Александр Бубенников: Последние стихи мертвеца

1

Чудо живой жизни, данной случайно, в том смысле, что Его Величество Случай – это, как ни крути и ни верти, всё же есть Промысел Божий – представляется как светлейшая улыбка Бога. Причём без всяких нарочитых натяжек внешних и внутренних: есть Бог? нет Бога? доказуемо это или не доказуемо? Типа того, есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе? Науке это не было известно в 1956-м, в год выхода на экран «Карнавальной ночи», как объяснил зрителям поддатый лектор «из общества по распространению», да и сейчас насчёт жизни на Марсе «наука ещё не в курсе дела, Асса». А живая жизнь проявляет себя в живой материи и нематериальном (или частично материально проявляемом) духе, что без улыбки вечно живого Бога – Разумной Природы, Мыслящей Вселенной Созидающего Сознания! – вряд ли реально возможно…

Так случилось, что троюродные братья инженер-физик Александр Николаевич и психотерапевт-невролог Владимир Прокофьевич, после традиционного летнего посещения одного из московских кладбищ, в разных углах которого были похоронены их родители и родичи, поехали на видавшем виды автомобиле врача, после приведения в порядок могилок с подземными отеческими гробами, в старинный Новодевичий монастырь к знаковому для обоих памятнику профессора МГУ, философа-спиритуалиста Льва Михайловича Лопатина, чтобы там поговорить неспешно «по душам», пофилософствовать…

У памятника спиритуалиста разговорились на тему истинного исторического места захоронения в стенах старинного Новодевичьего монастыря: ведь памятники сдвигали при реконструкции старого погоста после многих стихийных бедствий, неизвестно где останки, косточки лежат, на месте, обозначенном памятником или ещё где? «Живая душа спиритуалиста витает где-то над нами возле памятника, – подумал Александр Николаевич, ей, Психее, может быть, не важно, где действительно находятся косточки философа, материальные свидетельства его прошлой жизни… Может, духовные начала тленных или нетленных мощней, значимей материальных?.. Воистину, чудны дела Твои, Господи, на стыке духовных и материальных проявлений жизни и судьбы человека в русской и мировой истории…»

– Как же бездарно озлобился наш мир за время своего существования, пока его великие философы, такие как досточтимый Лев Михайлович Лопатин нагружали его своим великими мантрами и максимами о величии природы идеального… – тихо произнёс Владимир Прокофьевич. – Удивительно, но я обратил внимание, как в последнее время стали жестоки, просто дико жестоки стали люди. Раньше говорили, что в творимом зле люди жестоки, как звери. А теперь лес шелестит, мол, звери жестоки, как люди. Бездуховность – быт люда без духа, без идей поражает воображение в наши последние времена. Пример?

Глядя в сторону медленно приближающегося к ним по замысловатой траектории между памятниками мужчины средних лет, он лапидарно «в двух словах», точнее, в двух предложениях изложил рядовой сюжет из бытования Последних Времён. Одна бабуля божий одуванчик, 70 лет с гаком, собирала грибы в лесу, неподалёку от её дачи, подошла вторая бабуля-одуванчик, практически ровесница первой, проживающая в том же дачном посёлке, и попыталась собирать грибы на той же полянке. Первая стала прогонять вторую с любимого места, когда та воспротивилась уйти подобру-поздорову и не приняла всерьёз её угроз – пристрелить, не моргнув глазом на грибном месте конкурентку! – несколько раз выстрелила той в лицо и грудь из травматического пистолета.

