– А вам откуда это известно? – прищурился пристав. Женя пожала плечами. – Официально он инвалид.

– Да какой он инвалид?!

– Евгения Петровна! – Голос пристава стал жестче. – Я вам все объяснил. Гражданин Зворыкин не способен в настоящий момент выплачивать алименты в большей сумме, чем мы удерживаем. Тем более, я так понимаю, практически ежемесячно он передает через своего брата сумму денежных средств в размере… – Он сверился с записями. – В размере от двухсот рублей до трехсот.

Женя от неожиданности уронила носовой платок.

– Извините, – глухо пробормотала она, наклоняясь за платком и выпрямляясь, – двести рублей на двоих детей в месяц, да еще и не каждый – это… алименты?

– А что, – подала голос сидевшая в дальнем углу приставша, до этого разговаривавшая по телефону, – тоже деньги. Некоторым вообще не платят.

Женя обернулась. Эффектно уложенные крашеные волосы с мелированием, светло-розовые ногти с блестящими стразами. Она знала, сколько стоит такой маникюр: чуть больше, чем бывший муж передает на своих дочерей за год. «Тоже деньги…»

– А может быть… к уголовной ответственности его привлечь? Припугнуть… – безнадежно сказала она, вставая со стула.

Пристав пожал плечами.

– Ваше право, пишите заявление. Только состава преступления мы не докажем, а он и по двести рублей платить перестанет…

…Из здания Женя вышла настолько разбитой морально, что едва доковыляла до ближайшей скамейки в парке, опустилась на нее и разрыдалась. Впервые за столько лет она плакала на людях: оттого, что все ее усилия разбиваются о каменную стену непонимания, что она не может и не сможет ничего дать дочерям и что сама она бесполезный и никчемный человек. Отчего-то снова вспомнились стразы на ногтях приставши. «Тоже деньги…»

Именно в этот день она познакомилась с Жорой Пасюковым. Он недавно вышел из тюрьмы, о чем сразу честно рассказал; также он сказал, что ему негде жить, а еще – дал Евгении денег. И выслушал ее сбивчивый рассказ о том, что она устала перебиваться от зарплаты до зарплаты и унижаться, прося мужа помочь. «Ты больше не будешь у него просить, – уверенно сказал Пасюков. – Я тебе помогу».

С тех пор он поселился в квартире Евгении; поначалу жить стало действительно легче: в холодильнике появилось мясо, Алисе купили две пары обуви, а Маринке – костюм и сумочку; Женя перестала считать копейки. И когда Пасюков спустя полгода начал пить, Женя закрыла на это глаза. Закрыла глаза, когда он первый раз поднял на нее руку. Когда разбил зеркало и бегал с осколком по квартире в поисках ее спрятавшегося любовника.

…А сегодня ей позвонили из полиции и сказали срочно приехать домой. С вечера Пасюков был трезвым и собирался на работу. Что там стряслось…

Алисе было страшно, как никогда в жизни. После неожиданного сильного удара она отлетела к дивану, больно ударилась спиной и некоторое время лежала так, хватая воздух ртом, восстанавливая дыхание; в это время в сознании отпечатывались картинки: отчим хватает худенькую невысокую Маринку, она визжит, он дает ей хлесткую пощечину; выбегает на балкон, приставляет к горлу сестренки нож; кричит что-то; его голова трясется; рядом с его ногой – пустая бутылка. Все случилось неожиданно. Они вернулись из школы; им было весело, потому что впереди намечались выходные у бабушки; сестры не ожидали, что отчим будет дома, поэтому не смогли вовремя перестать смеяться. Отчим был пьян, грязно обматерил их, а когда они испуганно затихли, вдруг вылетел из кухни с ножом и с силой, кулаком в висок ударил Алису. Она, наверное, ненадолго теряла сознание. Голова болела невыносимо. Девочка попробовала тихонько встать; сквозь шум в ушах возвращались звуки.

– Я сказал: уходите все к черту! – надрывно орал отчим с балкона. – Уходите!

– Убери нож, – спокойным голосом отвечал снизу Кожин. Он знал, что СОБР уже проник в дом через окна второго этажа. – Отпусти детей, и расходимся.

– Разошлись быстро!

