Тем не менее даже Бревуртов затронули реалии военного времени – те реалии, о которых постоянно напоминали военные самолеты разных стран, рассекавшие небо над самыми Альпами по пути на фронт. На большинстве судоходных линий интернировали суда или отменяли рейсы. Достать билет хотя бы на маленькое, переполненное судно было роскошью, требовавшей связей в самых высоких кругах. И если миссис Бревурт делала все, что могла, чтобы обеспечить своей семье безопасное возвращение в Америку, то мистер Бревурт, похоже, переехал на постоянное место жительства в далекие края, где правили оккультные заговоры, мистические иерархии и непостижимые законы. Он все хуже справлялся с повседневными делами и с каждым утром все больше терял связь с реальностью. Днем и ночью он разглагольствовал на мешанине вымышленных языков, путаясь в правилах, которые сам же установил для себя, и увязал в противоречиях и парадоксах, осаждавших его разум. Он сделался вспыльчив.

Хелен пыталась достучаться до отца в мягких комнатах его безумия. Она сидела с ним и внимательно слушала. Иногда задавала вопрос не столько затем, чтобы услышать ответ, сколько просто показать, что она его слушает. Она искренне пыталась понять его, надеясь, что если сумеет найти в его речах хоть крупицу смысла, хоть какую-то логическую цепочку, то сможет ухватиться за нее и вывести отца из лабиринта. Но все ее попытки ни к чему не приводили: извилистые мысли Леопольда, зацикленные сами на себе, заключали его в замкнутый круг, в который Хелен не могла проникнуть. Всякий раз, подвергнувшись такой ментальной клаустрофобии, она затем подолгу бродила по окрестностям, словно желая убедиться в своей способности к свободному передвижению.

Из-за состояния мистера Бревурта им пришлось съехать от Беттерли и поселиться в ближайшей гостинице. Он исписывал блокнот за блокнотом алхимическими формулами и вычислениями в знаках и символах собственного изобретения. Лицо его было вечно испачкано чернилами; монолог, который его верная рука неустанно выводила, никто не должен был перебивать. Миссис Бревурт стало ясно, что она не сможет пересечь охваченный войной континент, а затем Атлантический океан с мужем в таком состоянии. Благодаря чете Беттерли, обратившейся от ее имени к послу Стоваллу, она смогла обеспечить мистеру Бревурту место в Медико-механическом институте доктора Балли в Бад-Пфеферсе, воды которого, богатые карбонатом кальция и магния, в сочетании с массажем и физической активностью на большой высоте, славились благотворным влиянием на пациентов с нервными расстройствами.

Миссис Беттерли с радостью согласилась приютить Хелен, пока миссис Бревурт сопроводит мужа в санаторий. Хелен попрощалась с отцом возле гостиницы. Он не поднял взгляда от блокнота, записывая что-то под собственную диктовку. Больше Хелен не суждено было его увидеть.

Дни, проведенные в Цюрихе без родителей, подтвердили догадку Хелен, впервые посетившую ее на прогулке по Тоскане: ей было хорошо лишь наедине с собой. Она прогуливалась, безмятежно-блаженная, по променадам, опоясывавшим озеро; иногда садилась в случайный трамвай и, доехав до конечной остановки, возвращалась пешком; она бывала в старом городе и посещала музеи и картинные галереи. И каждый раз ноги сами приводили ее в ботанический сад, где ей нравилось сидеть с книгой в тени дендрария. Именно там к ней однажды обратился с каким-то садоводческим замечанием один американский франт, заметивший, что она читает книгу на английском. Они представились, и у него в глазах загорелся интерес, когда он услышал ее фамилию, – потаенная искра признания, какую Хелен часто видела в кругу американцев, этакий тактичный намек, что им известна родословная Бревуртов. Франт завязал разговор, приободренный тем, что встретил уроженку Нью-Йорка в таком необычном месте. Хелен, не слишком довольная его вниманием, отвечала на любезности односложно. Когда молчание затянулось, он сорвал цветок себе в петлицу, а затем еще один, для Хелен. Она взглянула на цветок, но не взяла его. Сумев скрыть обиду, франт пустился в исторический экскурс о местных достопримечательностях, указывая цветком в различные части города. Казалось, его ничуть не смущало, что Хелен едва замечала его и даже отводила взгляд от красот, которые он описывал. Ему просто нравилось расширять ее кругозор, и под этим предлогом он выведал, где Хелен жила, и вызвался проводить ее, чтобы показать по пути некие потаенные сокровища города. Когда же они наконец пришли в дом Беттерли, провожатый мисс Бревурт представился хозяевам. Услышав, что его зовут Шелдон Ллойд, мистер Беттерли обменялся многозначительным взглядом с женой и пригласил Шелдона отужинать у них следующим вечером, после чего проводил его до дверей, где двое мужчин задержались, обсуждая что-то вполголоса.

