– Надо брата предупредить. Он хоть и козлина, а все ж таки родная кровь, – пробормотал Семченко, развернул «уазик» и покатил в обратном направлении. Доехал до приземистого кирпичного здания с вывеской «КОМЕНДАТУРА» на выкрашенной в цвета украинского флага стене. Хотел было остановить машину неподалеку от входа, но передумал, завернул за угол и только тогда заглушил двигатель.

Борис Семченко недавно стал комендантом Припяти. До этого он долгое время ходил в замах у тогдашнего начальника города и не мечтал о повышении. Все изменилось в одночасье. Бывший хозяин Припяти не зря носил фамилию Наливайко. Он любил выпить и через пагубную привычку лишился не только жены, но и жизни. Первая давно ушла от него, а вторую он потерял на днях, захлебнувшись рвотой во сне. В Киеве решили сэкономить на выплате приличной по меркам Украины заработной платы и не стали заморачиваться поисками нового коменданта заброшенного города. Факсом послали приказ о назначении Семченко исполняющим обязанности градоначальника, без увеличения жалованья, и посчитали дело решенным.

– Ты что здесь делаешь? – удивился Борис, когда Анатолий открыл дверь и переступил через порог просторной комнаты с выходящими во двор окнами.

Братья не разговаривали с тех пор, как на Бориса нежданно-негаданно свалилась новая должность. И тому была особая причина. Еще при Наливайко по линии МАГАТЭ в Припять доставили парочку новеньких «субару». Прежний комендант распределить их не успел, и Анатолий почему-то вообразил, что один из двух внедорожников брательник по доброте душевной и на правах родной крови отдаст ему взамен ушатанного в хвост и гриву «уазика». Два дня он ходил в радостном предвкушении, но судьба оказалась к нему жестока. Борис передал обе машины энергетикам. Так было велено в телеграмме из Киева.

Анатолий ничего не знал о приказе из столицы и решил, что Борис специально так сделал. Он высказал брату все, что о нем думает. Когда тот попытался объяснить мотивы поступка, не стал ничего слушать и так хлопнул дверью, уходя из кабинета, что в окнах жалобно зазвенели стекла, а из стены, рядом с косяком, вывалился солидный кусок штукатурки.

Тяжело топая армейскими башмаками, Анатолий прошел к широкому письменному столу. Сел на дерматиновое сиденье скрипучего стула, положил руку на столешницу и чуть подался к Борису. Как будто в зеркало на себя посмотрел, настолько братья походили друг на друга, хоть и были погодками, а не близнецами.

– Я, это, типчика одного в Припяти встретил. Говорит, в одном автобусе с новой сменой ехал да по нужде раньше времени вышел.

– И ты поверил? – усмехнулся Борис.

– Ты выслушай сначала, потом скалиться будешь, – хмуро огрызнулся Анатолий и снова почувствовал, как где-то глубоко в душе ожил червячок обиды на брата и принялся глодать его изнутри. Семченко подумал было прервать так и не начавшийся толком разговор, но, по здравом размышлении, пересилил себя и продолжил: – Он этот, как его, блохер. Во-во, я так же на него посмотрел, так он быстрехо пояснил, что это журналист, если по-нашенски.

– Серийный номер видеокамеры записал?

– А вот теперь самое интересное начинается. Нет у него никакой видеокамеры. Вернее, есть, но размером с ладонь и меньше сантиметра толщиной.

– Может, он тебя обманул? Показал какую-нибудь дощечку, а ты, как дурак, повелся.

– Сам ты дурак! – Анатолий обижено засопел. Торчащие из ноздрей рыжеватые от табачного дыма волоски смешно зашевелились. – Я все проверил, как надо: потребовал записать меня на видео.

– И?

– Что – и? Работает эта фиговина. Сам убедился.

– Припять и станция – режимные объекты. Съемки и всякие интервью возможны только при согласовании с администрацией. При мне никаких запросов от телеканалов и радиостанций не поступало. Может, при Наливайко было что-нибудь подобное? Давно собирался пошукать в бумагах прежнего начальника, да все никак руки не доходили. Теперь, хошь не хошь, а придется вплотную этим делом заняться. Поможешь?

