В условном центре Зеленого луга большинство домов из года в год снимались одними и теми же постояльцами либо же (как в случае доктора) принадлежали им полностью. В отличие от избушек, что стояли на удалении от станции, на окнах здешних домов нельзя было встретить наклеенных бумажек о сдаче внаем. Обитатели их спали не на набитых соломой тюфяках или перинах, где «каждая пушина по три аршина», а в своих мягких и удобных постелях. Еду готовили и самовары ставили не крестьяне-арендодатели, а прислуга или бедные родственники, приехавшие погостить на лето. А вот перед лицом какой напасти все дачники, вне зависимости от статуса или дохода, были равны – так это комары. Мелкие жужжащие кровопийцы вылетали на охоту за свеженькими и некусаными петербуржцами целыми стаями, особенно лютуя вечерами и ночами. Но такую цену можно было и заплатить за возможность сбежать от Петербурга и его ужасного фабричного воздуха с антисанитарией.

Василий Оттович спустился по ступенькам крыльца и остановился в раздумьях: куда отправиться сначала. Уловив легкий соленый аромат, принесенный ветерком, он быстро решил сперва прогуляться по променаду вдоль моря. Купаться он сегодня не собирался. Не то чтобы его пугала температура воды. Доктор, обладая отменным здоровьем и феноменальной дисциплиной, находил подобные ледяные ванны исключительно бодрящими (напомним, что плескаться в Финском заливе в начале мая решались лишь самые отчаянные смельчаки). Но все же начинать с такого отдых? Решительно не лучшая идея! А вот пройтись по малолюдной с утра аллее меж сосен, наслаждаясь плеском волн, – наимилейшее дело.

Однако именно здесь Василий Оттович впервые наткнулся на след горя, злобы и разрушений, оставленный ураганом по имени Вера Павловна Шевалдина.

Дело в том, что в начале променада стояла беседка, столь любимая отдыхающими. В ней любовались рассветами и закатами, укрывались от непогоды, собирались на пикники, а уж сколько признаний в любви повидал павильон – и не счесть. Словом, уголок счастья. Поэтому, заметив на лавочке женскую фигуру и подойдя поближе, Фальк никак не ожидал услышать громкие рыдания.

Василий Оттович остановился. С одной стороны, врожденная деликатность подсказывала, что лучшим решением в данной ситуации будет продолжить прогулку и не беспокоить плачущую. С другой – врачебные инстинкты намекали, что горько рыдающая дама в непосредственной близости от моря могла в состоянии аффектации совершить какую-нибудь глупость. Фальк немного подумал, а затем пошел на компромисс: подошел поближе к беседке и вежливо откашлялся.

Дама в беседке встрепенулась и огляделась. Василий Оттович с некоторой досадой узнал в ней Любимцеву. Выслушивать новые жалобы ипохондрической блондинки ему хотелось меньше всего, однако отступать было поздно.

– Анжелика Ивановна, как вы себя чувствуете? – поинтересовался Фальк, подходя поближе.

– Ах, Василий Оттович, это вы? – встрепенулась Любимцева, поспешно утирая слезы. – Мне так стыдно, что вам приходится лицезреть меня в столь жалком виде…

– Анжелика Ивановна, я врач, – мягко поправил ее Фальк. – Если уж кого не стоит стыдиться, так это представителей моей профессии. Что с вами случилось?

– О, это ужасно! Я просто вышла на утренний променад. Вы же советовали мне побольше дышать морским воздухом.

Василий Оттович утвердительно кивнул.

– Я не рассчитывала никого не встретить, но по дороге мне попалась эта… эта… женщина!

Сказано это слово было с такой интонацией, чтобы у собеседника не осталось и капли сомнения в том, сколь глубокую ненависть Любимцева испытывает к случайно встреченной даме. Фальк уже догадывался, о ком пойдет речь, но все же решил спросить:

– Простите, кого вы встретили?

– Шевалдину! – прошипела Анжелика Ивановна. – Она ненавидит меня, Василий Оттович! Хочет со свету сжить! Таких вещей наговорила, что…

Любимцева не выдержала и снова разрыдалась. Фальк постарался аккуратно дистанцироваться, чтобы у нее не возникло желания уткнуться в не предназначенный для таких случаев пиджак, вытянул из нагрудного кармашка платок и протянул плачущей. Анжелика Ивановна его благодарно приняла, а доктор деликатно отвернулся.