Следующим вечером мистер Ллойд пожаловал-таки на ужин в сопровождении носильщика из его отеля с двумя корзинами, полными провизии, и не упускал возможности заглянуть на ланч, обед или чай последующие пять-шесть дней. Беттерли были донельзя рады такому гостю и каждый раз старались предоставить ему час общения с Хелен под ненавязчивым присмотром кого-нибудь из старших. Шелдон почти все время говорил о своих достижениях и тех благах, какие они ему обеспечили, описывая в мельчайших подробностях свои умные сделки, начиная с довоенного времени, когда он вел дела от лица своей фирмы с Дойче-банком; также все картины европейских мастеров, висевшие в его нью-йоркской квартире или одолженные им музею «Метрополитен»; также все аспекты инвестиций, о каких его просили договориться с Круппом; также дом в Райнбеке, который он начал строить, а затем решил снести и перестроить, поскольку возникли непредвиденные нужды; также как он перехитрил своего работодателя, который думал, что перехитрил совет директоров «Фармацевтики Хабера»; также всех лошадей в своей конюшне и манеж для верховой езды со стеклянной крышей; также бюрократические хитросплетения, связанные с учреждением банка, который его работодатель открывал в Цюрихе, обнадеженный процветающим местным финансовым сектором; и наконец, моторную яхту, на которой он в летнее время ходил по Гудзону от дома до Уолл-стрит и обратно. Судя по всему, Шелдон принимал равнодушное молчание Хелен за безмолвный трепет.

Спустя почти две недели из санатория вернулась миссис Бревурт. Миссис Беттерли дала ей несколько минут посокрушаться о состоянии супруга и оплакать свое туманное будущее, после чего рассказала о новом знакомстве Хелен. Миссис Бревурт ненадолго замерла, словно силясь припомнить, кем бы мог быть этот Шелдон Ллойд, и только затем спросила с сомнением в голосе, не тот ли это молодой человек, что считается правой рукой мистера Раска. Актерский талант миссис Бревурт в кои-то веки подвел ее, и миссис Беттерли не удостоила ее ответом.

Когда миссис Бревурт познакомилась с Шелдоном, она быстро смекнула, что он весьма впечатлен родословной Хелен и надеется присовокупить к своим новым деньгам старую фамилию. И если Шелдон был польщен молчанием Хелен, то миссис Бревурт, не скрывавшая своего обожания, чрезвычайно его радовала восклицаниями и вздохами в нужные моменты. Во время их ежедневных банкетов она заботилась не только о том, чтобы он чувствовал себя еще более важной птицей, но и о том, чтобы он чувствовал себя прежде всего доблестным кавалером, спасающим двух несчастных дам из пасти войны. Мало-помалу, вспоминая курьезные случаи из жизни, миссис Бревурт рассказала Шелдону о расстройстве мужа и о бедственном положении дочери. Но, только дождавшись, пока до его отъезда останется день-другой, она призналась ему со всей горестной откровенностью в плачевном состоянии своей семьи. Шелдон, не в силах заподозрить, что его благородный жест мог быть тщательно спровоцирован, предложил отвезти мать и дочь в Геную и пригласил составить ему компанию на борту «Виолеты» – португальского корабля, отплывавшего в Нью-Йорк.

