– А этого как нашли? Что, действительно с крыльями был? – слова настоятельницы звучали скептически. Хоть и ждали в монастыре пятерых из «Кулака» более тысячи лет, ни она, ни Добря не представляли, кто на самом деле войдет в пятерку. И если «Уходящим в никуда» мог стать любой мальчишка, сбежавший из дома, то «Потерявший крылья» должен был, по разумению сестер, эти самые крылья иметь. Ведь нельзя потерять то, чем не обладаешь? Хотя и здесь существовала особая закавыка: разве нельзя сказать об отчаявшемся, поникшем человеке, что он потерял крылья?

«Ох, слишком мало мы знаем! Если бы не пожар, случившийся более шести веков назад и уничтоживший почти все тайные знания, нам было бы гораздо легче собрать участников пророчества».

– А не было никаких крыльев, – пожала плечами Добря. – И вовсе не искали мы его. Он сам нам на голову свалился.

– Как так?

– Ну, сначала мы услышали доносящийся откуда–то с неба трубный рев, переходящий в истошный крик. Я испугалась до жути. А потом в колодец на внутреннем дворе рухнул человек. И если бы не вода, разбился бы насмерть.

– А как он в небе оказался?

– Говорит, что родом из красных драконов. Сын какого–то капитана Шоттса.

История о расе оборотней, скрывающихся в Лабиринтах, сделавших королевство Тонг–Зитт огромной тюрьмой, после победы Союза стала знакома чуть ли не каждому. Разгневавшийся древний бог Гаюрд, которого выпустила на свободу дочь эрийской венценосной четы Роуз, лишил крыльев красных драконов, отличавшихся особенной кровожадностью, сделав их простыми людьми.

– Наш Шелль летел в группе разведчиков в столицу Эрии, пока их королева громила остров Пигеон. Там и нашла, мерзавка, свою смерть. Все говорят, что Роуз отчаянно защищалась, когда Лолибон Великая пыталась ее убить, но сама же напоролась на свой кинжал. Врут. Ее спящую убил бреужский принц, а потом подставил Роуз…

– Без подробностей, пожалуйста, – Мякиня поморщилась. Предательство трусливого принца замалчивалось союзниками, но ей ли не знать правду? Руфф последний человек, кому она подала бы руку. Поганец. – А остальные драконы из той группы? Они что?

Добря печально вздохнула.

– Не всем так повезло, как юному сыну Шоттса. Они как раз над скалами летели. Мы похоронили разбившихся насмерть у Мавкиного болота. Иноземцы все ж таки. Наши побоялись их на монастырский погост класть. Мало ли, вдруг станут такими же, как утопленницы с Лебяжьего озера? А тут на тебе, громи монахинь и их воспитанников – всего лишь одна стена и никакой особой защиты…

– Ну, особая–то есть, просто о ней незачем посторонним знать. Но ты права. Сейчас всякого ожидать можно, – согласилась настоятельница. – Хватило бы времени найти последнего из пятерки.

– Сестра, а тебе не кажется странным, что в этот раз в «Кулаке» женщина? Ведь сколько раз пятерка собиралась, но женщина в ней отродясь не упоминалась. Я все «Сагрийские хроники» проштудировала, ни разу не встретила, чтобы о ком–нибудь говорили «она». Может быть, мы ошиблись, и где–то в другом месте растет бастард, в ком королевская кровь смешана с колдовской?

– Думаешь, я зря столько времени в Лунном дворце провела? – настоятельница подхватила трущуюся об ноги кошку. Пальцы бывшей няньки зарылась в пушистую шерсть. – Я каждую королевскую династию мира до седьмой колена изучила, все побочные ветви перебрала, ни одного бастарда не пропустила. Я знаю поименно даже тех, о ком их знатные отцы не догадываются.

– А у меня закралось сомнение, что мы напрасно вычеркнули из списков Петра Пигеона. Смотри, его родители – маг из Сулейха, ходящий дорогами бахриманов, и графиня Леоль, чья ветвь когда–то отошла от королевского древа. Королевского! Как ни крути, в нем течет голубая кровь эрийцев.