– Постарайтесь не обращать на Веру Павловну внимания, – посоветовал Фальк. – Понимаю, это сложно, и ни в коем случае не преуменьшаю последствий ее злословия. Но если вы будете выше этого, то у нее просто не останется ни поводов, ни возможности вас уязвить.

– Нет, Василий Оттович, – раздался из-за спины мрачный голос Любимцевой. – Вы не слышали, как она обо мне говорила. И каких еще гадостей может наговорить. Как мне потом смотреть в глаза людям? Мужу? Вы не представляете истинных глубин ее мерзости. Шевалдину исправит только могила. И вся деревня в этом случае вздохнет куда спокойнее. Простите меня.

Продолжая плакать, Анжелика Ивановна покинула беседку и поспешила прочь. А Фальк получил еще один повод недолюбливать Веру Павловну, не догадываясь, что этот день подкинет ему еще парочку.

На саму виновницу всеобщего расстройства Василий Оттович наткнулся у перекрестка Приморского шоссе и дороги, ведущей к курзалу, более известному среди дачников как «круг». Нам еще представится возможность посмотреть на эту жемчужину Зеленого луга поближе, а пока вернемся к доктору.

Завидев массивную фигуру Шевалдиной, Фальк почел за лучшее малодушно спрятаться за произрастающую у дороги сосну. Можно было бы, конечно, попытаться пройти мимо с невозмутимой миной или же развернуться и заторопиться в обратную сторону, но тело Василия Оттовича, обычно послушное лишь его воле и разуму, на этот раз действовало исключительно инстинктивно. А инстинкт подсказывал, что сейчас лучшим выходом будет затаиться.

Вера Павловна бурно жестикулировала и на повышенных тонах выговаривала что-то солидного вида господину, на вид – ровеснику доктора. Приглядевшись, Фальк признал в нем давешнего велоциклиста – инженера Петра Геннадьевича Платонова. Это был аккуратный и представительный мужчина с темными волосами, зачесанными назад и разделенными четким боковым пробором. Его лицо обрамляли аккуратно подстриженные борода и усы, придававшие облику строгость и некоторую аристократичность. Сегодня Платонов сменил облегающее трико на темный костюм с белой рубашкой и высоким воротничком – классический костюм столичного интеллигента средней руки. Петр Геннадьевич в активной дачной жизни не участвовал, но слыл человеком приятным в общении, неглупым и вполне достойным. Если не считать спорного выбора гардероба во время катания на велосипеде. С другой стороны, в глазах незамужних дачниц (да и некоторых замужних тоже) это лишь добавляло ему очков. Хотя, насколько было известно Фальку, Платонов своей привлекательностью не пользовался, скандальных дачных амуров не заводил, а потому странно смотрелся в качестве мишени для Веры Павловны.

Инженера нынешние нападки Шевалдиной, кажется, абсолютно не смущали. Он выслушивал Веру Павловну со спокойным и чуть насмешливым выражением лица, изредка кивал или вставлял какие-то короткие фразы промеж тирад собеседницы (той приходилось останавливаться, чтобы набрать в грудь воздуха). Шевалдину, кажется, его невозмутимость лишь еще больше распаляла. Платонов же, очевидно, поняв, что ничего нового уже не услышит, вежливо поклонился и, не обращая внимания на вопли Шевалдиной, отправился прочь вдоль прибрежного шоссе.

– Уж поверьте мне, Петр Геннадьевич, я этого так не оставлю! Об этом все узнают! – долетели до Фалька слова Веры Павловны. Кажется, Шевалдина собиралась присовокупить еще что-то, но у нее за спиной уже появились мама с дочкой, укрытые парасольками и спешащие к морю. Решив не продолжать сцену при свидетелях, Вера Павловна развернулась и выдвинулась в сторону дома. Ее тяжелая поступь, свирепое лицо и впечатляющие габариты заставили маму с дочкой опасливо отпрянуть с дороги.