Дом Бревуртов в Олбани по-прежнему сдавался, и миссис Бревурт не видела особого смысла ни в том, чтобы подвергать Хелен провинциальной атмосфере после нескольких лет в Европе, ни в том, чтобы акцентировать отсутствие мистера Бревурта, находясь на виду у его родни. Поэтому она снова позволила Шелдону выступить в роли их с дочерью спасителя, приняв щедрое предложение пожить в квартире его покойной тетки на Парк-авеню.

Дружеские отношения, завязавшиеся у миссис Бревурт на Континенте, сослужили ей добрую службу на родине. Не довольствуясь тем, что перед ней открылось большинство дверей Нью-Йорка, она пожелала открыть перед городом свои двери. И вскоре в ее новую квартиру зачастили гости на soirées^[10]. Там же она стала без лишнего шума выводить в свет Хелен. Те из гостей, кто не был осведомлен о ее талантах, терялись в догадках, как у такой обаятельной и общительной дамы, как миссис Бревурт, могла вырасти такая замкнутая и даже меланхоличная дочь – хозяйка прекрасно сознавала этот диссонанс и играла на нем, чтобы усилить впечатление глубокого ума и сложного характера Хелен.

Шелдон Ллойд никогда не показывался на этих мероприятиях. То обстоятельство, что Кэтрин с Хелен жили в принадлежавшей ему квартире, помноженное на пересуды об отношениях, завязавшихся у него с матерью и дочерью в Европе и окрепших в путешествии по водам Атлантики, побуждало его (отчасти по совету миссис Бревурт) заботиться о том, чтобы люди видели, как бескорыстно его участие. Тем не менее во время прогулок Шелдона с Хелен по парку под бдительным патронажем миссис Бревурт она не упускала случая сослаться на его благородное великодушие и напомнить ему, в каком они перед ним неоплатном долгу за его героические поступки, строго говоря, спасшие их от неминуемой гибели. На этих же прогулках миссис Бревурт раз за разом касалась неуловимого и легендарного работодателя мистера Ллойда, причем в такой непринужденной манере, что ее настойчивость не вызывала подозрений. Правда ли, что мистер Раск баснословно богат? Правда ли, что он до сих пор не женат? В чем же дело? Он вообще выходит в свет? Каковы вкусы и предпочтения такого необычайного человека? Шелдон с радостью пространно отвечал на все эти вопросы, полагая, что его личный статус возрастал благодаря этой легенде об эксцентричном финансисте. Фактически он из тщеславия признался, что мистер Раск из-за мизантропии (или занятости, поправил он себя) не выносил людей в своем доме и потому это ему, Шелдону, приходилось устраивать шикарные вечеринки, на которых хозяин почти не показывался. И из самодовольства пригласил мать с дочерью на торжественный прием у мистера Раска в честь Красного Креста. Шелдон хотел, чтобы Хелен своими глазами увидела, сколь шикарно он организует прием.

Хелен прекрасно понимала манипуляции матери и сознавала, что, как только та подберет ей идеального жениха, ей придется принять его. Не имея личных материальных или матримониальных амбиций, Хелен, однако, полагала, что мать вправе ожидать от нее хорошего брака – лишь так они перестанут жить за чужой счет и наконец обзаведутся домом. Тем не менее, пусть она и не возражала против своднических маневров миссис Бревурт, ее вялое согласие ясно давало понять, что она не намерена играть активную роль. Ее неприступное молчание, принимавшееся некоторыми за признак хмурости, и неизменное равнодушие, которое многие путали с грустью, были не пассивными формами неповиновения, а проявлениями скуки. Она просто не могла освоить любезности и банальности, которыми вовсю орудовала ее мать, увлеченно подбиравшая себе зятя. Из-за этой неспособности Хелен была вынуждена признать, что такие фанфароны, как Шелдон Ллойд, безраздельно поглощенные своей особой, могли, как ни парадоксально, дать ей хоть какую-то независимость. Но миссис Бревурт, вместо того чтобы подтолкнуть очевидно готового сделать предложение мистера Ллойда, удерживала его на благоразумном расстоянии, не переставая ненавязчиво поглаживать его самолюбие. Хелен надеялась, что мать будет ходить вокруг да около достаточно долго, чтобы никто к ней не посватался, пока она не дорастет до старой девы.