Темнота в подвале была не просто отсутствием света – она была живой, вязкой, словно черная смола, заползающая в легкие с каждым вдохом. Влад щурился, пытаясь разглядеть хоть что-то, но даже контуры собственных пальцев, которые он подносил к лицу, не выступали из беспросветной мглы. Рядом слышалось частое, поверхностное дыхание Лизы – она старалась не плакать, но предательские всхлипы все равно прорывались сквозь сжатые зубы.

Влад не помнил, сколько времени они провели в подвале. Может, год. Может, всего час.

– Давай в города, – прошептал он, упираясь спиной в холодную бетонную стену. Нужно было найти что-то, чтобы успокоиться хоть на минуту. Перестать захлебываться ужасом и тьмой.

– Я… я не помню ни одного города, – ответила Лиза, и ее плечо дрогнуло рядом с ним.

– Москва, – сказал Влад быстро, чтобы она не замолчала снова, не начала скулить, как раненое животное. – Тебе на “А”.

– А… Астрахань.

– Новгород.

– Донецк.

– Кирово-Чепецк.

Он знал, что это глупо – сидеть здесь, в подвале у незнакомца, который так широко улыбался, когда вел их к своему седану, и играть в детскую игру. Но если не играть, то придется думать о других вещах. О том, как пахло в машине – сладкими духами и чем-то кислым, вроде рвоты, как болтались на зеркале чьи-то перья, изломанные, перевязанные красными нитками. О том, как незнакомец сказал: "Вы такие хорошие, милые мои птички, такие послушные", и погладил Лизу по голове, а она замерла, как слеток воробья под лапой кошки.

О том, как он, черт его побери, смог увести их с детской площадки, когда и Влад, и Лиза знали: с чужими никуда нельзя ходить. Никуда, никогда, ни при каких обстоятельствах. Ни смотреть котят, ни доносить сумки до дома.

– Казань, – едва слышно выдавила Лиза.

– Нью-Йорк, – ответил Влад, хотя знал, что так не играют: это не российский город. Но ему нужно было, чтобы она удивилась, отвлеклась хоть на секунду.

– Так Нью-Йорк же не… – начала было Лиза, но осеклась.

Где-то наверху, далеко-далеко скрипнула дверь.

Они оба замерли. Влад инстинктивно вытянул руку, нащупал Лизино запястье – тонкое, хрупкое, с выступающей косточкой. Он сжал его, не понимая, хочет ли этим успокоить девочку или самого себя.

– Я тебя защищу, – прошептал Влад. – Он тебя и пальцем не тронет, слышишь, Лиз? Слово пацана даю.

Это была ложь, и Влад это прекрасно понимал. Они оба ходили на карате два года, но там были мягкие маты, смешные белые кимоно и сенсей, который подбадривал ребят, даже если они лажали. Здесь, в подвале, все это казалось ненастоящим. Игрушечным и наивным, как плюшевый совенок, который выступает против дракона.

Никакие удары не помогут, если смерть везет тебя в машине, и ты не можешь сопротивляться.

Но Лизины пальцы шевельнулись и сжали его руку в ответ.

– Я знаю, – сказала она, и сверху послышались шаги.

Медленные.

Тяжелые.

– Птич-ки, – услышал Влад сладкий вкрадчивый голос. – Птички мои. Птич-ки.

***

Филин вернулся домой утром.

Ночью он долетел до набережной и обратился. Стоял на маленьком мосту, переброшенном через Турью, смотрел, как сбились стайкой лодочки, уснув под звездным небом – даже вспомнил стихи, которые когда-то написала одна из его бывших:

Задремали лодки у причала,

Смотрят сны о дальних берегах.

В сентябре я все начну сначала,

Спрятав август на черновиках.

Филин не любил стихов, но сейчас, в спокойствии августовской ночи, они вдруг показались ему очень подходящими к миру. К жизни, которая стремилась к осени и дальше.

От Турьи веяло прохладой, в воде кто-то плеснулся – Филин склонился над оградой, заглянул под мост и увидел прозрачную спину русалки. Весной здесь вынули из реки утопленницу, Влад видел репортаж в местных новостях.

Девчонка бросилась в воду от несчастной любви. Тело достали, но несчастная ее душа навсегда осталась в воде, а любовь изменилась, переросла в ненависть и злобу, залитые ядом соблазна.

