Один из волков Ромео, огромный, черный, с кровавыми клыками, бросился.

В доли секунды человек стал мясом.

Пасть сомкнулась на горле – хруст.

Плечо оторвано, кровь брызнула на лепнину, на лицо женщины рядом. Она завизжала – и её голос слился с ревущим хором ужаса. Её платье – белое, с кружевом – мгновенно стало алой тряпкой.

Секунды.

И всё, что было церемонией, стало бойней.

Мраморный зал, украшенный лилиями, теперь пах кровью, мехом, смертью.

А он…

Он держал меня на руках.

Как будто я – подарок.

Как будто этот ад – пир, устроенный ради меня.

Он нёс меня сквозь толпу – мимо мёртвых, мимо сломанных, мимо стенающих.

Я извивалась, рыдала, цеплялась за воздух, но он только крепче прижимал к себе, как нечто дорогое.

Как трофей, за который он пролил кровь.

Как жертву, которую повезёт в логово.

Как женщину, которую выбрал волк.

И когда мы проходили мимо моего отца, всё, что тот сделал – закрыл глаза.

Чтобы не видеть, как его дочь уносят в ад.

Глава 2

Я очнулась не сразу. Сначала было лишь ощущение, что я – не я. Что тело – не моё, а выброшенное из жизни, скрученное, забытое где-то в чужом кошмаре. Мне казалось, что я нахожусь внутри мрамора, внутри камня – тяжёлого, холодного, неподвижного. Казалось, я мертва.

А потом я вдохнула.

Первый вдох – будто глоток ржавой воды. Воздух был влажным, затхлым, пахнущим сыростью и чужой болью, как в склепе, где давно не молились. Я попыталась пошевелиться – но всё внутри затрещало: кости ломило, мышцы ныли, голова гудела, будто кто-то долго бил меня изнутри молотком.

Под пальцами – пыль. Камень. Шершавый, живой, как будто дышал вместе со мной. Я медленно приоткрыла глаза. Темнота. Та, которая не просто ночная – подвальная, чужая, вязкая, как мрак в горле чудовища. Только из щёлки под потолком – крошечная решётка. И в этот узкий кусочек мира снаружи – капля света. Бледная. Безжизненная. Почти издевательская.

Я лежала, свернувшись в ком, как выброшенный щенок. В платье, которое ещё несколько часов назад было символом надежды, а теперь – тряпка, в которой меня утащили в ад. Рука дрожала. На пальцах – кровь. Не моя. Я чувствовала её запах, липкость, тёплую память. На языке – привкус металла, как будто я глотала гвозди.

Я не помнила, как оказалась здесь. Только… обрывки. Грязные, рваные, как клочья сна. Звук выстрела. Крик. Запах меха. Руки. Чьи-то сильные, чужие, жёсткие – врывающиеся в мою реальность, как молния. А потом – темнота. Тишина. Пустота.

Я попыталась сесть, но закружилась голова. Мир покачнулся, как на корабле в шторм. Тошнота подступила горлом, но я сжала зубы. Нет. Не дам. Не покажу слабости, даже если дрожу, даже если кожа липнет к камню, даже если я в логове зверя.

Только сейчас я заметила – на лодыжке что-то тянет. Тяжесть. Я дёрнулась – и тут же застыла: цепь. Холодная, настоящая, впившаяся в кожу, как метка. Щиколотка сжата – как будто мою свободу затянули в кольцо железа.

Я медленно опустила голову на руки.

И в первый раз за этот ужасный, бесконечный день – заплакала по-настоящему. Не от шока. Не от паники. А от того, что поняла:

я больше не в мире, где есть двери.

Я в клетке.

Я – у зверя.

Я почувствовала её не сразу. Сначала был просто вес – что-то чужое, жёсткое, обвившее мою щиколотку, как застывшая змея. Я шевельнулась – и раздался звон. Глухой, мерзкий, из тех, что вонзаются в уши, как капель в карцере: раз – два – три – ты не уйдёшь. Я посмотрела вниз, и моё дыхание оборвалось.

Цепь.

Настоящая. Тяжёлая, с коваными звеньями, вонзившаяся в кожу, как клеймо. Металл был ледяным, как смерть. Он не просто обвивал меня – он сжимал, врезался в плоть, как будто хотел, чтобы я запомнила его форму, вес, присутствие на коже.

