл из письменного стола банкноту. Он забыл, что сам положил ее в шкаф. Пойдем со мной». Душа моя очутилась в этой комнате; ваш отец подвел меня к шкафу, и открыл его, и указал на банкноту в ящике. «Иди, – приказал он, – и вели моему сыну просить прощения у Филипа, иначе тот уйдет в слабости, но вернется в силе». А еще сказал такое, что грешно повторять. Вот и все. Я передал вам его послание слово в слово, ничего не добавляя от себя, – сурово произнес старик. – Усопший говорил моими устами, и среди громов небесных и сверкания молний его слова нашли вас. Почему вы так бессовестно обошлись с Филипом Фельтрэмом? Сколько вы на него ни бранились, а все-таки оказались неправы. Он не вор и не мошенник. Просите у него прощения. Вы должны перемениться, иначе переменится он. «Уйдет в слабости, вернется в силе», – запомните эти слова. Слух о том пойдет по городам и весям, по горам и долинам, и не будет вам покоя.

Старик начал свою речь высоким библейским стилем, а закончил на протяжном северном диалекте, характерном для его повседневной речи. Вскинув голову, он размашистым шагом вышел из комнаты и захлопнул дверь. Минуту спустя он брел под дождем, направляясь в долгий путь до Пиндарс-Бильд.

– Черт меня побери! – воскликнул сэр Бейл, приходя в себя после неожиданного визита. – Проклятый старик! Какая наглость – пришел мне указывать, как вести дела у себя в доме! – Он грязно выругался. – Хочет он того или нет, но здесь он не останется не то что на ночь – на час!

Сэр Бейл выскочил в коридор и обрушился на слуг:

– Сию же минуту выставьте этого идиота за дверь! В шею вытолкайте, и чтоб ноги его больше здесь не было!

Но старик держал свое слово. В эту минуту он был уже далеко, и гнев баронета пропал понапрасну.

Вернувшись в комнату, сэр Бейл хлопнул дверью так яростно, словно за ней стоял старый проповедник.

– Просить у Фельтрэма прощения! Еще чего! За что? Да любой суд присяжных повесил бы его при вполовину меньших уликах! А я-то, дурак, собирался отпустить его на свободу вместе с моей сотней фунтов! А теперь я должен просить у него прощения!

Однако на сердце у него было неспокойно. Совесть подсказывала, что ему в самом деле следует объясниться с Фельтрэмом и извиниться перед ним, но неодолимая гордыня не позволяла пойти на это. В душе его ожила давняя неприязнь – презрение вперемешку со страхом. Он боялся не злых намерений Фельтрэма, а лишь его неосторожности и глупости. Ибо, как уже говорилось, Фельтрэм знал многое о похождениях баронета на континенте и в Азии и нередко даже предостерегал его, что тот навлечет на себя беду. Простодушный болтун наподобие Фельтрэма был ненадежным хранителем секретов. К тому же баронет был не в меру горд, и его оскорбляло одно лишь сознание того, что такое ничтожество, как Фельтрэм, владеет его тайнами. Этого сэр Бейл не мог простить Филипу. И если бы не возврат банкноты, которую он теперь мог спокойно прокутить, баронет, можно сказать, даже огорчился тому, что обвинение снято.

Гроза не прекращалась; казалось даже, что с каждой минутой гром грохочет все яростнее.

Баронет распахнул ставни. Ему открылось величественнейшее из зрелищ. Грандиозность природного буйства захватила сэра Бейла, и на миг он застыл в созерцании.

Он опустил глаза, глядя на стофунтовую купюру, по-прежнему зажатую в пальцах, и улыбка его стала зловещей.

Чем больше он размышлял, тем яснее ему становилось, что теперь никак не удастся оставить все как было. И что же он должен делать? Пожалуй, следует послать за миссис Джулапер и намекнуть, что он передумал и Филип Фельтрэм может остаться в Мардайкс-Холле. Этого будет достаточно. Она сама поговорит с Фельтрэмом.

Сэр Бейл послал за экономкой. Вскоре сквозь грохот бури до него донеслись тихие старческие шаги и позвякивание ключей у нее на поясе.

– Миссис Джулапер, – сухим небрежным тоном заявил баронет. – Вы меня уговорили: так и быть, Фельтрэм может остаться. О чем вы плачете? – спросил он, заметив, что всегда бодрое лицо экономки, по ее собственному выражению, «все заплакано».

– Поздно, сэр: он ушел.

