Матильду это, казалось, не слишком-то успокоило. Наверное, она уже пожалела, что настояла на нашей поездке. Я ободряюще улыбнулся ей, и после секундного колебания она улыбнулась в ответ. Поймав её улыбку, я почувствовал, будто у меня внутри зажёгся свет. Мне так хотелось поцеловать Матильду. Как же я жалел, что не сделал это ни в трамвае, ни по дороге к дому Ким, ни в парке. Но я немного опасался, что она не испытывает ко мне прежних чувств, и не хотел выглядеть дураком. Я собирался дождаться идеального момента. Зато теперь мне казалось, что все идеальные моменты на сегодня уже закончились.

– Если вы не хотите, можем вернуться. – Ким посмотрела на нас с надеждой. – Там действительно страшно. Нет света, более того…

– Хорошая попытка, – подытожила Матильда, расправив плечи.

«Ну что ж…»

– Ты первая, – сказал я Ким.

Вздохнув, Ким включила фонарик на своём телефоне и полезла в коробку:

– Не хочу, чтобы они подумали, будто я возвращаюсь к ним по доброй воле, – пробурчала она.

Мы с Матильдой последовали за ней в длинный изогнутый коридор с кирпичными стенами, который, казалось, располагался немного под уклоном. Здесь пахло сыростью.

Даже Ким двигалась теперь медленно. Она всё время находилась не менее чем в пяти метрах впереди нас – тонкий силуэт, окружённый кольцом света. Я бы с удовольствием прислонился к стене и отдохнул, но не хотелось выдавать свою слабость, тем более если мы уже так далеко зашли. При свете мобильника Матильды я разглядел ворсистый влажный слой, наросший на стенах, и мне ещё больше расхотелось к ним прислоняться.

– Сказать по правде, мне ужасно страшно, – прошептала Матильда. – Здесь наверняка есть крысы! И пауки. И другие животные, исчезнувшие в канализации много лет назад.

– Какие, например? – спросил я.

Нам не помешал бы ещё один фонарик, но мои руки были заняты костылями, поэтому я не мог держать телефон. Суперспособность в виде обострённого зрения пришлась бы сейчас как нельзя кстати, но, как и большинство способностей, она как назло не появлялась, когда я в ней так сильно нуждался.

– Например, маленькие кайманы, которые сбежали из лабораторий и террариумов, питались здесь медицинскими и радиоактивными отходами и после скрещивания с крысами создали новый вид, – сказала Матильда, и мне вдруг показалось, что она не шутила.

Через силу я улыбнулся.

– Сюда. – Ким ждала нас у железной винтовой лестницы, которая, казалось, терялась в бесконечности. Мы были ещё на пути к ней, а Ким уже начала спускаться. – Не успели мы дойти до ступенек, как Ким сказала: – Почти пришли.

– Угу. – Матильда остановилась. – Я видела такое в одном фильме. На полпути вниз ступеньки растворялись в воздухе…

– Эти не растворятся, – заверила её Ким. Матильда неохотно полезла за ней, а я подошёл ближе. – Здесь не так глубоко, как кажется.

Спуск терялся в тёмной глубине.

– Здорово, всегда хотела добраться до центра Земли, – сказала Матильда.

Каждый раз, когда я задевал костылями ржавые перила, по туннелю прокатывался предательски громкий звук.

Я тихо выругался.

– Они и так уже знают, что мы идём, – сказала Ким. – Эрик установил систему наблюдения и предупреждения. Так что дверь будет заперта. Если они там.

– А если нет? – спросил я.

– Если их там нет, то дверь и так заперта. – Мне показалось, что я разглядел, как Ким пожала плечами. – Я же вам говорила, что туда не пробраться. Но то, что я говорю, никого не интересует.

Лестница закончилась очередным коридором с кирпичными стенами и сводчатым потолком. Матильда посветила мобильным телефоном во все стороны, видимо, чтобы убедиться, что здесь не прячется какая-нибудь крыса-крокодил. Судя по всему, мы находились в системе старых каналов. Я разглядел несколько ответвлений, уходивших в темноту. Ким целенаправленно вела нас в узкий боковой туннель и через несколько шагов остановилась перед тяжёлой металлической дверью, за которой вполне могло находиться бомбоубежище.