Поведение непредсказуемо; причина такого поведения – майор склонялся к белой горячке, специалист рядом говорил о возможном обострении психического заболевания. Так или иначе, нож был у горла девочки, любое неосторожное движение – на руках труп. Конечно, после этого с Пасюковым церемониться уже никто не будет, но приносить в жертву ребенка – не выход.

– Пасюков! – тем же спокойным голосом продолжил Кожин. – Убери нож, давай поговорим.

Алиса не знала ничего о готовящемся к штурму СОБРе, не знала, кто разговаривает с ее отчимом снаружи, да из-за оглушения и не слышала голоса Кожина; ее возраст, теоретическая неориентированность в действиях в подобных ситуациях, испуг, боль от удара – все смешалось в один клубок, который мешал мыслить здраво. Все затмил страх за свою жизнь и жизнь сестры; она медленно, тихо встала, сделала шаг, второй… Отчим продолжал орать, не замечая ее действий. Третий шаг, она наклонилась, взяла бутылку в руку… еще шаг к ненавистному отчиму, вот он, его затылок… Алиса размахнулась…

Ханин первый заметил девочку сзади и мгновенно дал сигнал к штурму. Но в момент, когда бойцы снесли дверь, Алиса ударила отчима по затылку; тот присел, развернулся и выбросил вперед руку с ножом. В следующую секунду он уже лежал скрюченный на полу, на нем сидел СОБРовец, рыдающая Марина схвачена другим бойцом, а Алиса с непонимающим выражением лица и широко открытыми глазами упала сначала на колени, потом завалилась на бок. Ее подхватили, но было бесполезно что-то делать: захотел бы Пасюков, он бы не ударил более точно, чем случайный выпад, – нож вошел в левое подреберье.

Все были огорчены. Операции СОБРа не должны заканчиваться так печально. Помедли Алиса – и отчим бы благополучно уехал лет на пятнадцать в тюрьму; расскажи ей мама или прочитай она где-то, что в таких случаях заложникам обязательно придут на помощь, – все могло бы кончиться по-другому. Все решил страх за сестру и трагическая случайность с ударом ножа. Связанного Пасюкова утащили в машину; он не понял, что произошло, и продолжал орать, чтобы все уходили.

– М-да, – мрачно сказал Ханин, оглядывая место происшествия. – Херово.

– Матери дозвонились, едет, – сообщил поднявшийся в квартиру сотрудник ППС Киров. – Правда, еще до… ситуации дозвонились.

– Медик есть внизу?

– Две скорых.

– Пусть одна останется, перехватит ее. Нам только второго трупа не хватало.

Пасюков оказался и алкоголиком, и психически больным одновременно – страшная смесь. На первом же допросе он заявил, что ничего не помнит; когда ему показали фотографии Алисы, отрицал свое участие в происшедшем, потом разрыдался. Женя не рыдала, она была удивительно спокойна, что, по опыту следователя, было опасным признаком: в таком состоянии чаще всего и помирают от сердечных приступов, уж лучше бы орала.

– Вы не забудьте, – не удержался он, когда Евгения подписала протокол. – У вас младшая дочь сейчас нуждается в психологической помощи.

Женя кивнула.

– У вас есть куда повести ее? Есть психолог?

Женя развернулась и вышла из кабинета. Следователь развел руками. Психологическое сопровождение потерпевших в нашей стране нуждается в огромных доработках, и не его в этом вина.

– Надежда, – в кабинет зашел начальник ОДН Харов, – Филин, Марков, Герлецкий – знакомые фамилии?

– Мои поднадзорные, – кивнула Мохова. За последнее время она многих запомнила наизусть.

– На учет ты ставила их?

– Нет.

Харов пожевал губами.

– Плохо.

Обычно он не матерился, поэтому Надя недоуменно вскинула брови; начальник побарабанил пальцами по стенке.

– А почему не ставила?

– Оснований не было.

– Административки были на них?

Сушин уже понял: что-то не так; он потихоньку подобрал те материалы, которые могли бы вызвать вопросы, разойдись начальство на проверку, спрятал в тумбочку; прибрал на столе, сел ровно.

