* * *

Пока ехал в Царское Село на финальную битву добра с нейтралитетом, просмотрел выкладки по бюджету Российский империи. С ним и вправду надо было разбираться. На первый взгляд все выглядело неплохо. Доходы с расходами сводятся с положительным сальдо – профицит по прошлому году составил целых сто сорок миллионов рублей. Весь бюджет – почти семь миллиардов. Это при том, что в Англии и Франции чуть больше десяти миллиардов.

Но были три существенные проблемы. Во-первых, высокая долговая нагрузка. Русско-японская война дорого далась государственным финансам. Пришлось много занимать – а теперь необходимо много отдавать. Госдолг почти девять миллиардов! Одной только Франции платим в год по триста с лишним миллионов рублей процентов. Тут единственным выходом я видел – перезанять у Германии много и надолго, а после начала Первой мировой помахать ручкой «кому должен – всем прощаю». План с секретным названием «хитрое рефинансирование».

Вторая проблема – винная монополия. Народ спаивают и спаивают активно. Водка и прочий алкоголь приносят бюджету девятьсот миллионов рублей из общей суммы доходов в три с половиной миллиарда. То есть почти четверть того, что заработало государство. Собственно, это был тот вопрос, на котором сломали голову несколько министров финансов. Тут выход я видел один – постепенно ограничивать продажу алкоголя, вводя подоходный налог. Перефразируя известный афоризм – не бывает публичного представительства без налогов. Хотите своих депутатов в полновластной Думе? Платите. В 1916 году власть и так введет подоходный налог, но из-за войны его банально не успеют собрать. А потом сухой закон, обрушение бюджета, новые займы у союзников. Нет, с налогом придется ускориться. Я написал записку Янжулу о том, чтобы вопрос рассмотрели срочно и заодно побыстрее решали с акцизом на табак. Его продажа тоже будет быстро увеличиваться.

Третья беда России – сильная зависимость от экспорта зерна. Урожайный год – дела идут в гору. Все пляшут, поют песни… Неурожай? Сосут лапу, голод по губерниям, народ ест лебеду. Ближайшие пару лет эта проблема стране не грозила. Но потом… Надо ускорить строительство складов государственного резерва, регулярно выделять средства на закупку зерна. Иметь в бюджете статью на непредвиденные нужды, чтобы и балансировать выпадающие доходы от неурожайных лет. И срочно развивать экспорт других товаров. А это значит развивать всю экономику.

* * *

Караулы вокруг Александровского дворца так и не сняли – на каждом углу торчали солдаты Гвардейской стрелковой бригады. Хотя зачем они здесь и сейчас – наверное, не смогли бы ответить и самые высокопоставленные командиры. Так, изображают безопасность и бдительность.

А громадная толпа придворных, генералов и чиновников всех мастей, забившая под завязку залы сразу за парадным входом во дворец, изображала верноподданничество и всеобщую радость по случаю избавления. Интересно, а как они все узнали о произошедшем, если все было велено держать в тайне? Нет, надо срочно российский истеблишмент вздрючить на предмет сохранения секретов, причем вздрючить жестоко. Нужно какое-то показательное дело. Пусть Корнилов займется.

Сейчас кое-кого, конечно, и без меня вздрючат, но вовсе не за секретность и неумение держать язык за зубами. Словно в подтверждение моих мыслей, двери в царское крыло выплюнули пожеванного Герарди, вытиравшего лоб платком, отчего пришел в беспорядок его зачес. Подполковник выглядел затравленным и даже настолько скукожился, что его высокий рост перестал бросаться глаза. А отчаянные взгляды не вызывали в собравшихся никакого отклика. Обычный закон бюрократической стаи: подтолкни падающего и займи его место, ну или как там он у них формулируется. А Герарди был именно что упавшим со своих высот под тяжестью повешенных на него обвинений. Причем уже второй раз. Сановная толпа расступалась перед ним, будто не желала прикоснуться к прокаженному.

– Добрый день, Борис Андреевич, – придержал я его за локоток в коридоре, – вы в прошлый раз очень спешили, может, сегодня у вас найдется минутка?

