И он все же зазвенел. Оба мула – а они были на голову выше меня – вскинули головы. Они сразу поняли, зачем я здесь, и стали угрожающе притопывать передними копытами и пофыркивать в мою сторону, предупреждая, что не стоит вторгаться на их территорию. Но как я мог отступить, когда замечательная еда – вот она, перед глазами! Я оценил обстановку: черный, что постарше, запряжен и напасть на меня у него вообще не получится, а тот, что помоложе, на длинной привязи, взнуздан, с путами на ногах и тоже особой опасности не представляет. Так что до корма добраться можно, нужно лишь увертываться от их зубов.

Раздраженным ржанием мулы пытались отпугнуть меня. Что беситесь, ублюдки черные, всем еды хватит, что вы все себе да себе! Нынче коммунизм на дворе, что мое – твое, а что твое – мое, чего тут делить. Улучив момент, я разинул рот и рванулся к корзине. Мулы ощерились, забрякали удила. Ах, вы кусаться, ублюдки, – ну, в этом я горазд, куда вам со мной мериться! Проглотив добытый корм, я хватанул запряженного мула, так что у него кусок уха отлетел на землю. Потом цапнул за шею молодого гаденыша, забив весь рот гривой. И пошло-поехало. С краем корзины в зубах я стремительно попятился. На меня бросился тот, что на привязи. Я высоко взбрыкнул задними ногами, одна нога повисла в воздухе, другая угодила ему прямо в нос. От боли тот сначала свалился на землю, а потом, зажмурившись, стал ходить кругами, пока совсем не запутался в вожжах. А я в это время торопливо уминал корм. Но все хорошее длится недолго: из одного из дворов, громко крича, выбежал возчик – синий кушак на поясе, бич в руке. Я жевал изо всех сил, а он летел на меня, размахивая бичом. Тот щелкал у него в руках и извивался, как змея. Кряжистый и кривоногий, так и должен выглядеть хороший возница, да и с бичом умело обращается. Дубина – не страшно, попробуй попади. А бич дело другое: крутится туда-сюда, поди увернись. Если кто им владеет искусно, злого жеребца уложить может. Своими глазами видел однажды, аж оторопь берет. Худо дело, бич все ближе. Хочешь не хочешь, надо давать деру. И я отскочил на безопасное расстояние, не спуская глаз с корзины. Возница за мной, я отбежал еще. Он остановился, я тоже, но продолжал коситься на корзину. Увидев, что мулы изранены, он принялся ругаться на чем свет стоит.

Мол, будь ружье, с одного выстрела положил бы меня. Ох, и повеселил же! «Иа, иа», – заревел я, в том смысле, что если бы не бич, я бы тебе голову прокусил. Он, похоже, понял, что я имел в виду, – видимо, догадался, что я и есть тот самый злой осел, что покусал уже немало людей. Он и бич не опускал, и ближе подходить не решался, а только оглядывался по сторонам, явно ища подмогу. Понятно: и побаивается, и поймать хочет.

Вдали показались рассыпавшиеся веером люди. По запаху я понял, что это гонявшиеся за мной все эти дни ополченцы. Наесться я успел лишь наполовину, но кус такого славного корма шел за десять, сил прибавилось, да и боевой дух окреп. Не выйдет у вас окружить меня, болваны двуногие.

И тут вдалеке на проселочной дороге показалась необычная квадратная штуковина травянисто-зеленого цвета. Она покачивалась из стороны в сторону, но двигалась с большой скоростью и поднимала клубы пыли. Теперь-то я знаю, что это был джип советской постройки. Теперь я много чего другого знаю – и «Ауди», и «Мерседесы», и «БМВ», и «Тойоты». Знаю даже про американские шаттлы и русские авианосцы. Но тогда я был ослом, ослом образца тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. По ровной дороге эта странная штуковина на четырех колесах с резиновыми шинами мчалась явно быстрее, но на пересеченной местности она мне не соперник. Как выразился когда-то Мо Янь, козел и на дерево залезть может, а ослу на гору забраться – раз плюнуть.