Русалка почувствовала его взгляд – перевернулась на спину, подставив лунному свету и чужому взгляду тяжелую белую грудь с острыми розовыми сосками, изнывающими от жажды прикосновения горячих живых пальцев. Рассмеялась, приглашающе поманила к себе: зов, который тек от сияющего тела, от приоткрытых губ, от каштановых влажных волос был таким, что Филин стиснул челюсти и выпрямился. Начал считать от ста к одному – низ живота предательски свело, надо было успокоиться.

– Дурак! – русалка рассмеялась, ударила по воде, скользнула серебряной молнией прочь. Филин вздохнул: дурак, зато живой. И надо будет обязательно позвонить в службу очистки. Центр города, а они птицы гордые, пока не пнешь, не полетят.

– Дурак! – повторила русалка, плавно выйдя из воды на темное деревянное покрытие набережной. Села, призывно развела ноги, скользнула пальцами по упругой розоватой жемчужине. Прикусила губу, словно спрашивала: “Ну какая же я мертвячка?”

В ней все сейчас было наполнено призывной обжигающей жизнью, все было влажным, пульсировало желанием и жаром.

Она звала. Она хотела – но не страсти, а чужой смерти, и Влад слишком хорошо об этом знал. Видел несколько парней, зацелованных русалками до смерти – оно того не стоило.

– Не нравишься, – равнодушно ответил Филин. – Я живых баб люблю. Теплых.

Зов был тягучим, словно мед: шагни, влипни в эту обжигающую бездну, погибни и не пожалей об этом. У этих стерв настоящий дар забираться под кожу и влечь: ты смотришь на нее, видишь в ней свою смерть, но все равно идешь, потому что ни одна женщина в мире, ни одна, не даст тебе даже подобия того, что предлагает русалка.

– Да ладно тебе, – острые русалочьи пальцы скользнули в розовую щель, ритмично задвигались туда-сюда, на скулах проступили очертания радужных чешуек. – Иди ко мне.

– Ага. Чтоб у меня потом такая же спина была, как у тебя?

– Хам! – русалка соскользнула с набережной в воду. – Как ты с девушкой разговариваешь вообще?

Когда пришла злость, соблазн утек – в этой русалке было еще много живого, она еще не привыкла к тому, что охота важнее всего.

– В Центральном парке есть кто-то из ваших? – спросил Филин. Русалка демонстративно повернулась к нему прозрачной спиной – шевельнулись белые раковины лопаток, дрогнула жемчужная нить позвоночника.

– А хоть бы и есть. Тебе что?

Русалки не уходили далеко от воды, лишь в Зеленую неделю бегая по лесам и полям и пугая случайных прохожих. Но русалки любопытны. Они всегда хотят знать, что происходит вокруг их дома.

– Сегодня убили девушку недалеко от парковых прудов, – произнес Филин. – Договоримся так. Пообщайся со своими, если кто-то что-то видел и расскажет мне, то я так и быть, не вызову очистку.

Русалка обернулась. От медового зова не осталось и следа. Девичье лицо осунулось, потемнело; в глазах была злость.

Ну нет человеческих свидетелей, что поделать. Убийца бесследно исчез, никто его не заметил, никакие камеры не ухватили ничего подозрительного. Значит, придется привлекать к работе других.

– А угощеньице?

Филин усмехнулся. Вынул из кармана нож, раскрыл, полоснул по запястью. Русалка рванула к мосту, поднялась из воды, ловя каждую тяжелую солоноватую каплю. Провела по губам языком, насытившись.

– Договорились, птица, – улыбнулась она. – Приходи сюда завтра, в это же время.

***

Арина рухнула в сон, как в темную воду, и проснулась от того, что на кухне включили воду настоящую. Мать всегда вставала рано – готовила свежий завтрак обожаемому Павлуше, и Арина однажды сказала: бедная его будущая жена, от нее будут требовать ранних подъемов и пышно накрытых столов. Мать тогда ударила ее по лицу, на этом разговор и закончился.

Первые блаженные мгновения послесонья развеялись – реальность навалилась на Арину тяжелым брюхом. Павла убили, мать осталась в другом мире, все изменилось меньше, чем за сутки. И она теперь в квартире следователя, который ищет убийцу спортсменки – даже пытается как-то помогать ему.