Он затравленно взглянул на меня, но я старательно избегал издевательского тона. В самом деле, специалист ведь неплохой, а нам контрразведку комплектовать надо. Сейчас покровители от него откажутся, человек в полном раздрае, тут самое время подобрать, обогреть… Или подогреть, обобрать, уж как получится.

– Да, найдется, – с некоторой даже надеждой ответил полицейский. – Уж извините за прошлый раз, сами понимаете…

Договорить ему не дали – появился Прохор Старков:

– Григорий Ефимович, вас требуют.

Я кивнул:

– Иду. Борис Андреевич, приезжайте ко мне в Юсуповский завтра, поговорим.

Алексея держала на руках Аликс и отпускать не собиралась. Своего рода тихая истерика – вцепилась в обретенного сына и даром что не подвывала. Царь обретался рядом, придерживая жену. Единственный, кто был спокоен – это сам Алексей. Он сосредоточенно облизывал леденец на палочке и пока что не реагировал на воздыхания родителей. Но если так и оставить, то наведет ему Аликс истерику, как пить дать наведет.

Я размашисто перекрестился и грянул:

– Слава Богу! Внял нашим молитвам!

Аликс повернулась с желанием прикрикнуть на нарушителя спокойствия, но увидела меня и только тихо заплакала.

– Матушка, да что же ты? Все хорошо, дай сыну отдохнуть, да и сама тоже отдохни, лица на тебе нет!

Мало-помалу я успокоил императорскую чету и даже забрал Алексея себе на руки.

– А я в чижика играть умею! – похвастался ребенок.

Вот же пластичная психика у ребенка. Через годик и забудет обо всем – даже удивляться будет, если напомнят. Да не было такого…

– Ай, молодец! Вот лето придет, мы с тобой в чижика наиграемся! И в пристенок, и в бабки, и в городки с бирюльками!

Няньки цесаревича, стоявшие по стенке, изобразили неприятие этой идеи, вытянув лица сверх всякой возможности.

– Что кривитесь? Нужные игры, руку и глазомер развивают. Государь Александр Третий, небось, не брезговал в городки играть!

Крыть было нечем. По мановению царя я передал наследника двум боннам с охранником и вышел вслед за императором в кабинет.

Николай осунулся, под глазами стали заметны мешки, в бороде заблестела седина. Н-да… сорока лет еще нет мужику…

– Ну что, рад? Этого хотел? Умаления самодержавия, коим Россия держалась? – наехало на меня его величество.

Я только вздохнул. Ладно, попробуем иначе.

– Ты, государь, сейчас убиваешься, как купец, деньги вложивший в фабрику.

– Что за чушь?

– Ну как же. Вот был, скажем, миллионщик, решил он новую фабрику построить, вложил полмиллиона и сидит, плачет – ай-ай-ай, капитал умалился, был миллион, осталась половина! – я изобразил плаксивого купца, отчего царь хоть и криво, но усмехнулся.

– Ну так у него фабрика будет, зря плачет!

– Вот именно, государь. И твое «умаление» – это такое же вложение в Россию, как и купеческие полмиллиона в фабрику.

– Не знаю, – Николай достал портсигар, вынул из него папиросу, обмял, но продолжал держать в руке. – На меня родственники и Синод давят, требуют отменить Конституцию.

– Даденное назад забрать? Боюсь, лишь большой кровью получится, мало нам горя было. Нельзя так с людьми… Вона скока их на площадях стоит нынче.

Это подействовало. Николай покивал, как будто соглашаясь. Поди уже доложили про Дворцовую площадь. Только я успел порадоваться, как Николай продолжил в ту же дуду:

– А вымогать Конституцию можно было? Тебе-то что, вон, в Думе на первых местах засел, с Конституцией только сильнее будешь!

– Так и ты, государь, сильнее будешь, если того пожелаешь!

Николай недоуменно уставился на меня, так и забыв прикурить. Пришлось объяснять.