– Петр не бастард, брак Халида и Леоль подтвержден записями в храмовой книге, – Мякиня откинулась на спинку кресла и устало зевнула, прикрывая рот ладонью. Кошка, лишившись внимания, недовольно завозилась, что заставило хозяйку вновь вернуться к мерному поглаживанию животного. – Я же говорю, каждого отпрыска королей с пристрастием рассматривала. Нет другого варианта, наш бастард – Стелла.

– Она теперь Луна, – Добря ткнула пальцем в последнюю запись.

Нет, не шли царевне серые одежды. Узкое личико обрамлял грубый платок, спрятавший волосы, которыми Стелла заслуженно гордилась, из–под длинных рукавов видны лишь кончики пальцев, хламида, заменившая платье, делала ее фигуру и вовсе бесформенной. На ногах шерстяные чулки и невысокие сапоги из валянной шерсти – ни тебе застежки, ни хоть какого–нибудь каблучка. Пугало–пугалом. Вместо привычных колец с самоцветными каменьями – простое, с выгравированными по ободу охранными рунами. Его монахиней, выдававшей одежду, было велено не снимать.

– А у тебя глаза красивые. Синие–пресиние. Особенно когда плачешь, – на противоположной кровати, заправленной шерстяным колючим одеялом, сидела еще одна монастырская воспитанница. Ее звали Лилией.

– Я не плачу. Совсем нет, – Стелла сделала вид, что возится в сундучке, в котором хранились гребень, зеркальце и прочие мелкие вещицы, что могли пригодиться в уходе за собой.

«И в самом деле, что со мной происходит? Разве я была такой плаксой прежде? Разве это не я сбегала из дворца, чтобы с деревенскими мальчишками удить рыбу, плескаться в холодной реке, припустить с шиком в разговоре ругательное слово, за которое мачеха уничтожила бы одним взглядом?»

– Мне просто пыль в глаза попала, – для подтверждения слов царевна громко чихнула.

Еще во дворце Стелла научилась держать удар, но события последних дней основательно расшатали ее уверенность в себе. Сначала от нее отказался жених, потом подвел отец, ну а после неприятно удивила няня, оказавшаяся вовсе не той доброй старушкой, что попустительствовала проказам воспитанницы. Привычный мир рухнул, а в новом Луна себя еще не нашла.

– Ага, – соседка, приготовившаяся ко сну, а потому скинувшая с себя неприглядные серые одежды, оказалась милой пампушкой с гладкой кожей и чудесными светлыми волосами, что красиво рассыпались по белым плечам. Она запрыгнула на кровать и натянула одеяло до самого носа. Помещение не отапливалось, но царевна, занятая переживаниями, холода не замечала. – Когда меня привели в монастырь, мне тоже все время пыль в глаза попадала.

– А ты почему оказалась здесь?

Лилия сморщила нос.

– Ты, Луна, пожалуйста, не обижайся, но я не хочу об этом рассказывать. У нас вообще не принято расспрашивать о личном. А ведь дар и все, что с ним связано, личное, правда? – сказала и поспешно задула свечу.

– Правда. Извини, – если бы не темнота, Лилия заметила бы, как густо покраснела царевна. И кто за язык дернул? Ей тоже не хотелось бы рассказывать, что она монстр, причиняющий людям боль. Хорошо, что в соседке нет черноты, а значит, к ней она может прикоснуться. Когда–нибудь. Если, конечно, та позволит, взять, к примеру, за руку, или обнять.

– Ты не робей, – Лилия перешла на шепот. – Скоро освоишься и перестанешь думать о прежней жизни. Здесь интересно. Вот если бы еще не заставляли носить эти ужасные балахоны, то вообще было бы здорово.

– А здесь много таких, одаренных?

– Я думаю, много. Только я не всех знаю. Пойди, разберись, кто одарен, а кто просто в монастыре служит. Знаешь, – Лилия завозилась в кровати, отчего та заскрипела, – тут есть двое парней, из–за которых все девчонки перессорились. Один работает в лаборатории, другой в библиотеке…

Стелла поднялась на локте, чтобы лучше расслышать, что ей шепчет соседка.

Парни… Вокруг царевны всегда находились либо пожилые люди, либо сверстники, которых парнями–то никак нельзя было назвать. Стелла почувствовала себя взрослой лишь однажды, когда ей торжественно объявили, что она стала невестой эрийского принца. Даже пыталась вести себя иначе: ходила степенно, говорила тихо, взяла в руки заброшенную вышивку… Настроя хватило на два дня. Ровно до того момента, как появился Чиж и позвал в лес:

– Мы нашли капканы, которые расставили браконьеры! Айда зверье спасать!