– Пожалуйста, скажи, что за ней находится тайная комната, а не просто ещё один коридор. – Матильда высказала именно то, о чём я думал в тот момент.

Долго мне так не протянуть, нога болела, и всё труднее было удерживать равновесие на наклонном полу. Ужасно длинная лестница меня доконала.

– Ага, – сказала Ким. – Это и есть потайная комната, и, как я уже говорила, она заперта. Сюда не попасть. Но вы же хотели убедиться в этом сами.

Матильда посветила телефоном на дверь и стены рядом с ней.

– Это камера наблюдения? – спросила она.

«Да, это камера».

Мы все уставились в объектив, и дверь резко распахнулась. В коридор хлынул поток света. В дверном проёме стоял кто-то с белоснежными, седыми волосами, торчащими в разные стороны, с дикой причёской а-ля Эйнштейн.

– Асистолия и агональное дыхание! – крикнул он нам истеричным голосом и вбежал обратно в комнату. – В течение примерно девяноста секунд. Начата сердечно-лёгочная реанимация. Пациент не реагирует.

Ким стала белой как полотно. То есть побледнела ещё сильнее, чем была в обычном своём состоянии.

– Кто там?

Она последовала за Эйнштейном к двум больничным койкам, стоявшим рядом. Мы с Матильдой тоже нерешительно переступили порог. Это без сомнения была та самая комната с видео – я узнал большие часы, резного скорпиона на одной из створок деревянной двери и странную клавиа-туру на стене рядом с ней. Там, где на видео было мерцающее поле, через которое проходил мой отец, теперь виднелся лишь голый камень.

В центре комнаты лежали двое молодых людей явно без сознания: один на больничной койке, другой – на полу рядом со второй койкой. Оба были подключены к капельницам и мониторам. Хотелось бы мне никогда раньше не иметь дела с мониторами, до боли знакомыми мне со времён реанимации, не узнавать тревожных звуков, которые они издавали в данный момент, и связанных с ними технических терминов.

Я почувствовал, что меня вот-вот стошнит.

Монитор слева не показывал никаких отклонений, кроме слегка повышенного пульса, но на правом мониторе творился настоящий хаос: зелёная линия пульса была слишком ровной, а артериальное давление резко упало. Парень тоже выглядел не совсем здоровым.

– Начинаем компрессию грудной клетки! – крикнул Эйнштейн, пока Ким ошеломлённо переводила взгляд с одного монитора на другой. – Ты что, отпустил их обоих одновременно? Вы тут совсем спятили? Неужели непонятно, что один в критической ситуации никогда не сможет позаботиться о двух одновременно?

Вместо ответа Эйнштейн, неистово напевая мелодию «Highway to hell»^[6], в ритме песни нажимал на грудь лежащего на полу парня.

– Мы теперь всегда так делаем. Ты больше не с нами, поэтому у нас нет выбора, – запыхавшись, пробормотал он. – Мы переходим на ту сторону по двое, с интервалом в полчаса, чтобы у третьего было достаточно времени для каждого возвращения. До сих пор всё шло хорошо. Фарис превысил время на двадцать пять минут, но несколько минут назад портал мерцал как обычно, он бы успел. Только вот он до сих пор не проснулся. – Слёзы текли по его щекам, очки едва заметно запотели. – Почему он не просыпается?

Зелёная линия несколько раз неравномерно подпрыгнула.

– Прошло слишком много времени! Ему нужен адреналин! – Ким ринулась к шкафу, стоявшему сбоку, и вернулась со шприцем, вытаскивая его на бегу из стерильной упаковки. – Один миллилитр супраренина, разведённого на десять миллилитров, в вену! – Она потянулась к руке парня. – Хорошо, что хоть катетер нормальный поставили, – сказала она, отсоединяя трубку капельницы и присоединяя шприц. Её рука при этом слегка дрожала.

– Только потому, что я всегда на этом настаиваю. – Эйнштейн пристально глядел на монитор. Его седые волосы вводили в заблуждение – теперь я увидел, что ему было лет двадцать, не больше. В тот момент он выглядел ещё моложе, с широко раскрытыми от страха глазами за стёклами круглых очков. – Фарис каждый раз твердит, что это лишнее. Чтоб я успокоился и не действовал на нервы. Ты же его знаешь. – Фыркнув, он втянул воздух. – Я его убить готов, пусть только сначала вернётся.

