– Изготовление икон – это промысел дьявола! Только он хочет видеть, чтобы лики наших святых мы представляли в искаженном виде, – выкриками опровергал слова патриарха настоятель храма Святой Ирины.

Из ворот в сопровождении дворцовой охраны вышел Порфирий и прокричал:

– По приказу императора я снимаю с ворот дворца икону Христа, не имеющую никакого отношения к нашему Богу. Она подлежит немедленному уничтожению!

Солдаты подтащили длинную лестницу к воротам, где на металлическом крюке висела икона Христа. На площади стало невыносимо тихо, присутствующие наблюдали, как Прокопий, поднимаясь, ступень за ступенью, приближается к святому образу. В какой-то момент спафарий приостановился: глаза Христа на старой иконе яростно вспыхнули красным цветом, и рука, готовая было сорвать икону с крюка и швырнуть вниз на поругание озлобленной толпе, вдруг неожиданно застыла. Но в следующее мгновение очи Христа приняли прежнее печальное выражение, Прокопий облегченно выдохнул: «И могло же такое показаться! Это всего лишь отблеск от костра, неистово разгоравшегося внизу».

– Прокопий хочет убить нашего Христа! Он – Иуда! Он продался за тридцать серебреников! – прозвучал голос блаженного Иакима, проживавшего в храме Святой Софии. – Не дадим Христа на поругание!

Толпа, будто бы дожидавшаяся именно этого клича, взволнованно колыхнулась, а потом медленно, но угрожающе двинулась прямо на главные ворота священного дворца. Подобно морской пенящейся волне, накатившей на песчаный берег, она вобрала в себя всех стоявших, легко потеснила стражу, ощетинившуюся копьями, и вплотную приблизилась к воротам. Лукиан, не в силах сопротивляться людскому течению, двинулся вместе со всеми.

Спафарий успел сорвать с крюка икону, и она, падая с пятиметровой высоты, громко раскололась о брусчатку, и через Божий образ глубокой незаживающей раной прошла длинная глубокая трещина. Верующие, собравшиеся на площади, в ужасе ахнули в один голос, а потом в гневе устремились к воротам и перевернули лестницу. Прокопий больно ударился спиной и громко прокричал:

– Стойте! Остановитесь!

Его никто не слышал. Упавшего чиновника десятки ног втоптали в булыжник, долго тешились на распластанном теле, а когда он перестал подавать признаки жизни, отхлынули волной, оставив на камнях растерзанный труп, залитый кровью.

Басилевс Лев III через небольшое окошко в Приемном зале наблюдал за беснующейся толпой; стиснув кулаки до боли в суставах, он поманил к себе главнокомандующего.

– Ты не только главнокомандующий армии ромеев, но еще и священник. И должен понимать лучше всех, что здесь происходит. Не разочаруй меня.

– Да, мой император! Я все понимаю… Все, кто причастен к смерти Прокопия, будут арестованы.

Тяжелая пехота, закованная в латы и вооруженная мечами, по взмаху руки главнокомандующего врезалась в толпу собравшихся и принялась разгонять их ударами щитов. Слышались проклятия. Раздавались крики ужаса. На землю упали первые поверженные. Верующие отступили, а потом, поддаваясь все большему натиску гвардейцев, разбежались по узким улочкам. Остались только самые непримиримые и отчаянные, в своем большинстве константинопольские монахи и богомазы, продолжавшие отбиваться от напирающих гвардейцев. Не то от ярости, не то от бессилия, вооруженные лишь палками, в какой-то момент они даже сумели потеснить тяжелую пехоту, а потом, сдавленные со всех сторон, прекратили сопротивление.

– И ты туда же, старый! Не сидится ему дома! – ожесточенно выкрикнул рослый пехотинец, шагнув к вышедшему из толпы Лукиану.

Иконописец увидел поднятую на него руку со щитом. Невольно зажмурился и втянул голову в плечи, ожидая сильного удара.

– Господи, спаси и сохрани… – губы невольно зашелестели, произнося слова молитвы.

– Проваливай отсюда, – зло процедил пехотинец, – если не хочешь, чтобы я из тебя остаток жизни вытряхнул. – И поторопился к дворцовой гвардии, теснившей с площади монахов.

