– Я? Не отхожу? – Лена ответила сразу, будто ждала этого вопроса и приготовилась на него отвечать. – А ты внимательная, как я посмотрю!

По скрипу кровати Галя поняла, что Лена села, и буквально ощутила ее насмешливый взгляд.

– А что же мне к нему не подходить, если он теперь мой! – Лена встала и босыми ногами прошлепала к открытому окну, налила себе воды из стоящего на окне графина, сделала несколько быстрых глотков, осушив стакан.

– Как это – твой? Ты же замужем! А муж? – От подступающих слез у Гали защипало глаза, а голос задрожал, выдавая ее волнение. Цикады за окном смолкли.

– Господи, какая же ты наивная дурочка, оказывается! Ну замужем, и что? Муж где? И где мы с Мишей? Наиграемся и разъедемся по своим станицам, а там он меня забудет, а я его. Вот только ты, я смотрю, втюрилась реально… Ты это брось! Вон мужиков сколько вокруг, что тебе Мишка-то дался? Не для тебя он! – Лена вернулась в кровать, плюхнулась с размаху так, что пружины подбросили ее и приняли обратно в свои объятия. – Спи уже. И прошу тебя, не мельтеши постоянно под ногами, как ненормальная, смешно выглядишь.

Галя больше не подходила к Михаилу. Обучение закончилось, и они разъехались по своим станицам внедрять новые технологии.

А потом Миша нашел ее сам. В итоге они представили друг друга родителям, получили согласие от семей и поженились. Жить молодая семья поехала в Должскую – там требовались кадры и обещали хорошие условия, оба устроились в совхоз. Потом и родителей перевезли, за ними и братья Михаила приехали, все как-то закрутилось, и теперь станица для них всех родная, они ее, можно сказать, строили и строят все эти годы.

Да много всего произошло, а вот имя Лена Галина Игоревна с тех пор на дух не переносит, и почему муж так хотел дочь назвать, для нее было загадкой и болью одновременно. Говорить с ним на эту тему, напоминая о прошлом, она не хотела, да и он тогда полностью отрицал какие-либо отношения с той самой Ленкой из общежития. В общем, быльем поросло, а осадок в душе остался.

– Мама ждала сына, была уверена, что у них будет еще один сын, как же может быть иначе при таком отце? – Василиса пародировала мамин звонкий голос. – Хотела второго сына назвать в честь деда – папиного папы – Василием. Старшего сына, брата моего, они Игорем назвали в честь маминого отца, а тут она хотела вроде как мужу приятное сделать. Ну, а отец ей говорит, мол, посмотри, какая девка чернявая родилась, в нашу родню, какая из нее Василиса?

– Вот это история! – удивлялась Наташа. – Так как же ты в итоге Васькой стала? Поругались они?

– Ну, не совсем. Мама моя вечно всеми командует, правда кроме папы. – Василиса улыбнулась, вспоминая, какая мама дома в папином присутствии – необычайно тихая и покладистая – и какая, напротив, шумная и бойкая, когда его нет. – Ну, и тут решила, что будет по-ее. Месяц меня все звали Леной, представляешь? Была бы Елена Михайловна! А потом мама взяла документы, поехала и сама меня зарегистрировала Василисой. Вернулась и всех перед фактом поставила. Говорят, что еще год все родственники, друзья да и бабушка не могли привыкнуть и, приходя к нам в гости, спрашивали: как ваша Леночка поживает? Вот так! – рассказывала Васька, отчаянно жестикулируя, горячась, изображая в лицах всех причастных к этой большой жизненной несправедливости.

– А я ненавижу свое имя! Лучше бы я Леной была, как отец хотел, а то кличка какая-то – Васька, как у кота дворового… Ну кто на такую девушку посмотрит! Как вообще может быть девушка Васькой?! А если я когда-нибудь мамой стану? Представляешь, чтобы твою маму Васькой звали?! – Она в сердцах поддела ногой попавшийся на пути камешек, запустив им в стоявшую рядом урну, тот гулко ударился и рикошетом отлетел обратно, попав Ваське по голени. – Блин! Вот ведь зараза, еще и камень этот!