Пока мы смотрели на монитор, прыгающая зелёная линия выпрямилась и через несколько секунд снова превратилась в образцовую зигзагообразную линию с регулярными скачками. Давление тоже стабилизировалось, лицо порозовело, писк монитора стих.

В наступившей тишине были отчётливо слышны вздохи облегчения, вздохнули и мы с Матильдой. Только сейчас я понял, что мы держались за руки. Я понятия не имел, когда наши ладони соприкоснулись, да и она, видимо, тоже, потому что мы одновременно отпустили руки и коротко смущённо улыбнулись друг другу.

Настенные часы показывали, что с момента нашего появления прошло всего две минуты, хотя мне казалось, что пролетела целая вечность. Я посмотрел на Ким с уважением. В отличие от рыдающего Эйнштейна, она точно знала, что надо делать. Возможно, когда-нибудь из неё получится неплохой врач.

Теперь Ким повернулась к парню на второй койке:

– У Надима слишком высокий пульс.

Она достала какой-то пузырёк, отвинтила колпачок и поднесла его к носу парня. Ноздри Надима слегка раздулись, а по комнате поплыл слабый запах ванили.

Мы с Матильдой обменялись быстрым взглядом.

«Интересно, о чём сейчас думает Матильда?»

Если я правильно прочитал выражение её лица, в голове Матильды роились многочисленные догадки, в то время как у меня лишь множились вопросительные знаки.

– Как давно он там? – спросила Ким, когда Матильда тихонько закрыла за нами дверь, вероятно, опасаясь, что какая-нибудь крыса-крокодил прошмыгнёт следом.

– Какое тебе дело? «Продолжайте без меня!» – это кто говорил? Уже забыла? – Вновь оживший парень как ни в чём не бывало сел на койке.

Он был довольно симпатичным, с бронзовой кожей, тёмными глазами, тонкими чертами лица, гладко выбрит. По взгляду Матильды я понял, что она тоже отметила его внешность. Меня пронзил короткий укол ревности.

– Что она здесь забыла? – поинтересовался он у того, которого я окрестил Эйнштейном. – А кто эти двое? – Он кивком указал на нас с Матильдой, но ответа дожидаться не стал, а принялся сбрасывать трубки со своего голого торса. – Я должен вернуться.

– Ты с ума сошёл, Фарис? – возмутился Эйнштейн. – Ты хоть понимаешь, что я тут только что пережил? Если бы не Ким, ты, наверное, сейчас был бы уже мёртв. Но, конечно, Фарису, зависящему от адреналина, подавай новую дозу впечатлений, и поскорее. Не будь ты таким эгоистичным невеждой, ты бы на коленях благодарил Ким. И кого она, по-твоему, могла с собой привести? Ты что, совсем тупица?

По быстрому взгляду, которым окинул меня этот Фарис, я понял, что он прекрасно знает, кто я.

– Это не какая-то прихоть с моей стороны. – Он начал снимать катетер. – Похоже, Надим попал в беду, ему нужна моя помощь. Там, где ещё недавно был дом из рыбьей чешуи, появилось одно из этих разноцветных клубящихся облаков. Я никогда раньше не видел такого большого.

– Туман-дурман размером с дом? – недоверчиво спросил я.

Самое большое облако тумана-дурмана, которое мне довелось встретить на Грани, было меньше моего платяного шкафа, а Гиацинт поднял такую панику, будто оно было гигантских размеров.

Фарис поджал губы:

– Туман-дурман? Это такой технический термин? Он… очень опасен?

Я кивнул.

Я мало что знал об этих странных явлениях, похожих на облака, кроме того, что от них следует держаться подальше. Согласно философскому объяснению профессора Кассиана, облака тумана-дурмана появлялись везде, где по каким-то причинам образовывалось противоречие внешнего вида, где ослабевала сила коллективного воображения, например, если какое-то место слишком редко посещали. Туман-дурман всегда старались устранить, словно опасаясь, что он может распространиться и заразить другие места.

– Надеюсь, вы обошли его десятой дорогой?

Фарис слегка покачал головой. Мышца на его щеке дёрнулась, когда он прошептал:

– Надим… он там исчез.

«Это плохо. Очень плохо».

Я лихорадочно пытался вспомнить все подробности о тумане-дурмане, которым учил меня Гиацинт.