Лукиан перекрестился на расколоченную икону Христа и зашаркал в сторону монастыря.

Глава 8
Смерть патриарха

Императорское расследование было скорым. Судом выяснилось, что все задержанные были иконописцами и послушниками константинопольских монастырей, имевших от продажи икон немалый доход. Большую часть чернецов поместили в темницу басилевса, находившуюся на первом этаже Большого дворца.

За смерть убитого чиновника осужденных монахов ожидала смертная казнь. Басилевс Лев III Исавр уже вынес свое решение, оставалось только заручиться поддержкой несговорчивого Германа, без одобрения которого казнь считалась преступлением, а вот с патриархом могли возникнуть сложности. Басилевс решил пригласить его в свой дворец и убедить старца одобрить решение суда.

Константинопольский епископ Герман явился во дворец басилевса точно в назначенное время. Поклониться императору, как того требовали правила, не пожелал и возвышался в центре зала огромным столпом, каковым в действительности и являлся. Его не смогли сломить ни уродство, полученное в детстве, ни воля императора, ни кнут, ни угроза предстоящей казни. У него не было ни семьи, ни детей, он был один как перст и был силен в своем одиночестве.

– Толпа богомазов убила моего человека, – не дождавшись приветствия, заговорил император ромеев. – Я велел провести расследование мятежа и арестовал всех виновных. Смутьянов и зачинщиков ожидает суровая кара! Как патриарх Константинополя ты должен дать разрешение на казнь.

– Это не богомазы, а чернецы, что служат Церкви и Христу. У тебя нет прав поступать с ними скверно.

Император Лев III усмехнулся:

– Ты меня неправильно понял… Меня не интересует, во что они одеты. Я спрашиваю у тебя разрешения на казнь граждан, которые убили государственного человека, действовавшего по моему приказу, и посеяли смуту в государстве.

– По твоему указу уничтожаются иконы, попирается ногами святой лик Христа, наши священные книги сжигаются на кострах, мечами разрубаются изваяния святых, оскверняются алтари… Воспротивившись твоей воле и заступившись за святые образы, монахи совершили духовный подвиг. Возможно, самое главное деяние в своей жизни… Монахи тебе неподвластны, их может осудить только Церковь. Ты не получишь моего разрешения, твои приказы незаконны и противоречат правилам Святой апостольской церкви.

– Говоришь, что не разрешишь… Тогда я поменяю тебя на более сговорчивого патриарха.

– Меня может отстранить только Вселенский собор.

– Тогда я его соберу.

– Тебе это не под силу.

– Мне все под силу, что находится в Римской империи! – сверкнул глазами Лев III, с высоты трона поглядывая на патриарха.

– Ты – безбожник. Еретик! Нам не о чем с тобой разговаривать.

– А может, это ты безбожник? Ты и подобные тебе сначала изгнали из церкви Святой Крест, а вместо него повесили иконы и поставили перед ними лампады! Теперь священники воскуряют ладан и оказывают изображениям куда большее уважение, чем Святому Кресту, на котором был распят Христос! Ты и твоя паства поют перед иконами псалмы, встают перед ними на колени и ожидают от них всякого чуда, как от Животворящего Креста. Я сделаю все возможное, чтобы сместить тебя, старый глупец, а когда это произойдет, я казню всех, кто повинен в смерти моего офицера!

– Мы это еще посмотрим, – проговорил патриарх Герман и, не прощаясь, зашагал из зала.

Оставшись один, басилевс посмотрел на писаря, сидевшего подле ступеней по правую сторону, и приказал:

– Пиши… «Я, басилевс римлян, Лев III, собираю на Тайный совет иерархов Святой Церкви для решения важного церковного вопроса. Прибыть ко мне завтра в Тронный зал в два часа пополудни», – слегка нахмурившись, добавил: – Передать всем… Кроме патриарха Германа.

– Патриарх в этом случае может оспорить решение Тайного совета.

– Впиши и патриарха, – согласился император. Неожиданно его губы растянулись в улыбке: – Мне будет интересно его послушать.