– Ну, Вась, ой, Василиса, – поправилась Наташа после такого эмоционального рассказа подруги. – Не переживай! Я даже и не думала, что ты так мучаешься из-за имени. – Наташа присела на корточки и осмотрела место ушиба на ноге подруги. Сорвала рядом листок подорожника, послюнявила его и протерла ссадину. – У кошки боли, у собаки боли, а у Васеньки проходи! – сказала она, улыбнувшись, взяла подругу под руку и прижалась щекой к ее руке.

Они дружили не так давно. В начале прошлого учебного года Наташина семья переехала в Должскую из Москвы. Как объяснила Наташа, ее мама заболела, и ей не подходил влажный московский климат, загазованность улиц и большое количество серых дождливых дней. Отец перевелся в Должскую, устроившись ведущим инженером на кирпичный завод. От совхоза им дали жилье. Наташа пошла в девятый класс местной школы, где и познакомилась с Василисой. Такие, казалось бы, разные, девочки теперь не разлучались ни зимой, ни летом – вместе в школу ходили, на танцы и на музыку, каждую свободную минуту – а их было совсем мало – стремились встретиться и очень доверяли друг другу.

– Ну хочешь, я тебя буду только Василисой звать? Хочешь? – убедительной скороговоркой выпалила Наташа, заглядывая в Васькины глаза-черносливины.

– Да ладно уж, я привыкла к Ваське, но ты согласна, что это совсем не нормальное имя для девчонки? – ответила Василиса. – Все, не болит уже, пойдем дальше, вдруг все-таки кого-то из ребят встретим.

Она скинула босоножку и, балансируя на одной ноге, придерживаясь за Наташу, вытряхнула попавший песок. Затем, словно оттягивая время, поправила банты на тяжелых косах, уложенных корзинкой почти в основании затылка, и вдруг резко развернулась, оказавшись перед Наташей, крикнула с вызовом, протягивая последнее слово:

– Айда за мной! – И что есть мочи побежала вперед, хохоча и зазывая с собой подругу.

– Все, он его больше не встретил. Понятно? – Василиса укладывала маленькую Риту спать.

– Как не встретил? Они же с ним в лесу? Куда же он делся? – удивленно канючила Рита, напрочь отказываясь спать, как сестра ни старалась ее усыпить длинными, выдуманными на ходу сказками.

– Ну как, как? Это же лес, там много тропинок… Помнишь, мы вместе с папой в лес ездили за грибами? Ну вот, зайка по одной тропинке скачет, а волк по другой бежит, – отвечала Василиса с уже еле сдерживаемым раздражением.

Она устала и хотела скорее завершить последнее из своих дел на сегодня, чтобы еще успеть чай попить, надеясь застать маму на кухне и поговорить с ней о важном и тревожащем. А эта мелкая любопытная мышь ну никак не засыпала!

– Все, убежал волк, а зайка пошел к своим деткам спать их укладывать. Поняла? – подвела итог Василиса, погладила сестренку по белокурой головке – надо же, сестры родные, а как от разных родителей, настолько они были непохожи, – и хотела было встать, выключить свет и уйти, как Рита приподнялась на кроватке, села, протерла уже сонные глаза маленькими кулачками, посмотрела на Василису и вдруг прильнула к ней, прижавшись щекой к груди, обхватив обеими ручками.

– Вась, не уходи, посиди еще, ну пожалуйста, – растягивая слова, тоненьким голосочком тихонько сказала Рита. – Я так тебя люблю, ну спой мне еще песенку, ту, про медведицу и Умку! – Она тяжело вздохнула, как маленькая уставшая старушка, пододвинулась ближе и положила голову старшей сестре на колени, свернувшись клубочком, как котенок.

Василиса посмотрела на часы с кукушкой, которые висели в коридоре и были видны в чуть приоткрытую дверь Ритиной комнаты. Стрелка неумолимо приближалась к десяти вечера, вот-вот дверки домика откроются и выскочит маленькая птичка, знакомая ей с детства. Вася вздохнула и затянула глубоким грудным голосом, стараясь петь тихо, чтобы отец не услышал, что Рита до сих пор не спит, а значит, Василиса опять не справилась с порученным ей делом – для него это было смерти подобно.

