Юлия Квицинского ценили в министерстве. Помню, как в конце семидесятых в дружеских компаниях на него смотрели как на будущего министра. Квицинский стал первым заместителем министра иностранных дел СССР, но сменилась эпоха, и в новой России он покинул высотное здание на Смоленской площади. Однако нисколько не утратил уверенности в себе, очень интересно рассказывал мне об искусстве дипломатии. В 1997 году Квицинский вернулся на дипломатическую службу и поехал послом в Норвегию…

Андрей Андреевич Громыко не был злым. Нагрубив, иногда на следующий день извинялся. Все большие советские начальники отличались взбалмошностью и ругливостью, но Громыко все-таки не часто давал себе волю и – главное – не проявлял мстительности и злопамятности. Не унижал и не топтал своих подчиненных.

Борис Леонидович Колоколов, заведовавший протокольным отделом МИД, вспоминал, как Громыко поручил своей жене Лидии Дмитриевне сказать, что строгость министра – это необходимость, но «он хотел бы, чтобы я не перегружал сердце эмоциями, и что дела у меня идут вполне нормально». Со временем Колоколов станет заместителем министра.

«На коллегии МИДа, – вспоминал известный дипломат Игорь Федорович Максимычев, – утверждалась моя кандидатура на должность советника по культуре посольства в ФРГ. Меня в который раз поразила дружелюбная, почти семейная обстановка на коллегии (что, правда, не мешало особо сервильным сотрудникам “ловить на лету” пожелания министра). Громыко предложил мне встать, внимательно посмотрел на меня, но не задал ни одного вопроса. Было такое впечатление, что он знал меня по имени и просто хотел сверить свое впечатление с тем, что ему было обо мне известно».

Заместитель министра иностранных дел, посол СССР в ФРГ Ю.А. Квицинский на XIX Всесоюзной конференции КПСС. 1 июля 1988

[ТАСС]

Павел Семенович Акопов, который работал в посольстве в Египте, вспоминал, что Громыко уважал тех, кто умел за себя постоять и не трусил. Во время октябрьской войны 1973 года на Ближнем Востоке министр постоянно звонил в Каир – в посольстве установили аппарат закрытой связи с Москвой.

Послом в Египте был Владимир Михайлович Виноградов. Президент Египта Анвар аль-Садат обычно принимал его ночью. В один из вечеров Громыко искал Виноградова, звонил каждые полчаса, а тот все никак не возвращался от Садата.

В какой-то момент Громыко не выдержал и сказал Акопову:

– Вы писать можете? Берите ручку и бумагу.

И стал диктовать:

– Передайте Садату, что у нас появилась информация о том, что англичане…

А дальше Громыко что-то говорит, а Акопов никак не может разобрать. Он несколько раз переспросил.

Громыко вышел из себя и стал кричать:

– Вы что, глухой?

Акопов набрался нахальства и сказал:

– Андрей Андреевич, этот телефон не терпит крика.

Министр успокоился и стал говорить, отчетливо произнося каждое слово.

Впрочем, подчиненные Громыко чаще завоевывали его симпатии более традиционными способами. Павел Акопов вспоминал, как министр прилетел в Каир. В отсутствие посла Акопов остался временным поверенным в делах. Громыко пригласил его вечером на ужин. Акопов от волнения ни слова не мог вымолвить, но сообразил, что ему делать, и стал ссылаться на книгу Громыко «Экспорт американского капитала».

«И вдруг я посмотрел в его глаза, – записал Акопов. – Они засияли, он стал каким-то добрым, мягким. Представьте себе, я никогда его таким не видел. Я почувствовал, что попал в точку».

Андрей Андреевич был, может быть, единственным членом политбюро, который ценил и уважал талантливых и образованных людей, отмечал Валентин Фалин. Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу тоже нравились некоторые интеллектуалы, но чисто утилитарно – они ему писали речи и книги. Андрей Андреевич таких людей продвигал и по служебной лестнице.

При Громыко карьерные дипломаты превратились в спаянное братство. И они очень гордились своей принадлежностью к корпорации.