Анатолий пожал плечами. Борис вздохнул, обхватил пальцами гладко выбритый подбородок с глубокой впадинкой посередине и посмотрел брату в глаза.

– Понятно. До сих пор дуешься, значит. Да пойми ты, не мог я поступить иначе. Не мог! Телеграмма из Киева пришла. В ней черным по белому написано: передать машины на станцию. Точка!

– А чего ты мне сразу об этом не сказал? – буркнул Анатолий.

– Собирался, да ты меня слушать не захотел. – Борис взмахом руки показал на стену возле двери: – Вон какой подарочек после себя оставил. Кто это ремонтировать будет?

– Ой, да замажу я тебе эту выбоину. Тут делов-то раз плюнуть.

– Ага, замажешь, как же. Трындеть, как говорится, не мешки ворочать. Ладно, с этим позже разберемся. Ты мне сейчас лучше вот что скажи: блохера прямиком на станцию отвез?

– Нет. Я высадил его тут неподалеку и сразу к тебе метнулся.

– Это хорошо. Значит, немного времени в запасе у нас есть. – Борис побарабанил пальцами левой руки по столу, встал и прошелся взад-вперед по кабинету. Потом подошел к Анатолию, положил руку ему на плечо и уточнил: – Так ты говоришь, эта видеокамера не больше ладони?

– Да, маленькая такая, и это не просто камера, но и фотоаппарат, и диктофон. Так мне этот блохер сказал. Я когда увидел ее, у меня сразу ассоциации с фильмами о Джеймсе Бонде возникли.

– Вот именно. Может, этот тип и не журналист вовсе, а самый что ни на есть подлючий шпион. Надо бы в СБУ позвонить. Пусть едут сюда и сами с ним разбираются. Только вот как его изолировать до их приезда? В камеру посадить? – Борис задумчиво пожевал губами и покачал головой: – Не пойдет, рискованно это, вдруг мы ошиблись в предположениях. Журналюги – ушлый народ. В случае нашей оплошности этот субчик так ославит нас на весь свет, проблем не оберешься.

– Ты бы поговорил с Цибулей, – посоветовал Анатолий, похлопывая брата по руке. – Пусть он этого блохера у себя в кабинете под каким-нибудь предлогом запрет. Там ведь тоже решетки на окнах стоят.

– Слушай, а это идея! – радостно воскликнул Борис, вернулся за стол и вытащил из ящика тумбочки сотовый телефон с маленьким цветным дисплеем и тремя рядами квадратных кнопок. – И как я сам не догадался?! Вроде как под арестом, и в то же время – нет.

Комендант связался с начальником караула станции капитаном Цибулей, переключил телефон на громкую связь и положил на стол. Он хотел, чтобы Анатолий слышал каждое слово капитана. Так Борис пытался показать, что во всем доверяет брату, ценит его и любит, как прежде, несмотря ни на что. Телефон долго издавал размеренные гудки, но вот абонент на том конце невидимой линии принял сигнал, и динамик хрипло просипел:

– Але! Слухаю.

– Привет, Павло! К тебе тут вскоре должен гаврик один подойти. Говорит, будто бы журналист, да что-то я сомневаюсь. Надо бы задержать его часа на два до приезда агента СБУ, но так, чтобы особых претензий к тебе не было.

– И как, интересно, я это сделаю?

– Не знаю. Потребуй взять у тебя интервью, например, ну или чаем напои. Можешь экскурсию ему по станции устроить, но так, чтобы он ничего особенного не увидел. По улице снаружи корпусов поводи. Порассказывай какие-нибудь смешные истории из служебной практики, но тоже без всяких там подробностей.

– Ладно, придумаю что-нибудь.

– Добре! Конец связи.

Комендант сбросил вызов и взял со стола телефон.

– Осталось вызвать кавалерию, и дело в шляпе, – сказал он, набирая по памяти нужный номер.

