Урожденная Бай от страха чуть не упала, уронив тяжелую корзину на свои крохотные ножки. Вскрикнула от боли, потом тихо заплакала, всхлипывая как маленькая. Ян Седьмой замахнулся и с силой хлестнул ее лозиной. Я яростно рванулся к нему с веревки, которую держал Лань Лянь. Лозина со свистом рубанула в каком-то цуне от переносицы урожденной Бай, не нанеся ей никакого вреда. Набил руку, ублюдок вороватый. И поесть всегда был не дурак, и поблудить, и азартных игр любитель, и трубочку опиума выкурить не прочь – ко всему имел слабость этот Ян Седьмой. Хозяйство отца свел на нет, мать из-за него повесилась – но вот, пожалуйста, беднейший крестьянин, авангард революции. Кулаком бы ему заехать – да вот кулаком никак, если только копытом двинуть или цапнуть большими ослиными зубами. Погоди, ублюдок, со своими усиками, сигареткой и лозиной, – дай срок. Я, Осел Симэнь, так тебя хватану, что попомнишь.

Хозяин вовремя удержал меня, иначе этому гаду худо бы пришлось. Я инстинктивно задрал зад и лягнул задними ногами. Удар пришелся в мягкое, это было брюхо Яна Седьмого. У осла обзор гораздо шире: видно и то, что позади. Этот пес шелудивый хлопнулся задом на землю, личико пожелтело. Долго не мог отдышаться, а потом завопил: «Мама!» Довел мать до самоубийства, а еще зовешь ее, ублюдок!

Хозяин бросил веревку и поспешил помочь Яну подняться. Тот подобрал лозину и, выгнув спину, замахнулся, чтобы вытянуть меня по голове. Хозяин схватил его за запястье, и лозина замерла в воздухе.

– Прежде чем бить осла, нужно тоже смотреть, кто хозяин ^[52].

– Мать твою, Лань Лянь, Симэнь Нао сынок названый, подрывной элемент, затесавшийся в классовые ряды, сейчас и ты у меня получишь! – заорал Ян.

Его запястья хозяин не отпускал, а незаметно сжал покрепче, да так, что этот молодчик, растративший себя на развлечения с потаскухами, заскулил от боли, а лозина выпала из руки. Хозяин отпихнул Яна со словами:

– Скажи спасибо, что мой осел еще не подкован.

Лань Лянь вывел меня за южную границу деревни, где на валу покачивались под ветерком заросли пожухлого щетинника. Сегодня, в день основания кооператива, свершился и обряд моего, Симэня Осла, совершеннолетия.

– Ну что, ослик, – сказал хозяин, – веду тебя подковывать. С подковами будешь как в обувке, не натрешь ноги камнями и копыта о что-нибудь острое не порежешь. В подковах будешь уже большой, пора помогать мне в работе.

Разве работать на хозяина не удел каждого осла? «И-а, и-а!» – закричал я, задрав голову. Это был мой первый звук после рождения ослом; он прозвучал так грубо и звонко, что на лице хозяина отразилось приятное удивление.

Мастером по ковке был местный кузнец. Дочерна закопченное лицо, красный нос, надбровные дуги без единой волосинки, воспаленные глаза без ресниц, три глубокие морщины на лбу в угольной пыли. Его подмастерье, белокожий юноша, просто обливался потом, я даже забеспокоился, что этак вся вода из него и вытечет. А старик-кузнец не потел нисколько, будто за долгие годы работы в жаркой кузнице влага из него давно испарилась. Парнишка левой рукой работал мехами, а правой орудовал щипцами, поворачивая заготовку в огне горна. Как только она раскалялась, он вытаскивал ее, дышащую огнем, и вдвоем с кузнецом они принимались ее отбивать – сначала большим молотом, потом малым. Тяжелые удары, звонкое постукивание, летящие во все стороны искры – все это действовало на меня, Симэня Осла, завораживающе.