Для удобства повествования будем считать, будто в ту пору я уже знал, что такое советский джип. Я немного струхнул, но меня еще разбирало любопытство. И пока я колебался, ополченцы окружили меня, а подъехавший джип заблокировал мне дорогу. Он остановился в нескольких десятках метров, и из него выскочили трое. Впереди шел мой старый знакомый, тогда начальник района, а теперь уже уездный начальник. Прошло несколько лет, а он не очень изменился – даже одет вроде так же.

На уездного начальника Чэня я зла не держал. Сыграла свою роль и высокая похвала в мой адрес, она грела душу. Еще сблизило с ним то, что он когда-то торговал ослами. В общем, это был начальник уезда, душевно относившийся к ослам, и, доверяя ему, я ждал, когда он подойдет.

Уездный дал знак шедшим рядом остановиться и махнул ополченцам за моей спиной, которым не терпелось отличиться – схватить меня или убить, – чтобы они тоже не приближались. Оставшись один, поднял руку и с ласкающим слух свистом неспешно зашагал ко мне. Он был уже метрах в трех-пяти, когда я заметил в его руке поджаренную бобовую лепешку, от которой исходил чудный аромат. Знакомый мотивчик, что он насвистывал, исполнил меня нежной грусти. Внутреннее напряжение исчезло, мышцы расслабились. Появилось желание прислониться к этому человеку, дать ему погладить себя. Так он и подошел ко мне вплотную, правой рукой обнял за шею, а левой поднес мне ко рту лепешку. Когда эта рука освободилась, погладил меня по переносице и пробормотал:

– Эх, белокопытка, добрый ты осел; жаль вот, этого так и не поняли те, кто в ослах не разбирается. Ну а теперь ладно, пойдем со мной, научу тебя, как стать выдающимся, послушным и храбрым ослом, которого все будут любить!

Уездный велел ополченцам разойтись и отправил джип назад в город. Забрался на меня без седла, очень уверенно, уселся именно туда, где удобнее всего нести его. Вот уж действительно, и наездник хороший, и в ослах разбирается. А он похлопал меня по шее:

– Ну, пошел, приятель!

С тех пор я стал возить по просторам уезда начальника Чэня, этого поджарого, но пышущего энергией коммуниста. Прежде мои передвижения ограничивались самим Гаоми, а с уездным я побывал и на севере, на отмелях Бохая, и на юге – на месторождении железной руды Уляньшань; на западе добирался до бурных вод реки Мучжухэ, а на востоке – до Хуншитань, где с Желтого моря пахнет рыбой.

Славное это было времечко в моей ослиной жизни. Я забыл тогда про Симэнь Нао, забыл про связанных с ним людей и события, забыл даже про Лань Ляня, с которым меня связывали глубокие чувства. Наверное, как я потом вспоминал, причиной этому было подспудное ощущение «официальности» своего положения: ослы – они тоже благоговеют перед чиновной службой. То, как относился ко мне уездный Чэнь, до конца дней не забуду. Он собственноручно готовил мне корм, вычесывал, повязал на шею ленту с пятью красными помпонами, добавил красную шелковую кисть и на колокольчик.

Куда бы он ни отправлялся с проверкой, обхождение мне выказывали самое высокое: намешивали самый лучший корм, поили чистой ключевой водой, расчесывали костяным гребешком, насыпали на ровном месте мелкого белого песка, чтобы я мог покататься вволю. Народ знал: такое отношение к ослу уездного очень приятно ему самому. Подольститься ко мне, как говорится, развеять выпущенные мной, ослом, газы ^[82], было все равно что прогнуться перед моим седоком. Славный малый был этот уездный, предпочитал передвигаться на осле, а не на машине. Во-первых, экономия бензина, во‑вторых, ему часто приходилось инспектировать места добычи железной руды в горах, а туда можно добраться если не на осле, то лишь пешком. Но я, конечно, понимал, что главной причиной его отношения ко мне была глубокая привязанность к нашему брату, укоренившаяся в нем за долгие годы торговли ослами. У некоторых мужчин глаза загораются при виде красотки, а уездный начинал потирать руки, завидев доброго осла. Неудивительно, что его расположение завоевал я – и копыта белоснежные, и по уму человеку не уступлю.

