– Вот ведь окаянные! – Васька подхватила стоявший рядом веник и, покрикивая на кур, отправила их обратно в загон. Они уже успели частично переворошить и запачкать ракушечник – на желтом фоне явственно виднелись маленькие черные кучки, которые теперь придется убирать.

С одной стороны, ракушка закрывала двор от растущих сорняков, толстый слой не пропускал свет и просто не давал им расти, а те, что умудрялись выскакивать, тут же выпалывали тяпкой и снова закрывали песком. Выглядело очень нарядно и придавало двору ухоженный вид.

С другой же стороны, как они ни старались не вносить ее в дом – переобувались на пороге, обтрясали ноги, постоянно выметали предбанник и не пускали летом в дом котов, все равно ракушка была везде, даже в постели. Борьба с ней шла постоянно, и, пока дети были маленькими, выигрывала всегда ракушка. Мести же ее, выбирая из толстого слоя золотистого ракушечника мелкие листья больших вязов, стоящих по ту сторону забора, веточки, упавшие высохшие виноградины, лепестки цветов и прочий растительный мусор, было делом утомительным. Васе и Игорьку казалось, что это абсолютно бесполезное занятие. Подметать же ракушку нужно было по-особенному. В огороде росло просо, из которого отец вязал упругие веники, ими и мели, да так, чтобы на песке оставался красивый узор, похожий на много сложенных рядом вееров.

– Двор – как наше лицо. Вот зайдут соседи, а у нас все чисто, аккуратно, всё на местах, песок выметен, ни одной травинки, забор покрашен, цветы радуют своими красками. Перед людьми не стыдно и самим на душе хорошо, да и просто приятно жить в чистоте, – уговаривала мама Ваську и саму себя, как когда-то уговаривали друг друга все женщины в семье.

Привычка стала укладом. Василиса вздыхала и бралась за веник, наводя веерные узоры по всему двору.

Вася сбросила на пороге старые стертые сандалии – нога опять успела вырасти, и долгожданный когда-то тридцать шестой, который носила мама – Вася так мечтала донашивать ее туфли и босоножки, – превратился почти в тридцать восьмой. Зато осенью ей купят собственные туфли или мамина сестра тетя Надя отдаст их от своей дочки, которая чуть старше Васьки. Она пересекла кухню и, обогнув печку, выложила из цветастой авоськи на массивный дубовый стол два свежих хлебных «кирпичика», только что купленных по дороге из школы, куда она ходила помогать на школьном огороде и заодно с ребятами увиделась.

Всю дорогу до дома она себя с трудом сдерживала: есть хотелось ужасно, а хлеб, как назло, был свежайшим, с румяной хрустящей корочкой, чуть теплый и невероятно ароматный. Казалось, его запах сопровождал Ваську всю дорогу, стелясь за ней шлейфом, словно дорогие духи. Если бы кто-то заинтересовался ею, то смог бы безошибочно определить по этому хлебному запаху, куда же она подевалась. Но никого она, увы, не интересовала, поэтому увязавшийся за ней хлебный дух ворвался вместе с ней в пустой дом, заполонив его аппетитным ржаным ароматом. Тут-то Васька не удержалась и все-таки отщипнула кусочек от упругой хрустящей горбушки, положила аккуратно в рот, хотела было налить себе белого кваса, который бабуля сама готовила на хмельной закваске, да заленилась спускаться в погреб, быстро прожевала и проглотила так, без всего, отерла руки о подол платья, стирая следы своего маленького преступления, завернула оставшийся хлеб в полотенце и положила в хлебную кастрюлю за печкой.

Пересекла комнату, шлепая босыми ногами по приятно прохладному полу, подошла к старенькому радио, стоявшему на подоконнике, сделала погромче звук. Начиналась передача «В рабочий полдень», диктор уже зачитывал заявки слушателей и включал желаемые песни. Васька закружилась в танце по комнате, радуясь тому, что в доме пока никого нет и она может делать то, что хочет, хотя бы эти волшебные, абсолютно личные пять минут.

Тряпка шуршала по свежевыкрашенным доскам старого пола, оставляя блестящий мокрый след. Ших-ших, туда-сюда – в такт советским песням о людях труда.