– Как результат злобной бездуховности, выбитый глаз и сломанное ребро неуступчивой пожилой бабки-грибника. – Заключил Владимир Прокофьевич и добавил хмурой скороговоркой. – Я нарочно привёл пример из жизни поколения в финальном возрасте дожития. О злобной, просто немыслимой дикости современного криминального быдляка-молодняка и говорить лишний раз не приходится… Сколько расстрелов в школах из оружия малолетних психов, обидевшихся на одноклассников и учителей, сколько насилий и убийств юных жертв руками сопляков и соплячек, возомнивших себя вершителями судеб, на школьных дворах и в тёмных переулках… Душа мучится ужасами быта паразитного быдла-молодняка – ни духа там, ни идей в бытовании золотого тельца, по примеру хозяев жизни миллиардеров, несправедливый капитализм породил корыстный быт бездуховности и безыдейности…

Александр Николаевич неожиданно для собеседника взмахнул рукой, прерывая тираду, и мягко возразил:

– Быт бездуховности и безыдейности опасных наших времён, говоришь? Злобные последние времена банальных пророчеств забытых пророков? А профессор-спиритуалист Лопатин, между прочим, учил нас с тобой, что дух есть не идея, но живая сила или психическое существо, действующее и взаимодействующее с другими психическими существами…Памятуя, что душа – это Психея… А есть пример из жизни молодняка, может даже женского пола, который потряс тебя, твою Психею?

– Дьявол всегда в деталях, понимаю… Одну школьницу из десятого класса попытался изнасиловать один гастер-амбал. Девица то ли отбилась, то ли нет. Обратилась за помощью к своим одноклассникам «наказать», с которыми состояла в любовных отношениях, в форме ранней половой связи. Те в защите чести своей юной любовницы отказали. Девица взяла пистолет у отца, майора милиции, сначала пристрелила насильника, а потом и двух своих коварных любовников. Психическое помешательство, клиника, душевный надрыв, который объясним искажением души, здравого духа, потерей их.

– Нельзя жить без души, без духа, если категорично рассуждать, а если не так категорично, то можно, но не рекомендуется в сложном и подчас опасном и даже жестоком мире существовать без здоровых духа и души.

– Да, эту фразу с чеканной формулировкой Лопатина о животворящей психической силе души человеческой я запомнил навек. Все мыслящие разумные существа с психической силой души – Психеи – в ходе своего эволюционного развития приходят к глубинному осознанию конечности своего существованию, обязательной смертности не только своей психической личности, но и… – Он внимательно поглядела на Александра Николаевича и глубокомысленно продолжил. – Но и общества потенциальных гениев и реальных психопатов, созданной многими поколениями родной высокой культуры и её неблаговидных вывертов… А великолепная формулировка Лопатина здесь как нельзя кстати… Это из тех бумаг, оказавшихся у тебя нашего с тобой прадеда, служившего у философа в московском доме в Гагаринском переулке?

Александр Николаевич утвердительно кивнул головой, отвечая на вопрос, и разглядывал улыбающегося мужчину, подошедшего к ним с приветствием:

– Здравствуйте, коллеги.

Владимир Прокофьевич, пожимая протянутую ему первым руку любезно отрекомендовал Александру Николаевичу представительного улыбчивого мужчину:

– Прошу любить и жаловать, мой тёзка и продвинутый коллега психиатр и психолог Владимир Глебович.

– Александр Николаевич, я воспользовался случаем увидеть вас с братом обоих в знаковом месте силы у памятника Лопатину. Владимир Прокофьевич мне вчера в телефонном разговоре сообщил, что вы сегодня собираетесь вдвоём посетить древнее кладбище Новодевичьей обители.

Владимир Прокофьевич смущенно пожал плечами под пристальным взглядом Александра Николаевича и тихо, немного рассеянно произнёс:

– Было такое. Но… однако… – он хотел добавить несколько слов насчёт неожиданного даже для него появления коллеги, но только с еле скрываемым лёгким раздражением только махнул рукой, мол, какая разница, налицо факт вторжения в их доверительную, «философическую, по душам» беседу третьей персоны. Вдруг это нарушит гармонию душевного общения?

– Я дико извиняюсь за невольное вторжение в ваш учёный разговор, который я зацепил случайно краем уха, но он показался мне крайне любопытным и интересным мне с профессиональной точки зрения.

– В смысле?.. – Отреагировал кротко Владимир Прокофьевич с усталым сосредоточенным выражением лица. – В чём состоит твой интерес, Глебыч, чем продиктовано любопытство профессионала?

