Первый приступ панического страха утих. Час был поздний, сэр Бейл написал много писем и очень устал. Неудивительно, что, придвинув кресло к камину, он стал клевать носом и вскоре задремал.

Гроза начала медленно уходить прочь. Раскаты грома отдавались в глубоких ущельях далеких Долнесских гор, сердитый рев урагана перешел в скорбные всхлипы и завывания, убаюкивавшие не хуже колыбельной.

Следовательно, ничто не мешало сэру Бейлу спокойно спать там, где его настигла дремота, разве что голова его неудобно свешивалась набок; возможно, это и послужило причиной его удивительного сновидения.

Это был один из тех снов, когда нам кажется, что мы не заснули и продолжаем бодрствовать; сэр Бейл полагал, что по-прежнему сидит в кресле у себя в комнате. Ему чудилось, что он встал, взял свечу и отправился по длинным коридорам в старую буфетную, где лежал Филип Фельтрэм. В доме царило полное безмолвие. До баронета доносился стрекот сверчков на кухне, тиканье стенных часов казалось гулким, как удары колокола. Он открыл дверь в буфетную – внутри было темно, если не считать свечи у него в руке. Тело Филипа Фельтрэма лежало там, где его оставили; доброе лицо, тронутое печатью смерти, было обращено вверх, губы побелели. В глубоких морщинах застыло такое страдание, что сэр Бейл поспешно натянул одеяло на лицо покойного, которое, казалось, молча укоряло его. «Уйдет в слабости», – повторил сэр Бейл слова «чокнутого сэра» Хью Кресуэлла, и чей-то тихий голос прошелестел, тяжело вздохнув, совсем рядом с ним: «Вернется в силе!» Сэр Бейл обернулся, но в комнате никого не было. Свет начал меркнуть, на баронета навалился суеверный ужас, и тут ему почудилось, что тело под одеялом пошевелилось. Баронет попятился к двери, не в силах оторвать глаз от покойника, и вдруг из-под кровати вылезла огромная черная обезьяна. Она прыгнула на баронета и, схватив за горло, принялась душить. В тот же миг воздух наполнился звоном тысячи голосов. Они окликали его, проклинали, смеялись в лицо. Задыхаясь от невыносимой муки, сэр Бейл проснулся.

Что же разбудило баронета? Отзвуки приснившихся голосов или же настоящие крики? По длинным коридорам разносились отчаянные вопли, пронзительный визг, исполненный такого ужаса, что сэр Бейл похолодел, считая, что его чудовищный сон продолжается наяву.

А случилось вот что.

Глава XII
Марселла Блай и Джудит Уэйл на страже

Распив с сэром Бейлом бутылку портвейна, доктор снова спустился в буфетную, где покоился несчастный Филип Фельтрэм.

Миссис Джулапер осушила слезы и снова принялась за работу, а две старушки обмыли тело, уложили на узкую кровать, возле которой час назад домашние хлопотали, пытаясь раздуть в несчастном возможную искру жизни, и приготовились к всенощному бдению. Старушки очень походили друг на друга: обе тощие, скрюченные, болезненно-желтые и на удивление морщинистые, они напоминали уродливых злобных ведьм.

Марселла Блай положила на веки Филипа Фельтрэма тяжелые медяки. Ее длинный крючковатый нос нависал над лицом покойного, как клюв хищной птицы, единственный глаз пристально следил за работой, а другой, незрячий, белел в глазнице, придавая лицу выражение чудовищной ухмылки.

Джудит Уэйл подняла ведро горячей воды, в которой старухи только что обмыли тело. Руки у нее были длинные, костлявые, на спине громоздился уродливый горб, вытянутый острый подбородок едва не упирался в высохшую грудь, крохотные, как у хорька, глазки беспокойно метались по сторонам. Она громко клацала чинеными-перечинеными деревянными башмаками, сделанными на ногу в два раза больше ее собственной.

Доктор хорошо знал обеих женщин, которым не раз доводилось нести свои печальные обязанности.

– Как поживает миссис Блай? Мой одноглазый попугай? Смотри-ка, стишок получился! А моя возлюбленная Джуди? Ты здесь? А мне-то казалось, ты живешь возле города! Завершаете последний туалет мистера Фельтрэма? Да, немало бедолаг вы нарядили в последний путь. И всегда без сучка, без задоринки – стоят, красавчики, как часовые в строю. Ваши покойники делают вам честь, миссис Уэйл.