По воспоминаниям Юлия Квицинского, в пятидесятые годы работать за границей мало кто стремился: «В то время было достаточно сказать, что кто-либо из твоих родителей когда-то работал за границей, и прием в комсомол автоматически откладывался до выяснения обстоятельств. Спецлагеря были полны всякого рода шпионов самых немыслимых разведок… Всякий разумный человек, завидев подле себя иностранца, старался поскорее удалиться от него, по возможности не сказав ни слова».

В брежневские годы престиж дипломатической службы высоко поднялся. Советские чиновники оценили преимущества буржуазного образа жизни. Если раньше в МИД сбагривали ненужных, то теперь на загранработу пристраивали близких людей.

Квицинский: «Широко распространилась практика направления на работу за границу и быстрого продвижения по службе детей высокопоставленных родителей. Все это мешало нормальному росту и перемещениям кадрового дипломатического состава, вызывало у одних недовольство и чувство бессмысленности честной, прилежной службы, у других порождало желание не бежать вместе со всеми по беговой дорожке, а попробовать прийти к финишу, рванув поперек стадиона: уйти на работу в ЦК КПСС хотя бы младшим референтом с тем, чтобы через пару лет вернуться на дипломатическую службу в должности советника, жениться на чьей-либо дочке, изловчиться поднести кому-либо из руководителей крупный подарок».

Андрей Андреевич воспитал целую школу переговорщиков, которые проявили себя умелыми профессионалами в этом самом трудном для дипломата деле. Участвовать в переговорах, когда их вел Громыко, было хорошей школой. Более молодые дипломаты записывали за своим министром успешные ходы и удачные, эффектные формулировки. Он умело выторговывал серьезные уступки в обмен на незначительные. Пользовался нетерпением своих партнеров и вытягивал из них согласие. Он никуда не торопился, как бы исходя из того, что всегда будет министром.

Громыко был бесконечно терпелив. Он старался измотать противника, торгуясь по каждому поводу, и, только убедившись, что лимон выжат до конца, переходил к следующему вопросу. Он накапливал второстепенные выигрыши, пока они не складывались в крупный успех.

Громыко никогда не снимал маску в том мире, где каждый взгляд, каждое слово улавливались и анализировались. Но как только он оказывался в кругу близких сотрудников или семьи, то превращался в иного человека.

Он проявлял неприхотливость в еде. Любил чай с сушками и вареньем, гречневую кашу. Предпочитал темные и серые костюмы. Андрей Андреевич был аскетичен в быту и слыл страстным борцом с курением и алкоголизмом. Практически не пил, рассказывал близким, что в детстве в Белоруссии хлебнул спирта, страшно отравился и с тех пор не выносит алкоголя. На официальных приемах держал в руке фужер или рюмку, но отхлебывал чисто символически. На своем юбилее первым делом попросил гостей тостов не произносить.

А курения и вовсе не признавал. Вдруг на старой фотографии – еще тех времен, когда он служил послом в США, помощники увидели его затягивающимся сигаретой. Они радостно положили снимок ему на стол. Министр смутился, он скрывал, что когда-то и сам баловался табаком.

Его дочь Эмилия Громыко-Пирадова вспоминала: «Появлялось вино только тогда, когда приходили гости. Только один праздник встречали с вином. Это был Новый год. И то помню, что один Новый год мы встречали со сладкой водой, кажется, клюквенным морсом, так как все мы просто забыли купить вино или шампанское».

Он следил за собой, делал упражнения с гантелями, много гулял – обязательно проходил десять километров в день. В отпуске плавал и заносил в специальную тетрадочку, сколько проплыл.

В Нью-Йорке, когда он приезжал осенью на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, сотрудникам представительства приходилось сопровождать его на прогулке. Вся дипломатическая молодежь от этих прогулок стонала – пройти десять километров вместе с министром оказывалось тяжким делом. После прогулки устраивалась трапеза. Все хотели выпить, но Громыко выпивок не одобрял. Тогда посол в США Анатолий Федорович Добрынин брал на себя инициативу и говорил:

– Андрей Андреевич, может быть, пригубим что-нибудь для поднятия духа?