– А вот в чём, мне близка проблематика, когда развитая психическая личность при долгой эволюции приходит к глубинному осознанию конечности своего существованию, неизбежной своей смертности. Вроде бы всё безвыходно, образно говоря, для разумных существ, живой души, для Психеи, так сказать, всё бессмысленно и обречено…

Он с лукавой усмешкой на губах покачал головой, дёрнул некрасиво, зато уверенно щекой и поглядел немного свысока на собеседников, чей подслушанный разговор позволил отточить давно вызревавшую мысль пробуждения.

Только у животворящей Психеи или разумной космической материи в какой-то решающий, я бы сказал, стратегический момент существования должен возникнуть внутренний порыв самоорганизации сохранить свою эволюционную значимость, если хотите, духовную силу, неизбывное желание сберечь и даже преумножить своё личностное развитие, культуру и достижения эволюции… – Он, на несколько секунд задумавшись, сделал на д собой внутреннее усилие, чтобы решительно заключить. – …Сотворив из драмы, даже трагедии своей конечности и смертности, эволюционное скачкообразное бессмертие. Вот такая фишка – от смертности к бессмертию…

– Да, такие слова у памятника философа-спиритуалиста Лопатина подталкивают на продолжение беседы в позитивном, но всё же излишне оптимистическом ключе в наши последние времена, – усмехнулся Александр Николаевич.

– Принимаю вашу тонкую иронию или горький сарказм в сопряжении с упомянутыми последними временами, – улыбнулся в ответ Владимир Глебович, – атеистам мои слова по барабану, а идеалистам-спиритуалистам, к коим относится наш уважаемый Лев Михайлович, мои слова, как бальзам на живую, не умирающую никогда душу.

Владимир Прокофьевич покачал головой как-то неопределённо, выражая сочувственное отношение к сказанному, но с толикой ментального противостояния, и задумчиво произнёс:

– Вот я атеист с младых пионерских ногтей, а ныне стихийный христианин, разумеется, без должного воцерковления, так смею заверить, твои слова, Глебыч, не по барабану скептикам-атеистам, не говоря уже о стихийных православных христианах. Душа – субстанция чрезвычайно тонкое, Лопатин исследовал Психею с идеалистической, предельно идеальной, высочайшей колокольни своего мировоззрения просвещённого дореволюционного масонства.

Он обратил к Александру Николаевичу свой взгляд серых, крупных блестящих глаз, то ли за поддержкой, то ли с предложением вступить в беседу, но тот, не отведя взгляда, посчитал, что его время вступить в учёный разговор коллег ещё не наступил. Перевёл взгляд на Глебыча, как бы предоставляя тому первоочередное право высказаться на предложенную им тему с учётом ремарки родича.

Тот многозначительно хмыкнул, немного пожевал губами, старательно подбирая самые нужные и весомые слова и сказал со значением, понижая тембр голоса:

– О масонстве Лопатина мы ещё поговорим отдельно… Всё же, Николаич, я прочитал вашу книгу, которую мне рекомендовал ваш брат и мой старинный приятель-коллега, но об этом как-нибудь потом. Я ведь здесь, чтобы поговорить о более существенных вещах, о разумной Психее, как о разумном субъекте. В этой связи место силы у памятника философа-спиритуалиста призывает как-никак, более того, обязывает… Вы не будете, надеюсь, возражать, что в нашей беседе и даже в ходе моих психологических экспериментов in situ, на месте силы, у памятника, я вас буду называть «Николаич»?

– Пожалуйста, как вам будет угодно. О каких психологических экспериментах вы изволили говорить, Глебыч?

– Об этом узнает чуть позднее, как только к памятнику Лопатина направится какая-нибудь живая душа… Или живые души, что ещё лучше, две или три?

– Сеанс гипноза? – поинтересовался Владимир Прокофьевич. – В гипнозе ты мастак, Глебыч.

– Нет, астральный выход души из физического тела и контакт душ in situ.

– И такое возможно здесь и сейчас, Глебыч, на месте силы, – мягко улыбнулся Александр Николаевич. – Вы меня заинтересовали, я весь внимание…