Ульяна Соболева: Альфа. Невеста для монстра

АЛЬФА. НЕВЕСТА ДЛЯ МОНСТРА

Ульяна Соболева

АННОТАЦИЯ:

Белое платье, союз кланов, обещание, что он будет рядом. Но тот, кто пришёл за мной, не просил согласия. Он разорвал свадебный зал – и унёс меня, как трофей. Цепь на щиколотке. Клетка под землёй. Кровь на руках. Он не спрашивает «можно». Он просто берёт. Он не герой. Он – монстр. Жуткий лютый зверь.

Его зовут Ромео Мортеллис, и я стала его слабостью. Я кричала. Я дралась. Я молила. А потом… я замолчала. Потому что поняла: Он – моя боль. Он – моя приручённая смерть.

Он вырвал меня из жизни – и вшил в свою

Глава 1

Под аркой из белых цветов было удивительно тихо – не снаружи, а внутри меня. Сердце билось не торопливо, как в моменты страха, а глубоко, сильно, как будто знало: сейчас оно отдает себя навсегда. Я стояла у алтаря, и весь мир будто растворился – осталась только я, он, свечи и шелест моего платья, едва касающегося мрамора пола. Белый цвет ткани – не просто символ. Это был мой глоток света после бесконечно долгой темноты. Я сжимала руку своего жениха, и его пальцы – тёплые, надёжные – отвечали мне тем же. Он не дрожал. Он был уверен, как всегда. Защитный. Крепкий, как скала, за которой не страшны были ни враги, ни судьба. И в этот момент я поверила: я больше не одна. Я больше не девочка, которую можно прятать. Я – женщина, за которой стоит семья. И мужчина, готовый стоять до конца.

Он наклонился ко мне чуть ближе, так, чтобы никто не услышал, и прошептал:

– Я рядом. Ты в безопасности. Теперь я буду любить и защищать тебя.

И от этих слов у меня защемило в груди так сильно, что я едва не расплакалась. Не от тревоги, нет – от того, как сильно я любила его. Моего Кайла. Как сильно хотела быть его женой. Как без остатка отдала ему себя, и сердце, и имя, и даже кровь – если бы потребовалось. Я доверяла. Безусловно. Наивно. Красиво.

Оркестр заиграл мягко, почти сказочно. Воздух был густой от аромата свечей и цветов. Всё было, как в мечте. Как в тех снах, где ты наконец находишь путь домой. Я чувствовала на себе взгляды гостей – в одних затаённая гордость, в других зависть, в третьих усталость от долгой вражды, которую должен был закончить наш союз.

Я смотрела в глаза своему будущему мужу, и впервые с детства почувствовала, что у меня действительно будет дом. Не стены. А дом. Там, где ждут. Где можно снять платье, сбросить маску и быть просто живой. Где будут дети. Смех. Где не будет страха. Где всё – наконец – закончится.

Я не знала, что в эту самую секунду, когда я думала о мире – по мою душу уже шёл волк.

Сначала был щелчок. Тихий, будто где-то за кулисами сорвался механизм, микрофон дал сбой или нога кого-то из гостей случайно задела подсвечник. Я даже не сразу поняла, что этот звук не принадлежит ни музыке, ни церемонии, ни нашему торжественному моменту, потому что мозг – проклятый защитник – не хочет верить в страшное, когда ты стоишь в белом у алтаря, в сердце – любовь, в теле – трепет, а рядом – человек, которому ты только что отдала всю себя. Но тишина, что последовала после, была такой тяжёлой, такой пронзительно вязкой, будто сама ткань мира натянулась до предела, готовая лопнуть. Эта тишина сдавила грудь, разлилась по костям, затекла в ладони, сжимавшие руку жениха. Я почувствовала, как он замер, как пальцы его напряглись, будто стальной захват. Он уловил что-то раньше меня – а может, просто всегда был быстрее, смелее, опытнее в сражениях, которых я никогда не видела.

– Нарушение периметра, – глухо сказал один из охранников в гарнитуру, и это прозвучало уже совсем не как ошибка. Это было приговором.