– Да, были протоколы. – В силу своей неопытности Мохова докладывала бодро, подробно, не замечая, что Харов уже наливается гневным румянцем. – На каждого отдельная папка у меня, со всеми решениями судов. Там штрафы в основном небольшие.

– Так какого ты хера в КНД не направляла решение о постановке на учет?! – взорвался наконец начальник. – У тебя и протоколы были, и семьи у них проходят как СОП, а ты все жопы им подтираешь! Пиши объяснение, почему они не на учете!

– Товарищ подполковник, – решил вмешаться Сушин, – разрешите спросить… случилось что?

– Случилось, мать его! Эти три урода зарезали таксиста! И давай теперь, отписывайся, почему по ним даже работу не проводили, когда у нас протоколов хоть жопой жри!

– А когда задушили? Может, мы задним числом…

Харов бросил на него испепеляющий взгляд.

– Нет. Мохова, пиши объяснение. Материалы по этим троим мне в кабинет через десять минут.

– Я что не так сделала? – дрожащим голосом спросила Надя, когда начальник вышел из кабинета. – Что мне в объяснении писать? Что теперь будет?

Сушин развел руками.

– Да как обычно. Выслушаешь от прокурора, что работать не умеешь. Может, взыскание влепят, если нужно будет перед руководством отчитаться.

– За что взыскание, я же работала?

– Что ты работала? Ты на учет преступников не поставила. А поставила бы, они бы ничего не совершили.

– Да как же так!

– Пойди в розыск, спроси, что там за дела.

Краеву с Гориным было совершенно не до пэдээнщицы, даже несмотря на «корпоративную этику». Филина искали без всяких результатов, Герлецкий пошел в отказ, а Марков плакал без остановки, и были опасения, что его заберут в больницу еще до избрания меры пресечения. Когда Надя Мохова попросила рассказать, в чем подозреваются подростки, Краев окрысился на нее, что ей должно быть виднее.

– Напали на таксиста, задушили его, деньги забрали, – немного сгладил грубость коллеги Горин. – Ты следователю характеристики напиши, он просил.

– Отрицательные?

– Нет, ёпта! – фыркнул Краев. – Положительные!

– Там будут отрицательные, – растерялась Мохова. Краев посмотрел на сотрудницу диким взглядом.

– Ты сколько работаешь?

– Второй месяц…

– Твою мать, понабрали детей по объявлению! Что эта, что участковый новый… работнички… Пиши отрицательные характеристики на троих и отдай следователю, нет, лучше мне лично отдай, а то еще обвиняемым отнесешь!

– А когда надо?

– Вчера надо!

Видя, что девушка совсем перестала понимать, что от нее хотят, Горин снова вмешался:

– Сейчас напиши, пожалуйста. Их под стражу нужно отправлять, там без характеристики никак. Пиши как можно хуже.

– Но тогда спросят, почему я их на учет не поставила…

– Они на учете не стояли?! – Краев присвистнул. – То есть моя соседка, которая на мопеде курицу сбила в пятнадцать лет, у вас на учете, а эти отморозки – нет?

– Не было необходимости…

– А после чего она возникает?!

– Надя тебя зовут, да? – спросил Горин. – Надя, иди и напиши на них характеристики, пожалуйста… Ты чего на нее взъелся? – спросил он напарника, когда девушка вышла. – Видишь же, что только начала работать.

– И что? Я когда только начинал работать, на меня все хвосты свесили и никто не смотрел, что новенький. А этим: вонь в квартире – съезди и помоги, три отморозка человека убили – а ПДН ни сном ни духом, не удивлюсь, если за нее сейчас придется характеристики писать! Полный дурдом.

– Ты знаешь, кстати, что Маркову будут избирать домашний арест?

– В смысле? – изумился Краев. – Он же в горло Белякову нож всунул.

– Ну, ему всего четырнадцать, мать болеет, без него не сможет, и он ревет все время. Боятся, что в тюрьме он руки на себя наложит.

– Туда ему и дорога.

– Ну ответственность-то никто не хочет брать. Да ему бежать некуда, – махнул рукой Горин. – Малолетка, ни денег, ни родственников.

– Да на хер ему родственники? Побежит куда и утопится. А нам потом ищи.

– Это само собой.