Послышались шаги, скрипнула дверь – Филин заглянул в комнату, аккуратно поставил на пол пакет со знакомым логотипом магазина недорогой одежды.

– Доброе утро. Как спалось?

– Доброе, – Арина села на кровати, придерживая одеяло. – Хорошо, спасибо. Как вы?

Филин улыбнулся.

– Нормально. Купил вам тут кое-что, надеюсь, с размером не прогадал.

В пакете обнаружилась стопка одинаковых белых футболок с разноцветной надписью “Д.Р.У.З.Ь.Я”, две пары тонких спортивных брюк и несколько коробочек с бельем. Переодевшись, Арина вышла на кухню и спросила:

– Тут и русалки есть?

Филин, который задумчиво готовил омлет с овощами, обернулся к ней, и Арина подумала: неужели он всю ночь где-то летал?

– Конечно. Русалки это мифологическое понятие, а так – энергетический оттиск человека, погибшего в воде.

Оборотни есть. Избушка на курьих ножках убежала с пацанами на реку. Почему бы не быть и русалкам?

– А домовые тут бывают? – спросила Арина, усаживаясь за стол. Филин сгрузил на ее тарелку порцию омлета и ответил:

– Вы, наверно, о котах прайми. Да, бывают, живут намного дольше обычных котов. Способны проходить между энергетическими нитями мира, это делает их временно невидимыми.

Некоторое время Арина молча сидела, глядя на свою тарелку и не в силах взяться за вилку. Филин сгрузил сковороду в раковину, опустился за стол напротив, и она сказала:

– Вы порезались.

– Да, пришлось подкормить русалку, – небрежно ответил Влад, будто речь шла о чем-то простом и заурядном. – Если мужчина хочет добиться от нее правды, то должен дать ей свою кровь. Ну или семя.

Арина поежилась. Представилась набережная Турьи и серебристая стайка голодных русалок в воде – от картинки веяло чем-то первобытно-диким.

“Это теперь твой мир, – заметил внутренний голос. – Тебе тут жить до самого конца, привыкай”.

– Что будем делать сегодня? – спросила Арина.

– Опросим еще раз родителей Эухены. С ними вчера говорил мой коллега, но я хочу посмотреть на них сам.

Омлет получился очень вкусным. Доев, Арина встала к раковине, включила воду, и Филин тотчас же произнес:

– Да ладно вам, оставьте. Я помою.

– Это будет не по-честному, – улыбнулась Арина, взяв губку. Утро было солнечным и каким-то семейным, что ли, будто Влад был ее братом – но не тем, кого надо обслуживать, кто сам себе не отрежет куска хлеба.

Это было правильное ощущение, и Арине не хотелось лишаться этой правильности.

– Вы гостья, – сказал Филин и едва заметно нахмурился. – Я позвонил в общежитие полиции, там скоро освобождается комната. Сможете переехать туда, если вам тут как-то неловко.

Арина вымыла тарелку, поставила на сушилку – тарелок там стояло много, все были очень разными, словно у Филина была большая семья. Взялась за сковороду, подумав, что неловко сегодня как раз хозяину дома, а не гостье.

– Влад, у вас очень хорошо. Но мне неудобно вас стеснять.

– Я живу один, как видите, – Филин поднялся, прошел к кофе-машине. – Так что оставайтесь, если хотите. Я потом еще диссертацию напишу, – он взял чашку и произнес с очень серьезным выражением: – “Социальная адаптация лица с аномальным пространственно-временным происхождением в условиях современного российского общества: стратегии интеграции и риски маргинализации”.

“Вот кто я такая, – подумала Арина. – Аномалия”.

Все-таки, общаясь с ней, Филин преследовал корыстные цели. Павел был прав: ничего в жизни не делается просто так, по доброте душевной.

– Тот человек так на вас кричал вчера.

Филин усмехнулся. Наполнил кофе одну чашку, взял из коробочки новую капсулу.

– Рудковский-то? Ну вот он как раз из Отдела К. Вернее, из бывшего, отдел расформировали пару лет назад за ненадобностью. У нас очень давно не было никого из ваших.

Арина кивнула. Почему-то сама мысль о том, что ей мог заняться этот Рудковский, вызывала липкий брезгливый страх, какой бывает, когда видишь змею.