Я дёрнулась – резко, от страха, от гнева, от инстинкта: сбежать, вырваться, бежать, бежать, бежать…

Боль ударила в мозг, будто ток. Кожа под цепью содралась мгновенно – я чувствовала, как хлынула кровь, горячая, унизительная, как будто моё тело кричало вместе со мной. Я зажала рот рукой, чтобы не заорать. Но руки дрожали, как листья под ливнем. Сердце колотилось, как в запертой клетке птица, – оно всё ещё верило, что может вырваться. Только не знало – куда.

Я ползком отодвинулась от стены – и вдруг поняла, что всё платье снизу в крови и грязи. Ткань тянулась за мной, тяжёлая, как мокрый саван. Под ней – ссадины, следы чьих-то пальцев, тёмные пятна на бёдрах и коленях, как отпечатки зверя, что решил, что я теперь его вещь.

Пол был холодным. Сырой камень вытягивал из меня тепло, как вампир – жизнь. Я прижалась спиной к стене, но и оттуда тянуло промозглой, сырой тьмой. Всё тело сотрясалось от холода – и не только физического. Я дрожала как от лихорадки. Каждая клетка дрожала – от ужаса, от бессилия, от осознания, что это не сон. Это не спектакль. Это теперь мой мир.

Мир, где цепь – твой браслет.

Где пол – твоя постель.

Где ты – невеста, которую никто не спросил, хочет ли она быть живой.

Я почувствовала это сразу – липкость на коже, вязкую и чужую. Моя правая рука была вся в крови. Она подсохла, стала тёплой коркой на запястье, липкой к пальцам, зловещей в своём молчаливом присутствии. Я уставилась на неё в темноте, не сразу осознавая, что это не моя кровь. Она была слишком густая, слишком тёмная. Я знала этот оттенок. Я видела, как он стекал из груди человека, которого я любила.

Мир опять пошатнулся. Я прислонилась лбом к холодной стене, и будто за спиной выросли голоса – шепчущие, напоминающие, насмешливые. В голове мелькал один и тот же кадр, как заевшая плёнка: его глаза в тот момент, когда пуля вошла в грудь. Его взгляд. Резкое движение. Его тело, рухнувшее к моим ногам. Его кровь, бьющая фонтаном на белое платье. Его губы, чуть приоткрытые, будто он хотел что-то сказать. Но не успел.

Мой желудок сжался. Внутри всё начало клокотать – страх, горе, отвращение к себе, к ситуации, к этой тюрьме. Я развернулась в сторону ближайшего угла и меня вырвало – резко, горько, некрасиво. Это было унижение в чистом виде, физическое доказательство того, что я больше не принадлежу себе. Что я не невеста. Что я – живой обрыв.

Я захлёбывалась, кашляла, рыдала, издавала какие-то дикие, животные звуки – как будто рвала из себя саму себя. И всё равно этого было мало. Я чувствовала, как поднимается безумие – медленно, ледяной змеёй по позвоночнику.

Я опёрлась рукой на стену, потянулась другой – и начала царапать. Бессмысленно. Ладонью, ногтями, изо всех сил, с остервенением, как будто хотела пробиться в другой мир сквозь эти камни. Царапала, скреблась, визжала, пока не почувствовала резкую боль – один ноготь треснул, сломался, и из-под него пошла кровь. Горячая. Моя.

Я отдёрнула руку, посмотрела на палец – и рассмеялась. Хрипло. Жалко. Почти беззвучно. Смех в котором не было ничего, кроме ужаса.

Слёзы лились сами, без спроса. Потоком, не прерываясь. Как будто тело решило избавиться от всей воды, что в нём осталась, чтобы высохнуть – и исчезнуть.

Я прижалась к стене, захлёбываясь, дрожа, с разодранной рукой и пальцем, который больше не ощущал себя частью тела. И с одной мыслью, бьющейся в голове, как в клетке:

Он забрал у меня всё.

Глава 3

Он вошёл, как всегда – без предупреждения, без стука, без страха. Точно знал, что найдёт меня сломленной. Сидящей в углу, с потухшим взглядом, с пустыми ладонями. Он привык, что я тишина. Что я тень. Что я уже начала растворяться в его правилах.

Но сегодня я не была тенью. Сегодня я – пепел, готовый вспыхнуть.