* * *

Андрей шел по дороге, насвистывая мотив незатейливой песенки. После встречи с разговорчивым водителем он чувствовал себя не в пример лучше, чем в первые минуты своего появления здесь. И тому было несколько причин. Первая – он понял, почему тут оказался. Вторая – наспех придуманная легенда прошла проверку на работоспособность при первой же встрече и не рассыпалась, как карточный домик. Следовательно, ей можно пользоваться, хоть у него нет ни подходящей аккредитации, ни журналистского удостоверения. Видимо, здесь пока еще верят на слово, и это ему на руку. Ну и третья, пожалуй, самая главная: он теперь знает, как найти родителей и сделать то, ради чего отчим тайком отправил его сюда.

Дорога вела к закрытым воротам с табличкой: «Стой! Запретная зона. Проход строго по пропускам». В обе стороны от сваренных из частокола металлических труб высоких створок тянулись однообразные плиты бетонного забора, с витками колючей проволоки поверху. За ними виднелись коробки технических зданий и мощные контрфорсы угрюмой громады Саркофага.

Из будки возле ворот вышел молоденький солдат в полевой форме. Он прижимал автомат – «калаш» висел на ремне стволом вниз – рукой к бедру. Часовой выставил перед собой растопыренную пясть. Андрей понял его без слов и остановился. Караульный сурово сдвинул брови к прыщавой переносице.

– Кто таков?

Андрей завел прежнюю песню:

– Журналист. Прибыл на станцию для съемки фильма о молодых ученых.

Его слова не произвели на солдатика должного впечатления. А может, тот, в силу возраста или особенностей характера, старался действовать строго по уставу и потребовал предъявить документы.

Андрей почувствовал, как сердце снова затрепыхалось. Во второй раз за день непривычный и оттого еще более приятный холодок острыми иголками кольнул его внутренности. Было в этом ощущении что-то сокровенное, таящее в себе предвкушение опасности и, как ни странно, обещание благополучного решения проблемы.

По пути к станции Андрей мысленно накидал несколько вариантов возможного развития событий. Один из них предполагал подобную дотошность часового, так что его требование не застало Андрея врасплох. Наоборот, он приветливо улыбнулся и с некоторой, как ему казалось, свойственной журналистам развязностью проговорил:

– Я бы с радостью, братишка, да у меня сумка с документами в автобусе осталась. Я на станцию вместе с новой сменой спецов ехал. По дороге захотелось отлить, а когда пузырь жмет, – Андрей с деланым сожалением развел руки в стороны, – мозги не работают, сам понимаешь.

Часовой продолжал сверлить чужака взглядом, правда, из него исчезла та доля настороженности и недоверия, что раньше читалась в его зеленовато-коричневых глазах. Автобус действительно привез сегодня на станцию ученых, инженеров и рабочих, так что в этом незнакомец не солгал. Да и товарищ капитан не так давно звонил на пост, предупреждая о скором визите журналиста, но он ничего не сказал об отсутствии у того документов. А ведь устав недвусмысленно требует проверять паспорт или служебное удостоверение и наличие пропуска у каждого, кто хочет попасть на станцию.

Часовой хмуро поджал губы и собрал лоб в морщины. Он не знал, как ему поступить. С одной стороны, звонок Цибули вполне можно расценить как приказ немедленно пропустить журналиста, когда тот появится у ворот. С другой, он может получить наряд вне очереди или, что намного хуже, загреметь на гауптвахту за грубое нарушение правил несения караульной службы. Так что же делать? Сообщить по телефону начальнику караула и пусть тот сам принимает решение? Но для этого надо войти в будку и на время оставить незнакомца без присмотра, а это противоречит уставу. Пока не доказано, что этот улыбчивый парень журналист, он является нарушителем и обязан находиться под непрестанным контролем часового.

Мучительные размышления солдата прервал грозный окрик:

– Грищенко, зараза такая, ты там уснул, что ли? Зову его, зову, а он как будто не слышит.

Боец оглянулся. Начальник караула торопливо приближался к воротам. Обтянутый форменной рубашкой защитного цвета толстый живот смешно колыхался над ремнем в такт шагам капитана. Сдвинутая на затылок фуражка открывала гладкий, как у младенца, лоб с крупными, сверкающими бриллиантовым блеском каплями пота. Мясистые щеки раскраснелись и тоже лоснились от влаги.