ОБЕСКРОВЛЕННЫЙ И РАЗДАВЛЕННЫЙ, ЛУКИАН ВОШЕЛ В СОБОР СВЯТОЙ СОФИИ. То, что он когда-то любил, было растоптано толпами еретиков или сгорело на кострах. Пламя, как заразная болезнь, распространялось по всей Державе ромеев: в церкви Святых апостолов иконы были разрублены; в соборе Гроба Господня в Иерусалиме прилюдно сожгли иконы, а его стены, разрисованные сценами из жизни святых, отскоблили добела. В базилике Ахиропиитос в городе Салонике вынесли статуи святых и принародно на площади, как если бы то были преступники, отрубили им головы и руки, после чего выставили обрубки для позора на улицах.

Нетронутым островком посреди полыхающих костров в Константинополе оставался собор Святой Софии, тронуть который не решились даже самые непримиримые иконоборцы. Священники, служившие в соборе и ежедневно зажигавшие лампады перед иконами, понимали, что покой ненадолго и грядет время, когда вероотступники постучатся в его святые двери.

Старый Лукиан остановился перед иконой Божьей Матери, написанной им еще на заре своего послушания. После нее он написал не одну сотню икон на разные сюжеты из Библии; писал жития святых, лики Христа и Богоматери, но так и не сумел превзойти мастерством свою первую работу. Теперь уже и не успеть, а хотелось бы… Взирая на образ с высоты прожитых лет, Лукиан понимал, что икона была совершенная, как если бы его десницей писал сам Господь.

Самым удивительным и таинственным в иконе оставались глаза, способные заглянуть в глубину души и прознать самые потаенные мысли. Взор Богоматери менялся. Ее глаза могли смотреть с укором, если требовалось устыдить; могли взирать ободряюще, когда нужно было вселить надежду. Сейчас Богородица взирала сурово.

Поставив перед образом свечу, Лукиан помолился. Кто-то бережно положил на его плечо ладонь. Обернувшись, старец увидел патриарха Германа, постаревшего за последние несколько дней лет на десять. В густые длинные волосы серебряными прядями вкралась седина. И сам патриарх как-то потускнел, сделался ниже ростом, а в глазах, по-юношески живых, застыла неизбывная скорбь.

– Скоро иконоборцы придут и в собор Софии. У меня нет больше власти, чтобы противостоять им, – произнес патриарх. – Забирай икону Божьей Матери, это лучшее, что есть у нас в храме, и уезжай в Равенну. Там тебе помогут, в обиду не дадут. Пойдешь в церковь Святого Иоанна Богослова, евангелиста, и передашь настоятелю письмо от меня, – протянул иерарх свиток, – он приютит тебя и спасет икону. А дальше – как Господь рассудит.

– Самое главное – икону спасти, а до меня, – махнув рукой, старый иконописец добавил: – Чего уж там… Не пропаду! А правду говорят, что ты басилевса еретиком назвал?

Сурово глянув на старика, патриарх отвечал:

– Правда… Разве ты думаешь иначе? Государству и Церкви не нужен такой басилевс, который разуверился в святости. По всей Державе ромеев против его решения народ восстал. Население Эллады и Цикладских островов провозгласило себе нового басилевса. Папа Григорий II недоволен иконоборчеством императора, написал ему гневные грамоты, чтобы он прекратил сжигать иконы и священные тексты, перестал преследовать верующих. В Риме портреты Льва III бросают на землю и топчут ногами, а его статуи повсюду разбивают кувалдами и сбрасывают в сточные канавы.

– Обращение папы для басилевса не указ, он продолжает святотатствовать, – буркнул Лукиан.

– Это правда, – с горечью признал патриарх Герман. – Час назад иконоборцы ворвались в храм Святого Луки и порубили мечами расписной алтарь, а потом выбросили его на растопку.

– Может, стоит попытаться выступить на Верховном совете и склонить священников на свою сторону? – подсказал Лукиан.

Выдержав паузу, патриарх Герман продолжал негромко:

– Вчера басилевс позвал меня на Тайный совет вместе с другими иерархами… Я пришел… Пытались уговорить меня, чтобы я подписал документ, от имени Церкви осуждающий иконы и фрески, чтобы я во всеуслышание заявил, что от них исходит зло. А когда я отказался, тогда они стали требовать, чтобы я снял с себя омофор и отрекся от епископства.