Платонов меж тем поравнялся с Фальком и обратил внимание на доктора, застывшего за деревом. Василию Оттовичу оставалось лишь вяло улыбнуться и помахать рукой. Инженер понимающе кивнул и продолжил свой путь. Фальк вспомнил, что жил он у Карамышевых, вдали от центра, на западной окраине Зеленого луга.

Василий Оттович предпочел подождать еще минуту, чтобы Вера Павловна гарантированно убралась подальше, и только после этого отправился дальше. Визиты, однако, оказались омрачены – причем вновь Шевалдиной.

В доме пожилого знакомца Решетова, чья служба была связана с железными дорогами, его встретил хозяин, находящийся на грани апоплексического удара. После того как Василий Оттович сбил давление и успокоил приятеля, тот рассказал, что Вера Павловна пустила слух о том, что свой дом (отнюдь не роскошный) он приобрел за деньги, полученные на незаконных махинациях с интендантами. Фальк не сомневался, что Решетов был человеком кристальной честности, а потому надеялся, что сплетни к нему не пристанут.

Придя после на станционную улицу, Василий Оттович узнал, что мясник из единственной постоянной лавки (остальные обычно работали на дому и обходили дачников самостоятельно) якобы стакнулся с Хароном и Аидой, которые поставляли ему человечинку. Владелец кондитерской также хватался за голову – к нему, по неподтвержденным слухам, перебрались знаменитые «бристольские» тараканы. Которых из гостиницы, к слову, выжили крысы.

Вера Павловна в тот день работала на износ. Если раньше большая часть распространяемых ею слухов и сплетен имела под собой хоть какую-то правду (что не делало их менее зловредными), то теперь генеральская вдова работала особо широкими мазками, даже не претендуя на достоверность. Все равно ей удалось посеять маленькую панику, став причиной нескольких семейных скандалов и упущенной коммерческими заведениями выручки. Сама же Шевалдина, кажется, вопреки обыкновению, не стала наслаждаться последствиями своих россказней и скрылась дома еще до обеда. Успев при этом напоследок напугать соседского ребенка обещанием: «Будешь шуметь у меня под окнами – ночью за тобой серый монах явится!»

Вернувшись вечером домой, Василий Оттович был вынужден признать, что Вере Павловне удалось-таки испортить первый день его отдыха. А еще задался вопросом, не заявятся ли разгневанные обитатели Зеленого луга к шевалдинскому дому с факелами. Для себя доктор решил, что, буде такое случится, отговаривать их он не станет.

Судьба, однако, распорядилась иначе.

Глава пятая

При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее в восторг и блаженство.

И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма.

Михаил Булгаков, 1926 год

Сокращенную версию визита Веры Павловны и дальнейшей ее бурной деятельности Василий Оттович поведал уряднику Сидорову по дороге к даче Шевалдиной. Полицейский чин не мог не обратить внимания, что доктор за какие-то пару минут сменил халат и пижаму на сообразный погоде и обстоятельствам теплый твидовый костюм и даже умудрился расчесать растрепанные волосы. На его фоне Сидоров выглядел неавантажно – и возрастом старше, и ростом ниже, и на лицо чухонь бледноглазая, и острые уши заметно оттопыриваются, и усы подкручены менее эстетично. Однако жители поселка Александра Петровича любили. Диво ли – честный, справедливый и непьющий урядник, службу несущий не за страх (или жалованье), а за совесть. Да и подвиг умудрился совершить совсем недавно… Но об этом как-нибудь в другой раз. Иными словами, Сидоров являлся единственным представителем власти на многие версты вокруг (уездный исправник и становой пристав в поселок носа не казали, а старенький уже станционный жандарм не в счет), и дачников сия кандидатура полностью устраивала.

Зеленый луг с утра спал. Ночью прошел ливень, но Фальк спал настолько крепко, что даже грохот капель по кровле его не разбудил. После дождя гравиевые и грунтовые дороги основательно размокли, а на обочинах так вообще собрались внушительные грязные лужи. Из-за перепада от ночного холода к наступающему дневному теплу на сосновый лес, в котором стояла деревня, опустился легкий сырой туман. Сквозь него живописно пробивались лучики рассветного солнца. На деревьях начинали радостно щебетать проснувшиеся птицы. Свежее утро обещало перерасти в замечательный весенний день. Если бы не скорбное дело, по которому Фальк и Сидоров сейчас спешили.