С тех пор как на мне стал ездить начальник уезда, потеряла всякий смысл и уздечка. Благодаря уездному упрямый, кусачий осел со скверной репутацией за короткий срок превратился в безропотного и послушного, умного и сообразительного – просто чудо. Секретарь уездного, малый по фамилии Фань, как-то сфотографировал начальника, когда он верхом на мне инспектировал рудник, написал небольшую статью и отправил в провинциальную ^[83] газету, где ее опубликовали на видном месте.

Однажды во время путешествий с уездным я встретил Лань Ляня. Он спускался по узкой горной тропинке с двумя корзинами железной руды на коромысле, а мы поднимались в гору. Завидев меня, Лань Лянь скинул коромысло, куски руды высыпались и покатились вниз по склону.

– Ты что творишь? – рассердился уездный. – Руда на вес золота, нельзя терять ни куска! Полезай вниз и доставай.

Лань Лянь, по всей видимости, не слышал ни слова из сказанного. С горящими глазами он подбежал и обнял меня за шею:

– Черныш, Черныш, дружище, наконец-то я нашел тебя…

Уездный узнал в Лань Ляне моего бывшего хозяина, обернулся к секретарю Фаню, который сопровождал нас на дохлой кляче, и знаком предложил разобраться. Тот все понял, соскочил с лошади и оттащил Лань Ляня в сторону:

– Ты что? Это же осел начальника уезда.

– Это мой осел, мой Черныш. Он с рождения остался без матери, моя жена выкормила его рисовой каткой. Он у нас в семье самое дорогое.

– Пусть он действительно ваш, но, если бы не начальник уезда, его давно бы уже пристрелили и съели. Теперь он на ответственной работе, возит начальника, экономит стране издержки на использование джипа. Уездный начальник без него как без рук, и ты должен радоваться, что твой осел играет такую важную роль.

– Какое мне дело, – не сдавался Лань Лянь. – Осел мой, и я забираю его домой.

– Лань Лянь, дружище, – вмешался уездный, – времена нынче чрезвычайные, и этот осел, который по горам ходит как по равнине, оказывает мне немалую помощь. Так что давай считать, что я взял его у тебя на время. Когда большой скачок закончится, сразу верну. А за время аренды власти выплатят тебе соответствующую компенсацию.

Лань Лянь собирался сказать что-то еще, но к нему подошел ганьбу из народной коммуны, оттеснил на обочину и прошипел:

– Ты, мать твою, чисто пес в паланкине, не ценишь доброго отношения. То, что начальник уезда ездит на твоем осле, – это удача, какая выпадает раз в три поколения.

Уездный поднял руку, чтобы прекратить его грубости:

– Вот что, Лань Лянь, ты человек с характером, я тебя уважаю, но и досадую. Как начальник уезда выражаю надежду, что ты вскоре вступишь в кооператив вместе со своим ослом и больше не будешь идти наперекор движению истории.

Ганьбу отпихнул Лань Ляня с дороги, чтобы освободить путь уездному, то есть мне. Я видел, с каким выражением лица смотрел на меня Лань Лянь, и мне стало стыдно. «Не считается ли это предательством хозяина ради сильных мира сего?» – думал я. Словно угадав мои мысли, уездный похлопал меня по голове, успокаивая:

– Давай, белокопытка, поспешай. Возя меня, ты вносишь больший вклад, нежели следуя за Лань Лянем. Рано или поздно он вступит в народную коммуну, а после этого ты станешь коллективным достоянием. Разве не справедливо, когда руководитель уезда ездит по делам на осле народной коммуны?