Распространяя вокруг себя тонкий аромат выдержанного портвейна, доктор остановился в ногах кровати проверить, как идут дела. Руки он держал в карманах, говорил чуть-чуть невнятно, и вид у него был такой веселый и довольный, что миссис Джулапер с удовольствием выпроводила бы его из комнаты.

Доктор был человек незлой, просто малость навеселе. Он самоотверженно заботился о живых, но не очень печалился о мертвых – слишком часто ему доводилось смотреть в лицо смерти, чтобы это зрелище трогало его душу.

– Повязку эту придется оставить. Надо было следить внимательнее; уж тебе-то, милочка, давно пора все об этом знать и не допускать, чтобы лицевые мышцы окоченели. Мне ли вам рассказывать, что рот закрывается легко, как табакерка, только если сделать это вовремя. Полагаю, миссис Джулапер, за погребальными при-принад-леж-стями вы пошлете к Джосу Фринджеру. Фринджер человек что надо, другого такого грб-щ-ка во всей Англии не сыщется. Я всегда рек-мен-дую Фринджера – живет в Голден-Фрайерсе на Черч-Стрит. Вы, надо полагать, знаете Фринджера.

– Не знаю, сэр, к кому мы обратимся, не уверена. Будет так, как сэр Бейл велит, – ответила миссис Джулапер.

– Здорово вы его выпрямили – не думал, что вам это удастся. Впрочем, большие суставы коченеют не так быстро. Промедли вы еще немного, и вряд ли его в гроб уложили бы. Ох и дли-и-инная ему домовина нужна, бедолаге. Жизнь, мэм, хрупка, как песочное печенье. Грустное дело. Они там, в городе, быстро очухаются, слово даю. Что-то хо-холодать начало, после гр-грозы-то. Миссис Джул-фр, если не возр-ж-ете, я бы выпил глоток бр-бред-рен-бренди, а, мишс Джулфр?

Доктор придвинул кресло к огню. Миссис Джулапер, одолеваемая колебаниями, с ледяным гостеприимством принесла флягу с бренди и налила вина в бокал доктора тоненькой струйкой, чтобы тот успел, буде ему захочется, крикнуть: «Хватит, довольно!» Но почтенный лекарь дождался, пока стакан наполнится до краев, осушил его в один присест, похвалил доброе вино и тотчас уснул, к вящему недовольству добросердечной миссис Джулапер. На его лице плясали отблески каминного пламени. Доктор сочно храпел, презрев торжественность ситуации; наконец голова его резко упала на грудь, мистер Торви чуть не свалился в огонь, проснулся, испуганно встряхнул головой и потребовал шарф и лошадь. Доктор распрощался с дряхлыми ведьмами, которые остались хлопотать над телом, перешептываясь и любовно поглядывая на плоды своего труда. Распрощался он и с доброй миссис Джулапер, приготовившей для старух горячий чайник, ежевичное вино и прочие атрибуты, необходимые для ночного бдения над телом. Под конец доктор распрощался даже с покойным, бросив на него долгий озабоченный взгляд. В конце концов, к облегчению миссис Джулапер, сей малопочтенный эскулап, бормоча себе под нос что-то невнятное, удалился.

Доктор ушел, одноглазая миссис Блай и горбатая миссис Уэйл получили все необходимое для ночного бдения, и дом начал наконец погружаться в тишину. Раскаты грома теперь напоминали скорее пушечные выстрелы далекой битвы, рев урагана перешел в горестные всхлипы, исполненные зловещей скорби. В доме же воцарилось полное безмолвие. Две старухи, обделенные природой и людьми, лишь по чьей-то вежливости носившие звание «миссис», сели у камина. Этим отверженным самой судьбой было предназначено нести горестную службу, однако каждая из них, по-видимому, чувствовала себя в обществе подруги на удивление уютно; отгородившись от мира плотным занавесом своих печальных обязанностей, старушки помешивали кочергой угли в камине и, прислушиваясь к веселой песенке закипавшего чайника, принялись оживленно болтать. Они обращались друг к другу с той просительной, формальной вежливостью, что непременно требует в ответ соблюдения не менее строгих правил; чувствовалось, что старушки даже счастливы в собственном замкнутом мирке, исполненные восхитительного ощущения значимости своей печальной миссии.