– Спят твои соседи, белые медведи… – тихонько старательно выводила она. Пальцы ее перебирали волосы малышки, гладя белокурую головку, удивительно пахнущую теплым парным молоком, а в памяти всплывал мультфильм, где маленький Умка искал свою маму, и то время, когда она сама вот так лежала и мама гладила ее по голове, напевая эту же песню.

«Вот ведь, я про себя жалуюсь, что мне тяжело, ною, сколько у меня обязанностей, а ведь Риточка совсем мало с мамой бывает. А оказывается, мне повезло. До двенадцати лет мама была только со мной, Игорек не считается, он парень и так к маме не льнул никогда, хотя до трех лет мама была вообще только его.

А Рита, она ведь сразу третьей родилась, никогда без нас не была и не узнает, как это, когда мама только твоя. Когда у меня будут дети, я постараюсь быть с ними все время, смотреть, как они растут, учатся ходить, говорить… Малыши такие забавные и нежные, как куклята живые. Вот Ритуся вроде уже подросла, а как прижмется, ручками обнимет, все внутри переворачивается. Хотя пусть у меня будет только один ребенок. Я буду любить его одного и больше никого. Ну, мужа еще буду любить, но это другое совсем.

Да, пусть папа говорит, что детей должно быть много, так им легче в жизни будет, они никогда не останутся одни, – вон у отца сколько братьев, их жены, дети, они теперь тоже все нам родные. Они есть у нас, а мы – у них. Да, но когда вот так, рядом, то только тот тебе близок, кого ты действительно любишь, а разве можно всех детей сразу любить?

«Наверное, на самых младших любви уже не хватает? Или, наоборот, от старших любовь забирают и младшим отдают? Где же такое сердце взять, чтобы на всех хватило?»

Нет, пусть у меня будет одна дочка. А сын как же? Ладно, сын и дочка, и все. А муж? Если муж так не захочет? С мужем договорюсь!» – представив, как она будет с мужем договариваться, Василиса улыбнулась, вспомнив редкие споры отца с матерью, в которых прав всегда оказывался отец – без вариантов.

После таких мыслей ей так жалко стало маленькую сестричку, что она невольно сгребла ее вместе с одеялом, подобрала всю, словно драгоценную ношу, прижала к себе и стала качать на ручках в такт колыбельной про пушистого Умку, представляя, что вот так же будет укачивать свою доченьку.

– Ну, лягу сегодня позже, подумаешь, – уговаривала Василиса саму себя, продолжая убаюкивать сестру, сидя на краю кровати, раскачивалась в такт колыбельной, перебирая в ладони ее маленькие пальчики.

Пока тихонько пела, унеслась мыслями в свое раннее детство, когда она действительно была вдвоем с мамой. Вспомнила, как они, переделав домашние дела, пока томился в ожидании ужина в большом чугунке картофель и тушилось ароматное мясо с подливой, а у мамы была свободная минутка, заговорщицки доставали из новенького желтого шифоньера большую коробку с ее картонными куклами.

Сам по себе шифоньер тоже заслуживал отдельного внимания. Когда Васька была маленькой, в их большом доме почти не было мебели. Только самое нужно и простое. Для нее и брата – металлические кровати с пружинными сетками, на которых было так здорово подлетать к потолку, путаясь в спущенных колготках; старая родительская тахта, обтянутая зеленой потертой тканью в крупную черную клетку, да небольшой кухонный стол с основательными ножками и шестью дубовыми табуретками, которые еще дед сколотил на новоселье молодоженам, словно рассчитав заранее количество членов семьи сына.

Потом родители где-то по случаю достали – а тогда можно было только достать через братьев или знакомых, кому-то что-то уступив, пообещав, подождав, – румынский мебельный гарнитур из нескольких предметов. Василиса помнила тот день, когда на огромном совхозном грузовике, водителем которого работал папин брат дядя Леша, привезли мебель. Отец с братом разгружали, Игорек крутился тут же, мама с бабушкой радостно суетились вокруг, сбежались ближайшие соседки, на Василису то и дело прикрикивали, чтобы не путалась под ногами и забрала кошку, которая ошалела от происходящего и металась по всему двору.