«И как сами не попались в те ловушки? – царевна улыбнулась своим мыслям, вспоминая, как они бежали с диким криком от злодеев. Нянька потом целую неделю лечила рваную рану на колене. – А я ведь даже не почувствовала, что штанина порвалась, и кровь в сапог натекла. След, наверное, до сих пор виден».

Стелла пощупала выпуклый шрам, оставленный обломившейся веткой.

– Так вот, – Лилия продолжала шептать, – на Лозу Стрела глаз положила. Но он так себе, на мой взгляд худосочный какой–то. А вот Ветер… Ветер, это да… – соседка мечтательно вздохнула. – Только возле него Осока все время вьется. Поэтому не вздумай даже вид показать, что тебе кто–то из парней понравился. Девчонки со свету сживут.

– Не сживут. Я парнями не интересуюсь, – царевна сунула ладонь под подушку и нащупала рисунок бывшего жениха. – Совсем.

– А сколько тебе лет? – в голосе Лилии слышалось сомнение.

– Тринадцать.

– А! Ну да. Ты еще маленькая. А мне вот скоро пятнадцать и знаешь, как щемит здесь, когда я смотрю на Ветра? – опять возня под одеялом.

«За сердце схватилась», – догадалась Стелла.

– Он такой… такой…Ты спишь, что ли?

Царевна не ответила. Она опять плакала, хоть и клялась сама себе совсем недавно, что перестанет рыдать по всякому поводу. Что такое щемит сердце, Стелла прекрасно знала, несмотря на свои тринадцать лет.

ГЛАВА 7

Ветер…

Царевна откуда–то знала, что идущий ей навстречу человек и есть Ветер.

Стремительное движение, бьющие по голенищам сапог углы длинного плаща, развевающиеся темные волосы, блуждающая на лице полуулыбка, появившаяся в ответ на неуклюжий реверанс соседки Стеллы.

– З–здрас–сти… – произнесла Лилия, прожужжав, словно пчела, шипящие звуки.

Но Ветер уже ушел. Вернее, улетел, оставив после себя свежий запах.

Да, именно так пахнет ветер, когда он с порога встречает тебя ароматами осени: спелыми яблоками, подсыхающими травами, приближающимися заморозками.

– Видела? – удар локтем в бок заставил Стеллу отмереть. – Высок, красив… А улыбка? А ресницы какие? Я бы от таких не отказалась…

– Но какой же Ветер парень? – царевна дернула плечом. Спроси ее кто, отчего вдруг пробудилось жгучее желание говорить поперек, не нашлась бы, что ответить. – Он же старый уже. Я вон, кажется, и седину в волосах разглядела.

Старый – не старый, а впечатление на царевну произвел сильное. Чувствовалась в Ветре какая–то свобода, независимость, уверенность.

– И где же ты седину увидела? – Лилия от возмущения всплеснула руками. – Там светлые прядки между темными путаются и только. Видать, солнце пожгло. Вот и мой батюшка, как уедет с торговым караваном на юг, так через полгода с выгоревшими волосами возвращается. А за зиму опять чернявыми становятся, только концы кудряшек, если их не обрезать, будто ржавые.

– И взгляд твой Ветер щурит, – царевна не унималась. Не хотелось ей поддаваться восхищению, которое бурлило в соседке. – Наверное, бедняжечка плохо видит. Зуб даю, – она вспомнила присказку своих деревенских друзей, – что у него где–нибудь в кармане лежат очки с толстыми стеклами. Должно быть, поэтому он на твое приветствие и не ответил. Просто не увидел нас.

– Скажи еще, не услышал, – ахнула подруга. – Я громко поздоровалась.

– А если бы я в тот момент закрыла глаза, то подумала бы, что тут пчела вьется и зудит. З–з–здрас–с–те… – передразнила царевна Лилию.

Та не удержалась и от гнева притопнула ногой.

– Ладно, умница. Я еще посмотрю, как ты вздыхать по нему станешь, когда поближе познакомишься. Вот тогда–то я тебе припомню и очки, и седину в волосах.

– А сколько Ветру лет?

– Кто ж его знает? На мой взгляд, двадцать пять, не меньше.