«Этот белолицый парнишка, судя по всему, талантлив, – подумал я. – На сцену бы ему, с девицами заигрывать, в любви объясняться, изливать нежные чувства, проводить счастливые часы, как во сне. А заставлять его с железом работать никуда не годится». Я и представить не мог, что в теле этого способного юноши, похожего на Пань Аня ^[53], таится такая сила. Большим восемнадцатифунтовым молотом, с которым, казалось бы, непросто управиться даже буйволоподобному мастеру-кузнецу, он орудовал так легко и свободно, будто этот молот продолжение его самого. Словно кусок глины, сталь на наковальне принимала под ударами форму, какую хотели придать ей кузнец с подмастерьем. Из подушкообразной заготовки получился резак для соломы, самый большой инструмент в крестьянском хозяйстве. Во время перерыва в работе к ним подошел хозяин:

– Осмелюсь побеспокоить, мастер Цзинь, хочу попросить вот осла подковать.

Старик затянулся сигаретой и выпустил дым через нос и уши. Подмастерье жадными глотками пил из большой фаянсовой чашки. Выпитое, казалось, тут же выходило потом, и до меня донесся необычный аромат этого прекрасного, непорочного, трудолюбивого юношеского тела.

– Славный «белокопытка», – оценил старик-кузнец, смерив меня взглядом, и вздохнул. Я стоял возле навеса, рядом с широкой дорогой, которая вела в уездный город, и, покосившись, впервые глянул на свои белоснежные копыта. Надо же, «белокопытка» – это почти что «великолепный скакун»! И поток воспоминаний, связанных с Симэнь Нао, иссяк. Но от последующих слов будто холодной водой окатило. – Осел вот только, была бы лошадь…

– От лошади тоже толку мало, – перебил юноша, поставив чашку. – Вон в госхозе только что получили пару тракторов «дунфанхун» ^[54], сотня лошадиных сил каждый. Здоровенный тополь в два обхвата обмотали железным тросом, трактор газанул и вырвал. С корнем вырвал, а корни будь здоров, на пол-улицы!

– Много ты понимаешь! – сердито буркнул старик и повернулся к Лань Ляню. – Старина Лань, он хоть и осел, но смотрится так, что цены ему нет. А ну как чиновникам прискучат первоклассные скакуны и они вдруг вздумают пересесть на ослов – тут, Лань Лянь, час твоего осла и придет.

Юноша презрительно усмехнулся, а потом и вовсе расхохотался. Прекратил он смеяться так же внезапно, как и начал, будто и смех, и мгновенно появившееся на лице и так же резко исчезнувшее выражение касались лишь его одного. Старик был явно поражен этим диким хохотом подмастерья; он вроде бы растерянно смотрел на него, но на самом деле о чем-то размышлял. А потом произнес:

– Цзинь Бянь, подковы есть еще?

– Полно, только все лошадиные.

– Тогда давай их в горн, расплавим и выкуем ослиные.

Времени прошло – лишь трубку табаку выкурить, а у них из комплекта лошадиных подков уже ослиные были готовы. Подмастерье вынес табуретку и поставил позади меня, а старик острым резаком подровнял мне копыта. Закончив, отступил на пару шагов, глянул на меня и восхищенно сказал:

– Добрый осел, в жизни не видел такого красавца!

– Да будь он еще красивее, все одно с комбайном не сравнится. В госхозе есть один импортный, советский, красный такой, так одним махом десять рядов пшеницы убирает. Впереди колосья захватывает, сзади зерно сыплется, пять минут – и мешок готов! – зачарованно произнес юный Цзинь Бянь.

Старый кузнец вздохнул:

– Похоже, Цзинь Бянь, ты у меня не задержишься. Но даже если завтра соберешься уходить, этого осла надо подковать сегодня.

Прислонившись ко мне, Цзинь Бянь левой рукой брал мою ногу, в правой держа молоток, а в зубах пять гвоздиков. Левой налаживал подкову на копыто и парой ударов загонял каждый гвоздик быстро и точно. Подковать четыре ноги у него заняло каких-то десять минут. Закончив, бросил инструменты и зашел под навес.

– Лань Лянь, – обратился к хозяину старик-кузнец, – проведи-ка его пару кругов, посмотрим, не хромает ли.