Я успела повернуть голову, и мне показалось, что воздух в зале потемнел. На мгновение свет стал тусклым, как будто кто-то опустил в храм огромную вуаль, сотканную из ночи. В проёме между колоннами появился силуэт. Высокий. Медленный. Чёрный, как провал, из которого не возвращаются. Он не шёл – он скользил, как тень живого кошмара, и всё внутри меня сразу сжалось в точку – остро, панически, животно. Моё тело узнало его раньше, чем разум. До боли, до ломоты, до брезгливого желания исчезнуть, стать невидимой, испариться. Я чувствовала, как вены стынут, как дыхание перехватывает – и ни один мускул не слушается, будто я стала куклой, забывшей, как быть живой.

Первый выстрел был таким резким, что у меня закружилась голова. Я даже не сразу поняла, что это выстрел, потому что звук был не просто громкий – он был реальный, как шлёпок по лицу, как удар по мозгу. За ним второй – и уже крики, истерика, суета, хаос, женщины в белом, мужчины в чёрном, охотники выхватывают оружие. Кто-то опрокинул скамью, свечи грохнулись о мрамор. Гости начали метаться, будто звери, пойманные в ловушку.

А он всё шёл.

Прямо ко мне. Прямо сквозь панику, сквозь тела, сквозь страх. Не торопясь. Как будто знал, что его никто не остановит. Как будто всё это – для него. И для меня.

Он не врывался, он не ломал двери, не кричал, не суетился, как те, кто боится. Его шаги звучали громче всех криков, чем-то глубоким, гулким, чем-то, что не поддаётся логике, потому что это не был звук – это было присутствие. Оно накатывало, как буря в гробовой тишине: с каждой секундой становилось всё тяжелее дышать. Он шагал по мрамору зала, оставляя после себя тропу ужаса, как будто воздух сам раступался перед ним. В его глазах не было ни злости, ни пены, ни безумия. Там была тишина, убивающая медленнее, чем пуля. Потому что эта тишина смотрела на тебя и говорила: «Ты – уже труп. Просто ещё не упал».

Охранники среагировали быстро, как и учили. Руки – к оружию, команда – вперёд. И всё это длилось не дольше удара сердца, потому что в следующую секунду – он выстрелил. Не целясь. Не думая. Как будто делал это сто раз. Один – падает, другой – рвёт горло в крике, третьему он перерезал горло, не замедлив шага, просто идя вперёд, будто знал маршрут наизусть. Его окружала кровь, а он шёл, как на прогулке, в идеально выглаженной чёрной рубашке, тёмный, как сама ночь, и ужасно красивый в своей жуткой, хищной цельности.

И тогда он посмотрел на меня.

Я не дышала. Он – тоже. Только этот взгляд… этот взгляд прожёг мне грудь, разорвал всё, во что я верила. Потому что я вдруг поняла: он пришёл не разрушить свадьбу – он пришёл забрать меня.

Жених шагнул вперёд. Закрыл меня собой, как стена. Он знал, что не успеет. Он всё равно закрыл.

– Уходи! – выкрикнул он, вытягивая руку с серебряным кинжалом. – Она не твоя!

Но он не ответил. Просто поднял руку.

Выстрел был глухим. Как бы ты ни готовился, ты не готов услышать, как в сердце твоей любви врезается металл. Пуля врезалась в грудь моего жениха, словно отметина от палача. Его глаза распахнулись, он дернулся – и рухнул, с глухим, страшным стуком, как будто сердце Бога упало на камень.

Я закричала. Так, как не кричала никогда. Так, как будто всё, чем я была, вырвалось через горло. Я рухнула на колени, обхватила его голову, гладила лицо дрожащими руками, шептала бессвязное: «Пожалуйста… пожалуйста… нет…» Я звала его по имени. А он – уже не слышал. Губы были приоткрыты. Ресницы дрожали, как у спящего. Но это был не сон. Это был ад.

И тогда он подошёл.

Он остановился прямо напротив меня, глядя, как я цепляюсь за мёртвое тело. Как цепляется существо, у которого отобрали последнюю надежду.

Он наклонился, небрежно, как будто рассматривал трофей, и проговорил спокойно, почти насмешливо:

– Теперь ты вдова. Или как там называют несостоявшихся жен?

Один миг – его рука в моих волосах. Как клык, вонзившийся в горло. Он не тянул – вырвал меня из собственной жизни, из мёртвого тела жениха, из белого платья, из последней иллюзии, что у меня есть выбор.

Я вскрикнула – не как женщина, как существо, которого рвут на части. Попыталась отбиться – ногтями, локтями, голосом, всем, что во мне ещё было живым.

– Ты больной ублюдок!.. – выкрикнула в лицо, ощущая его дыхание, тяжёлое, как дым от пожара. – Отпусти!..