Я услышала, как скрипнула дверь. Почти бесшумно – он всегда входил так, как входят хищники. Плавно. Без угроз. Они не нуждаются в них. Их присутствие само по себе – приговор.

Но я уже стояла. Он не успел увидеть, как я поднялась с пола, как сжала в пальцах цепь, как она обожгла кожу своим ледяным весом. Она была тяжелой, как затаённая ярость. Молчаливой, как моя ненависть. И в этот миг я не думала. Я просто рванулась.

Я бросилась на него так, как бросаются в бездну – с рывком, с отчаянием, с внутренним криком, который не звучит, но рвёт изнутри. Цепь взвизгнула в воздухе, когда я замахнулась. Это был не удар из силы – это был удар из боли. Из унизительного молчания, из ночей в холодной клетке, из его взгляда, смотрящего сквозь меня, как будто я предмет, как будто я – никто.

Я не целилась – я металась, как раненая волчица, загнанная в угол, готовая вгрызаться в плоть врага, даже если он сильнее. В глазах застыл блеск слёз, расплавленный в ярости. Мне было всё равно, попадёт ли удар. Главное – чтобы он понял. Я не была куклой в его логове. Не была вещью, которую можно поставить в угол и забыть.

Я не хотела убивать.

Я хотела уязвить.

Оставить след.

Заставить помнить меня не как жертву – как сопротивление.

На миг показалось, что я действительно могу. Что цепь войдёт в его плечо, что он вздрогнет, что усмехнётся – с болью, с уважением, как зверь, который наконец встретил достойного противника.

Но миг закончился.

И началась реальность.

Я не помню, как именно его рука поднялась – всё произошло слишком быстро, будто сама сцена сгорела в воздухе до того, как я успела осознать, что началась. Он не отшатнулся, не испугался, не растерялся. Он даже не взглянул на цепь. Просто одним выверенным, сухим, до ужаса бесстрастным движением ударил меня – ладонью, резко, без паузы, без слов, как будто гасил пламя, которое не имело права разгореться.

Удар пришёлся по левой щеке. Мир качнулся, как на волне. Не от силы – от неожиданности. В голове звякнуло. Пространство сдвинулось, и в следующую секунду пол встретил меня с глухим ударом. Камень впился в бок, боль отозвалась в ключице, в затылке, в зубах. Я не закричала. Воздух сам вышибло из груди. Всё тело онемело, а щека горела, будто по ней прошёлся хлыст, оставив не след – метку.

Он не подошёл. Не подал руки. Не посмотрел сверху с презрением или раскаянием. Он просто остался стоять там, где стоял, будто ничего не произошло. Будто я сама споткнулась. Будто сама захотела лечь. Его взгляд был холодным, как мрамор, и таким же гладким – в нём не было эмоций. Ни злобы. Ни удовлетворения. Ни капли жалости. Только пустота. Только чужая, хищная отрешённость, с которой зверь смотрит на падаль, не желая её добивать – слишком неинтересно.

Я лежала, чувствуя, как под щекой разливается кровь, как камень впивается в бедро, как гордость медленно сочится из меня, капля за каплей, вместе с солёной влагой, которую я не давала себе пролить. Руки дрожали, как листья под ливнем. Колени не слушались. Я не была сломана. Но я упала. И в этом было всё: позор, боль, унижение, признание.

Он смотрел. И сказал почти лениво, как выдох, как пыль в солнечном луче:

– Не рычи, если не готова быть укушенной.

И пошёл прочь. Не торопясь. Не бросая взгляда назад.

Оставив меня на полу – мокрую от крови, дрожащую от злости, живую.

Словно это не конец.

Словно это было начало.

Тьма в подвале была вязкой, как смола. Она не просто обволакивала – она давила, проникала под кожу, забивалась в лёгкие. От неё не спасал ни угол, ни закрытые глаза, ни даже память о свете, которую я пыталась удержать в себе, как ребёнок держит осколок сломанной игрушки. Всё в этом месте дышало его запахом. Даже воздух, даже камни, даже я.

Он вошёл беззвучно. Не как человек – как нечто, что не нуждается в приветствии. Просто появился, как бывает в кошмарах: стоял – и смотрел. Его силуэт медленно вытекал из темноты, чернильный, без острых линий, только ощущение – он здесь, он рядом, он всё видит. А потом он заговорил.

Голос.