«Вот еще под кровать не залезла, да и под столом плохо промыла», – размышляла Васька мамиными наставлениями, перемещаясь по комнате на коленях, подоткнув подол ситцевого халата с запа́хом. Мама могла бы вести курсы по уборке в доме, и мытью полов в частности, хотя, наверное, и сама Вася уже могла бы обучать домоводству. Вон на Ритке можно тренироваться, но та, как нарочно, совсем не поддавалась обучению и постоянно симулировала, ссылаясь то на свой возраст, то на больной живот, то еще на что-нибудь, чем злила Ваську. Хотя, конечно, она еще совсем маленькая… Что такое четыре года? Да, ждать и ждать еще, пока она помогать им с матерью начнет.

Влажный пол выглядел намного привлекательнее. Противный коричневый цвет масляной краски от воды менялся на глазах, приобретая благородный коньячный оттенок. От влажных половиц отражалось дневное солнце, беспардонно заглядывающее в многочисленные окна их большого дома, нагревая прохладный воздух, играя пылинками. Дом был построен из самана и обложен красным кирпичом, поэтому в нем всегда было прохладно в жару и тепло в мороз. Пол высыхал моментально, теряя свою мимолетную привлекательность и становясь опять зрительно не помытым.

Всю неделю мимо их окон, по центральной улице станицы, которая называлась, как и тысячи подобных в разных концах страны, улицей Ленина, колхозный трактор, пыхтя и поднимая за собой тучу пыли – обычное явление в июле месяце, – возил красную глину из карьера на двор Хиляевых. Васька с радостью наблюдала за приготовлениями. Раз возят глину, значит, в субботу они всей станицей пойдут на замес, и она будет освобождена до вечера от хозяйственных работ, а еще увидится с ребятами, будут интересные разговоры – со многими не виделись все лето. Все-таки какое-то разнообразие в ее слишком предсказуемой жизни – это самое главное, ради этого стоит хорошенько оттереть пол, переделать всю работу, порученную ей матерью, устать и рухнуть спать, чтобы скорее наступило то самое утро.

Васька – что за имя такое для девушки? На самом деле она Василиса, но никто так ее не называет. Даже в школе учителя, вызывая к доске выкрикивают просто: «Бондаренко!» Видимо, полное имя для них слишком длинное, а называть девочку Васькой как-то неудобно… Но это лишь ее собственные рассуждения.

Имя ей дала мама. Это одна из семейных легенд, которая частенько вспоминалась, раз от разу обрастая все новыми и новыми подробностями, во время огромных шумных застолий, где собиралась вся их многочисленная станичная родня.

Тогда, в жарком и знойном августе 1973 года, родители мечтали о мальчике, хотя до Васьки они уже родили ее старшего брата, но все равно мама ждала именно еще одного сына. На дочерей в семьях казаков ставки не делали. По мнению родителей, дочь – это отрезанный ломоть, ее основная задача – выйти замуж, поэтому с детства девочки трудились по дому, учились быть хозяйками. Василиса готовит почти с рождения: трехлетней она уже помогала бабушке пельмени лепить и хлеб выпекать.

Залезет на высокий тяжелый деревянный табурет во дворе, где бабушка Серафима Игнатьевна тесто замешивает. Баба Сима улыбается, отщипнет кусочек от упругого, припыленного мукой шара из теста и даст Ваське, чтобы она свой куличик слепила или лепешку раскатала, пробуя управиться с огромной тяжелой белой от муки деревянной скалкой. Та и рада стараться. Пальчики маленькие не слушаются, колобок то и дело норовит сбежать от нее под стол, где парочка пушистых котов, которые у них не переводились, уже сидит в ожидании новой игрушки. Васька пыхтит, облокотилась на стол пухленьким животиком в ситцевом платьишке в цветочек, кончик языка от усердия высунула, старается. Платьишко и щеки в муке, ладошками раскатывает и мнет тесто, потом баба Сима его – в печь русскую на лопате, рядом со своими караваями. Что-то там поколдует, открывает заслонку и вытаскивает обратно румяного цыпленка или солнечную булочку: «На тебе, Васенька твоего колобочка, смотри, какой ладненький вышел!» Ну точь-в-точь как в той сказке, что папа ей вечерами перед сном рассказывает.