Хозяин сделал со мной круг по улице от торгово-снабженческого кооператива до скотобойни, где как раз резали черную свинью. Р-раз – нож вошел белый, р-раз – вышел красный, жуткое зрелище. Забойщик в бирюзовом халате, и контраст с красным бросается в глаза. Дойдя до районной администрации, мы столкнулись с начальником Чэнем и его охранником, и я понял, что церемония основания сельскохозяйственного производственного кооператива в деревне Симэнь закончилась. Велосипед начальника сломался, и охранник тащил его на плече. Завидев меня, районный долго не мог отвести глаз. Каким же молодцом я смотрелся, если так привлек его внимание! Стало ясно, я – осел, каких поискать. Должно быть, владыка ада все же чувствовал вину перед Симэнь Нао, раз одарил меня самыми красивыми ослиными ногами и великолепной головой.

– Вот уж действительно красавец осел, копыта – будто по снегу идет! – услышал я восхищенный голос районного.

– Можно племенным определить на животноводческую ферму, – откликнулся охранник.

– Ты ведь Лань Лянь из Симэньтуни? – уточнил начальник.

– Да, – подтвердил хозяин и хлопнул меня по заду, спеша пройти мимо.

Но районный остановил его и погладил меня по спине. Я тут же взбрыкнул.

– Этот осел с норовом, – предупредил хозяин.

– Надо обламывать помаленьку, раз с норовом – нельзя, чтоб горячим оставался. Иначе такого дикого ни к чему не приучишь, – поучал районный с видом знатока. – Я до того, как примкнул к революции, ослами приторговывал – тысячи через руки прошло, так что я их как свои пять пальцев знаю! – рассмеялся он. Глупо улыбнулся вслед за ним и хозяин. А районный продолжал: – Про тебя, Лань Лянь, мне Хун Тайюэ рассказал, и я им остался недоволен. Лань Лянь, сказал я, упрямый, как осел, его надо по шерстке гладить, иначе таким норовистым и останется, и тогда может начать и лягаться, и кусаться. Ты, Лань Лянь, пока можешь в кооператив не вступать, давай посоревнуйся с ним. Тебе, я знаю, выделено восемь му земли – вот и поглядим будущей осенью, сколько зерна ты соберешь в среднем с каждого му и сколько кооператив. Ежели у тебя урожайность будет выше, чем в кооперативе, оставайся и дальше единоличником. Ну а если кооператив тебя перещеголяет, тогда нам предстоит еще одна беседа.

– Ну гляди, начальник, попомни свои слова! – обрадовался хозяин.

– Да, что сказано, то сказано, вот они могут подтвердить. – И он указал на охранника и окруживших нас зевак.

Хозяин привел меня обратно к кузнице.

– Не хромает, – сообщил он старику, – ступает твердо, сделано на совесть. Вот уж не думал, что младший мастер Цзинь такой молодой, а сработает без сучка и без задоринки.

Старый кузнец криво усмехнулся и покачал головой, будто с тяжестью на душе. И тут я увидел выходящего из-под навеса Цзинь Бяня – скатка постели за спиной, серое одеяло, завернутое в собачью шкуру.

– Пошел я, мастер.

– Ступай, – печально проговорил старик, – поспешай в свое светлое будущее!

Глава 5
Урожденную Бай подвергают пыткам из-за вырытого клада. Осел скандалит в судилище и прыгает через стену

Меня переполняла радость от новеньких подков и стольких восхвалений в свой адрес; хозяин был рад услышанному от районного. И вот хозяин и его осел – Лань Лянь и я – несутся вприпрыжку посреди одетых золотом осенних полей. Это самый счастливый день с тех пор, как я стал ослом. Разве не лучше быть ослом, который всем нравится, чем незаслуженно обиженным человеком? Как пишет твой названый братец Мо Янь в пьеске «Записки о черном осле»:

Легки подковы, мчат меня как ветер. Забыл никчемность прежней жизни Осел Симэнь, он рад и беззаботен. И, голову задрав, кричит: «Иа-иа».