– Как ушел? – спросил сэр Бейл, слегка растерявшись. – Ну и вечерок он выбрал для побега! Как раз в его духе. Давно он исчез?

– С полчаса назад. Так жалко его, сэр. Больно смотреть, как человеку приходится покидать дом, где он вырос, да еще в такую ночь.

– Никто не просил его уходить сегодня ночью. Куда он направился?

– Не знаю, сэр. Я была наверху, вернулась – его уже нет. Минут через десять после того, как ушел старый Кресуэлл, Дженет выглянула в окно и увидела, как Филип направляется куда-то к озеру.

– Ладно, миссис Джулапер, выбросьте это из головы. Фельтрэм все решил по-своему. Он сам предопределил свою участь. Аминь, говорю я. Доброй ночи.

Глава Х
Приключения в лодке Тома Марлина

Все в округе очень любили Филипа Фельтрэма – доброе, безобидное, робкое существо. Прежде, до того как издевательства баронета совсем сломили его дух, он не прочь был от души посмеяться доброй шутке или веселой байке. Где теперь сэр Бейл найдет себе такого исполнительного слугу и одновременно мишень для насмешек? Кем будет помыкать?

В душе сэра Бейла шевельнулось что-то похожее на раскаяние. Чем больше он размышлял над странным ночным визитом Хью Кресуэлла и его загадочной угрозой, тем тяжелее становилось у него на сердце.

Буря не прекращалась. Даже черствый баронет не отважился бы выгнать несчастного из дому в такую ночь. Верно, Фельтрэм сам решился на побег; но поверят ли в это люди? И стал бы он вообще думать об уходе, если бы не жестокость родственника? Если бы сэр Бейл послушался Хью Кресуэлла и тотчас же послал за Фельтрэмом, сказал ему, что все уладилось, и держался чуть подружелюбнее, может быть, тот остался бы дома? Он ведь подождал десять минут после ухода Кресуэлла, и, стало быть, все можно было изменить. Но теперь было уже поздно, и сэр Бейл решил оставить все на волю Божью. Пусть дела идут своим чередом.

Погрузившись в размышления, баронет стоял у окна. Вдруг в грохот бури вплелись взволнованные голоса. Они раздавались прямо у него под окном. Вглядевшись во мглу, баронет различил фигуры трех человек, тащивших какую-то тяжелую ношу.

Сэр Бейл не догадывался, кому принадлежат три черных силуэта, выплывших из мрака. Таинственные гости завернули за угол дома, к парадному крыльцу, их хриплые голоса пробивались сквозь завывания бури.

Все мы испытывали, что такое предчувствие, и знаем, до какой степени интуитивная догадка обостряет нашу наблюдательность. Именно такие предчувствия превращают обычные сновидения в кошмары – мы замираем от страха, зная, что намерения неких людей самым зловещим образом связаны с нашей собственной судьбой.

Баронет еще немного постоял у окна, ожидая, что загадочные фигуры вернутся. Но они не появлялись. По спине у него поползли мурашки.

– Если им нужен я, им ничего не стоит отыскать меня и растерзать. Да, ничего не стоит.

Баронет вернулся к письмам, коих накопилось уже два десятка. Он решил для очистки совести наконец ответить на них. Такая задача не вставала перед ним до тех пор, пока три дня назад сэр Бейл не освободил Филипа Фельтрэма от обязанностей секретаря – прежде тот брал на себя всю рутинную работу.

Углубившись в письмо, сэр Бейл не мог отделаться от ощущения, что черные тени, проскользнувшие под окном, готовят ему какой-то неприятный сюрприз. Тревожные подозрения заставляли его то и дело поднимать глаза на дверь, за которой ему мерещились шаги и голоса. Прождав бесплодно несколько минут, он говорил себе: «Если кто-то собирается войти, какого черта он не идет?» – и снова погружался в работу.

Внезапно в коридоре зашелестели шаги доброй миссис Джулапер, зазвенели ее ключи.

Наконец-то он узнает, в чем дело! В дверь торопливо постучали. Баронет поднялся, но не успел он ответить, как посреди особенно громкого раската грома, потрясшего дом до основания, добрая старушка в волнении распахнула дверь и, горестно воздев руки, возгласила:

– О, сэр Бейл! О, сэр! Там наш бедный Филип Фельтрэм. Он вернулся домой – мертвый!

Сэр Бейл смерил ее тяжелым взглядом.

– Подойдите ближе и скажите вразумительно, – приказал он. – Что случилось?

– Он лежит на диване в старой буфетной. Видели бы вы его! О боже! О, сэр! Что есть жизнь?