Так вот, про ее имя. Первый раз она эту историю лет в пять услышала, запомнила плохо, но смысл уяснила – мама хотела мальчика, а папа – дочь. Потом, лет в десять, бабушка ей свою версию рассказала.

– Отец хотел тебя, внучка, Леной назвать, а мать против была, строптивая она у нас – ну, уж какую нашел… Не нравилось ей это имя, вот и настояла на своем, – обмолвилась как-то бабушка Серафима Игнатьевна – мама Васькиного папы, когда они вместе заготовками занимались и Васька в очередной раз спросила, зачем ей такое имя дурацкое дали.

– Да, я хорошо помню, как тебя, мелкую, из больницы принесли, ты смешная была такая, красная, щеки здоровые – с двух сторон косынки торчат, нос – как куриная попка, глазищи темно-синие, почти черносливины перезревшие, а из-под белой кружевной косынки черный чуб виднеется, – говорила баба Сима.

Игорек тоже любил ей эту историю рассказать, когда хотел ее задеть, специально подробно описывая, какая она страшная была. С каждым разом подробностей и деталей тех событий появлялось все больше.

Чем старше она становилась, тем больше ей рассказывали о происхождении ее имени.

Есть такие семейные истории, которые любят вспоминать и обсуждать за общим столом – говорить-то о чем-то нужно, вот и смакуют их, эдакие объединяющие легенды. Раз от разу каждый добавляет что-то от себя, гордый тем, что якобы вспомнил и знает больше других, и со временем все труднее отделить правду от вымысла – все начинают верить в совместно придуманную сказку.

– Когда отец нас с мамой из роддома забирал, радовался, что дочка родилась. Всем родственникам с гордостью сообщал новость: «У меня дочь родилась, Леночка!» А у него же семь братьев с женами и детьми, у нас по всей станице десятки Бондаренко, так же много, как и ваших, – рассказывала Васька своей новой подруге Наташе Ткаченко, когда они недавно вместе с дополнительных занятий из школы возвращались. – Всем сразу так и сказал, мол, знакомьтесь, вот моя дочурка, Елена Михайловна. Мама же против была. Сказала, что ей это имя категорически не нравится, что будут дочку Василисой звать.

У Галины Игоревны была своя история, связанная с мужем и Еленой – не просто так она категорически не хотела давать дочери это имя. Они с мужем познакомились на курсах повышения квалификации, оба приехали из других станиц в Должскую на обучение. Жили в общежитии несколько недель, ездили на поля, проходили практику, к ним тогда еще профессор из Москвы с новой технологией земледелия приезжал. Галя была совсем молодая, Миша постарше. Она сорок седьмого года, а он сорок пятого. Ей Миша сразу понравился. Высокий – в него дочка-то и уродилась, черноволосый, веселый, при этом очень рассудительный и степенный, была в нем какая-то основательность, которая и привлекла Галю.

Своими наблюдениями и впечатлениями от знакомства с Михаилом она поделилась с соседкой по комнате в общежитии – Еленой Симоновой. Лена была старше Гали, замужем и мужчинами вроде как не должна была интересоваться. Обсудив Мишу, соседки по комнате пришли к выводу, что парень видный и нужно Гале к нему присмотреться, раз глаза его сразу среди других выделили.

Казалось бы, поговорили, и все. Однако на следующий день и все время их обучения Лена не отходила от Миши, постоянно консультировалась с ним, старалась сесть рядом в автобусе, когда их возили на поля или в сады, занимала место рядом с ним за столом, встревала в их разговоры с Галей, буквально оттесняя ее или прося сходить за стаканом воды, находила любые предлоги не допустить сближения Гали и Миши. Галине тогда поведение Лены показалось странным, но она сама себя уговаривала, что ничего не происходит и просто оттого, что ей самой Миша нравится, она так неадекватно смотрит на отношение Лены к Михаилу. Наконец, как-то вечером она решилась поговорить с Леной.

– Лен, а ты почему от Миши ни на шаг не отходишь? – в темноту комнаты почти прошептала Галя. Девушки уже легли спать, за открытыми окнами стрекотали цикады, вдалеке слышались звуки гитары – видимо, местные где-то гуляли.