Он смотрел. Не человек.

Волк в теле мужчины.

Глаза – жёлтые. Слишком спокойные. Слишком уверенные, как у зверя, который давно понял: ты уже в пасти.

Он не шевельнулся, когда я ударила его по лицу. Только щёлкнул шеей – и улыбнулся, как будто я не ранила, а поцеловала.

– Умница, – выдохнул он. – Моя рыбка не из тех, кто тонет молча.

Позади раздались крики. Капо охотников бросились вперёд – я узнала лица отцовских друзей, его телохранителей, тех, кто клялся защищать меня до смерти. Кто-то закричал:

– Назад! Отпусти её, тварь!

– Сейчас же, Моррелис! Или мы…

Он повернул голову. Медленно.

И в следующий миг рванулся вперёд.

Не руками. Тело его хрустнуло, изменилось, изломалось – под кожей запульсировало что-то дикое, чудовищное. Его лицо вытянулось, кожа треснула, пальцы стали когтями, плечи – раздались. Всё это – на моих глазах. За долю секунды.

Он превратился. В зверя. В зверя из легенд.

Мех цвета ночи. Пасть. Массивное тело. Грудь ходит ходуном. Глаза светятся.

И тогда из теней, из боковых проходов, из воздуха – вырвались другие.

Его стая.

Такие же – огромные, тёмные, с урчанием в глотках.

Они не ждали приказа.

Всё случилось в один миг.

Первого охотника – в клочья. Второго – разодрали когтями, как мешок с мясом. Третий пытался выстрелить – не успел, пасть сомкнулась у него на горле.

Кровь ударила в потолок. Крик женщин слился в ревущий хор. Люди бежали, падали, визжали. Я слышала, как кто-то из священников молится. Кто-то – блюёт.

Я стояла. Живая. В белом.

В крови. В эпицентре ада.

А он, всё ещё держа меня, стоял на задних лапах, полузверь, полубог, полуболь.

И смотрел.

Только на меня.

– Теперь ты поняла, кто я? – прозвучал в голове голос. – Я оставляю след, от которого не отмыться. Ты моя. С этого момента. С этой крови. С этой дрожи в костях. С этого ужаса, который ты никогда не забудешь.И твой кошмар только начался, рыбка!

Я билась, как раненый зверёныш, слепо, яростно, с безумной верой в то, что смогу вырваться. Ногами цепляла пол, каблук сломался, пальцы рвались из его хватки, я дёргалась, визжала, била его, словно моё тело само отказывалось принять – это не сон. Это не репетиция ужаса. Это реальность. Всё моё естество протестовало, а он тащил меня вперёд, сквозь зал, обагрённый криками, разбитым хрусталём и кровью.

Бокалы разлетались под моими ногами, звон били, как похоронные колокола по мёртвой невесте. Я сбила поднос с угощениями, перевернула стол, свалила свечу, и та, опрокинувшись, заползла огненной змейкой в подол белого платья, прожигая ткань и превращая её в горящий саван. Но я не чувствовала боли – только дикое, рвущее изнутри желание жить, спастись, вернуться туда, где он не держит меня так, будто я не женщина, а трофей, украденный у самого Дьявола.

Платье тянулось за мной – длинный, измятый шлейф, как след из крика, из крови, из рваных надежд. Кружево цеплялось за пол, за тела, за щепки, пока в конце концов не треснуло с хрустом, как кость. Я орала, в голос, с надрывом, с отчаянием, в которое уже проникал хрип:

– Папа! Папа, пожалуйста! Помоги мне!

И тогда я увидела его.

Он стоял.

Не мёртвый. Не раненый.

Целый. И абсолютно беспомощный.

Глаза расширены, рот полуоткрыт. Его пальцы дрожали, будто хотел что-то сделать, сказать, броситься… но не смог. Парализованный страхом. Парализованный мощью этого зла, вырвавшего меня у него из рук. Он смотрел мне в глаза – и ничего не сделал.

Толпа взорвалась паникой. Люди бросались к выходам, охотники выстраивались в оборону, крича команды. Всё грохотало, трещало, рушилось. Гости в белом – женщины с рваными причёсками, мужчины с окровавленными воротниками – метались по залу, как жуки в костре.

Один из них достал пистолет. Выстрел.

Пуля ушла в стену.

И тогда – вспышка тьмы.