Старая буфетная Мардайкс-Холла была продолговатой комнатой, обшитой деревянными панелями. В одном торце комнаты располагалась дверь, в другом – широкое окно, обрамленное по тюдоровской моде каменными колоннами. В левой стене темнел массивный камин с подпорками в виде витых каменных столбиков, напротив, у правой стены, стояла кушетка, на которую старые ведьмы уложили Филипа Фельтрэма. Он лежал неподвижно, как нераскрашенная восковая фигура, с тяжелыми медяками на глазах и повязкой на челюсти. Старухи же, попивая чай у камина, коротали время за приятной беседой: они многословно жаловались друг другу на ревматизм и прочие хворобы, вспоминали старые добрые времена, бесчисленных больных, у чьих постелей они сиживали, покойников, которых «и не узнать, так зачахли да скукожились», и других – бывает, мол, и так, что человек при жизни таким здоровым не выглядел, каким после смерти стал.

Потом разговор перешел на мертвецов, которые в гробах вырастали до невероятной длины, о тех, кого похоронили заживо, и о таких, которые ходили после смерти. Рассказы их были истинны, как Священное Писание.

– Бывали вы в Хейворте, миссис Блай, близ Долвортской пустоши? – спросила горбунья миссис Уэйл, помешивая ложкой в чашечке.

– Нет, миссис Уэйл, мэм, в такую даль меня сроду не заносило, но отец мой там частенько резал торф.

– Тогда вы, поди, не знали фермера Дайкса, что живет у Липовой скалы. Я его, беднягу, в гроб укладывала. Суров был, не дай Бог у него на пути стать, а уж чертыхался так, что хоть святых выноси. Говорят, с людьми был крут, но дом держал в порядке и частенько, когда я голодна была, клал мне мясо на тарелку и кормил досыта. Да, было в фермере Дайксе хорошее, было и дурное. Как миновал год с его смерти, случилось вот что: как-то раз Том Эттлз шел ночью домой по Биркенскому спуску. Кругом ни души. Вдруг видит: катится навстречу по дороге большой клубок, вроде мяча, высотой ему по колено. Он так и не понял, что это такое, но ему и в голову не приходило, что это призрак или нечисть какая. Он подошел поближе, а мяч все прыгает, вертится, пока не скатился в придорожную канаву. Там поблизости была яма с гравием, и Тому Эттлзу хотелось на обратном пути наведаться туда. Склонился он над ямой, глядь – там человек на лошади, выбраться не может. «Ну и попал ты, парень, в переделку», – говорит Том. Верховой поднял глаза – ба, да это сам фермер Дайкс! Том Эттлз видел его вот как я вас и лошадь узнал – Черный капитан, старая фермерская скотина, что сломала ногу за два года до смерти Дайкса. Ее тогда пристрелить пришлось. «Эй, – крикнул фермер Дайкс, сверкнув глазищами, – ну-ка, Том Эттлз, вытащи меня отсюда, да поживее, а потом садись на лошадь позади меня, а не то я тебя схвачу». У Тома волосы зашевелились на голове, язык прилип к гортани, но он собрался с силами и ответил: «Если уж твой нечистый не может вытянуть тебя одного, так двоих ему и подавно не увезти». «Мне лучше знать, – отрезал Дайкс. – Стоит мне на тебя взглянуть, я на тебя до конца дней корчи напущу, так что лучше спускайся по-хорошему». Тут призрак коня на дыбы поднял, и видит Том: вокруг обоих красное зарево стоит, точно торфяной костер тлеет. Тогда Том сказал: «Отпусти меня во имя Господне». При этих словах призрак начал корчиться, как от боли, а Том Эттлз, ни жив ни мертв, пустился бежать без оглядки.

Старухи склонились друг к другу, понизив голос до таинственного шепота, от которого у слушателей мороз пробегает по коже, как вдруг в наступившей тишине услышали у дверей приглушенный смех.

Женщины испуганно подняли глаза и увидели, что Филип Фельтрэм сидит на кровати с повязкой в руке, спустив одну ногу на пол, и собирается встать.

Миссис Блай, испустив отчаянный вопль, схватилась за миссис Уэйл, а миссис Уэйл, завопив еще громче, вцепилась в миссис Блай; забыв о формальной вежливости, старушки, отталкивая друг друга, ринулись к окну. Каждая норовила спрятаться от «призрака» за спину товарки, вопя от ужаса что есть мочи.

Эти-то крики и пробудили сэра Бейла от тяжелого сна; вслед за ним один за другим начали просыпаться слуги.