– Конституция, в первую очередь, это разделение ответственности. Царь отвечает за все победы, а Дума и выборное правительство – за все поражения. Никто не посмеет тыкать пальцем в царя, как это было после Цусимы и Кровавого воскресенья. Царь – верховный арбитр. А что «народ у нас не дорос», так то и хорошо, Дума оттого у нас слабенькая, без традиций, крутить-вертеть такой особых умений не надо. И взять те же Европы, брата Георга и брата Вильгельма – куда как много власти имеют, и это при конституциях, парламентах-рейхстагах, свободной прессе и так далее! А народ русский, чай, не глупей немцев. И родственники сообразят, что в новых условиях им куда лучше, и церковники, что добиться патриарха теперь можно проще простого – внести законопроект в Думу и все. И что я считаю необходимым увеличить цивильный лист до пятидесяти миллионов.

Вот-вот. Не грабить царя надо, а добавить ему денег. Кнут и пряник.

Цифра впечатление произвела. А я дополнил, что если раньше в год строили, скажем, тысячу школ, то «прогрессивная общественность» все равно шельмовала царя – а почему не две тысячи? А теперь, когда Николай отойдет немножко в сторону, каждая построенная им школа или больница будет только в плюс, а за нехватку ругать будут Думу.

– И много ли мне школ строить надо? – ернически спросил император, наконец-то зажегший спичку и затянувшийся табачным дымом.

– Не знаю, государь. Да и не в школах лишь дело. Вот, к примеру, авиация…

– Знаю, знаю, – замахал он рукой с зажатой папиросой, – все твои мечтания!

– То не мечтания, – строго ответил я, – ведомо мне, что из сего баловства важнейшая ветвь вырастет, воздушный военный флот! И что России таковым обладать необходимо!

Он только ладонью махнул.

– Мало ли у нас дел, на которые вечно денег не хватает? Вот, положим, те же школы. Можно ведь не их строить, а учительские семинарии. Ты одну семинарию построишь, а Дума, чтобы учителей пристроить, будет вынуждена создать десяток-другой школ…

– Скажи, Григорий, а тебе лично что в этом нужно? – царь строго посмотрел на меня.

«Ну, гражданин Распутин, держись!» Я снял очки и ответил прямым взглядом:

– Не для себя стараюсь, мне за державу обидно! Коли думаешь иначе – прикажи вывести меня в парк да пристрелить. Или вон… – я кинул на стену, где висело оружие, – шашкой заруби.

– Ну полно, полно, не обижайся. Я думаю, в честь избавления Алексея надо нам на богомолье съездить. Ты тоже давай с нами.

Я поклонился. Кажется, момент истины позади.

– Обязательно, государь! А насчет Конституции – пусть пока поиграются. Если уж сильно в лужу сядут, тогда и отменить можно будет…

Царь пристально посмотрел на меня, но промолчал.

* * *

До Юсуповского дворца добрался в разобранном состоянии, сильно сказалось напряжение от разговора и последовавшей трехчасовой молитвы с царским семейством.

Позвонил Перцову, дал указание малость сменить тон в нашей рекламной кампании, упирать на то, что Конституцию мог даровать только такой сильный и справедливый государь, как Николай.

Анечка оставила подборку газет – все российские, за исключением совсем уж черносотенных, ликуют, да и монархисты не то чтобы резко против. Хотя положение у них идиотское: они же за самодержавие? Ну так самодержавный царь самодержавно от оного отказался. Вы против? То есть вы против самодержавия? Бу-га-га-га!

«Цивилизованные страны» всячески приветствовали. Выше всех в воздух чепчики бросали французы, а англичане и немцы реагировали посдержанней. Австрияки, падлы, хоть и поздравили, но сквозь зубы. Дескать, посмотрим, как русские варвары приживутся в семье конституционных монархий. Но приветственные телеграммы все братья по классу прислали – Вильгельм, Георг, Франц-Иосиф, Виктор-Эммануил и всякие прочие шведы, голландцы и португальцы с испанцами.

Разогнал соратников – Лена, как ни ворчала, отправилась обратно в Сызрань. Убедить смог только тем, что там нужны заботливые руки и хозяйский женский глаз. Дрюню загнал в Финляндию отлеживаться, боевиков услал в Покровское семьи повидать. И почувствовал себя голым. Кто у меня остался? Стольников да Мефодий. Но зато Конституция! Какой козырь у левых выбил, а? Стребовал себе мадеры, да и напился на радостях. Хрен с тем, что завтра весь город судачить будет, должны же быть у старца недостатки?