Если Громыко не реагировал на слова Добрынина, выпивка отменялась. Иногда Громыко говорил:

– Я не буду. А кто хочет, может выпить.

Расторопные официантки ставили на стол бутылки с водкой и вином.

Министр снисходительно относился к увлечению горячительными напитками только в том случае, если ценил дипломата. На узком совещании в январе 1977 года он сокрушался:

– Есть вопрос идейно-воспитательной работы. В 1976 году восемнадцать работников отозваны из-за рубежа. В основном потому, что были дружны с бутылкой. Я не врач, не намерен доказывать вред алкоголя. Если человек теряет голову от рюмки, он не годится в дипломаты.

На внутриминистерских мероприятиях Громыко редко говорил по написанному тексту, чаще ему было достаточно заметок, сделанных синим карандашом.

Вот какие советы он дал сыну, отправляя его на работу за границу:

– На приемах не пей. Дипломат копает себе могилу рюмкой. Не выпячивайся, будь скромнее. Старайся больше слушать, чем говорить. Важно слышать не себя, а собеседника. Если не уверен, что надо говорить, лучше промолчи. И еще – не заводи дружбу с иностранцами. Политикам и дипломатам это обуза.

Он и сам следовал собственным правилам. Держал язык за зубами не только в разговорах с иностранцами.

Его дочь свидетельствует:

В домашней обстановке папа за столом никогда не сидел на месте хозяина (в торце) и не вел себя как хозяин. Хозяйкой стола была мама… Единственный человек, который вел себя тише других и говорил меньше других, был мой папа… Но это не означало, что он не принимал участия в разговоре. Нет. Просто ему нравилось слушать других людей, да он и умел, и хотел слушать других людей. А когда ему было что сказать, он говорил, отнюдь не считая, что все сидящие за столом должны его слушать и соглашаться с ним. Мне лично очень нравилось слушать папу. Я слушала его, открыв рот.

Папа не любил, когда кто-либо заводил разговор о политике, хмурился и переводил беседу на другую тему. А если ему задавали вопрос, касающийся политики, он говорил: «Задайте мне вопрос полегче», – и сдержанно улыбался…

* * *

Зачем автор взялся за эту книгу?

Казалось бы, Андрей Андреевич не забыт и не обижен вниманием. Видные дипломаты, его коллеги, помощники и подчиненные, выпуская мемуары, как правило, с удовольствием вспоминают годы совместной работы, описывают встречи с Громыко. Его дети, к счастью, оставили воспоминания, что позволяет увидеть министра не только в официальном интерьере. Его внуки хранят память о дедушке.

Но Громыко явно недооценен отечественной историографией. Он только кажется простой и однозначной фигурой, чьи движения на политическом поле ясны и понятны. Он был прямым участником важнейших мировых событий на протяжении четырех с лишним десятилетий. От его позиции зависело очень многое. Его вклад в решение сложнейших проблем еще не осмыслен и не оценен.

По просьбе Министерства иностранных дел России несколько лет подряд автор этой книги на Высших дипломатических курсах для ответственных сотрудников, отправляемых на загранработу в качестве послов, постпредов, советников-посланников и генеральных консулов, рассказывал о наших выдающихся дипломатах, в том числе, разумеется, и об Андрее Андреевиче Громыко.

Выяснилось, что даже опытные дипломаты не так уж много знают о человеке, который двадцать восемь лет был министром иностранных дел. А ведь его опыт интересен и полезен сегодняшней дипломатии. Но автор взялся за работу не только для того, чтобы напомнить, что сделал Громыко для внешней политики.

Андрей Андреевич в позднесоветские времена входил в узкий круг тех, кто принимал ключевые решения, влиявшие на жизнь всей нашей страны. Его вес и влияние в Кремле определялись не только членством в политбюро. Громыко ценили, к нему прислушивались, его мнение учитывали руководители государства, прежде всего генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев, который восемнадцать лет руководил страной.