2

Хелен открывает глаза. Вода в ванне остыла. Пошевелив руками и ногами, она смотрит в сторону коридора. Ковер тоненький. Когда-то был синий, а теперь бледно-голубой, как утреннее небо. Дверь в санузел она всегда держит открытой – даже когда подтирается, сидя на унитазе, – потому что слушает дом. Услышать там, конечно, нечего, но пустота успокаивает: мысли могут спокойно бродить, разворачиваться, не сталкиваясь. Хелен вылезает из воды и вытирается полотенцем. Рассвет уже наступил, и утро улеглось на мир своей плоской бледной щекой.

Грязный аквариум стоит внизу, протекает.

Хелен одевается и расчесывает волосы. От украшений она давно отказалась, даже от обручального кольца. Это было самое трудное. Но Лен ушел и назад не соберется. Еще она променяла классические дамские тапочки на более грубые, клетчатые, с эластичными задниками и на резиновой подошве. Хелен, конечно, готова к уходу, довольно давно готова, однако если она рухнет с лестницы, утратив способность двигаться, и найдут ее, допустим, через год, это будет как-то несимпатично. Трудно в точности сказать, почему она так считает, – но в детстве ей довелось упасть в заброшенный колодец и просидеть там два дня.

Внизу Хелен заваривает чай, включив радио в прихожей. Молодой мужской голос читает утренние новости. Когда речь заходит о погоде, обещает периодические дожди по всем низменным равнинам. Ничего нового. Но голос заполняет дом, как будто он тоже здесь живет.

Слышал, дома в Англии день и ночь хлещет.

Это было чуть ли не первое, что сказал ей Леонард. Вопрос в форме утверждения.

Они танцевали.

На дворе был 1960 год.

Для танцев она купила новые туфли в «Гулливере» – на каблучках-рюмочках, с пряжками. Но никто не замечал ее пряжек и переливающихся в них крошечных отблесков жизни. С Леном Хелен познакомилась на остановке автобуса № 7 неделю назад, и вот они пришли на первое нормальное свидание.

– Осталась бы ты в Австралии, милая…

Юная Хелен в новых туфельках продолжала танцевать.

– Это еще зачем, Лен? Потому что здесь все время солнце?

Их тела растворились в музыке; они смотрели друг на друга из двух своих миров, движимых больше желанием, чем опытом.

– Не только из-за погоды, Хелен. Думаю, ты могла бы здесь устроиться, если бы захотела. Пойти в колледж. Выбрать себе занятие по душе. Может, в какой-то момент свить гнездо со славным парнем по имени Лен.

Наверное, это именно тогда, думает она. Не когда сказал «люблю тебя» позже на дощатом тротуаре, не еще позже, когда «согласен» прозвучало в деревянной церкви… Но там, тогда, в задымленном танцзале с бесплатным лимонадом и обтрепанными занавесками, в водовороте музыки, которой заканчивалось детство.

Воспоминание было таким живым, что Хелен могла бы опустить взгляд и потрогать пуговицу на его рубашке.

Она не выключает радио. Несет кружку в гостиную. Звучит английская опера, на которую она однажды ходила, очень давно. Она стоит у журнального столика, прихлебывая горячую жидкость, а со столика в прихожей стонет тихий, но полный страсти голос Дидоны. В комнате аквариум выглядит более внушительным. Хелен поражается, как сподобилась дотащить его до дома. Лен бы ей аплодировал. Но тут ее посещает раздражающая мысль: может, она упустила какие-то еще сокровища, лежавшие в черных мешках.

Не сходить ли еще раз?

Дождь перестал, но наверняка начнется снова. И люди уже будут гулять с собаками. Дети потопают в школу.

Нет. Этот этап дня для нее бесповоротно завершен. Если она и выйдет на улицу, то в роли покупательницы в магазине или гуляющей старушки, а не старьевщицы, копающейся в мусоре.

Хелен решает растянуть удовольствие от добычи на все выходные, пока большинство людей торчат перед телевизором или петляют по ярко освещенным магазинам в поисках чего бы прикупить и увезти домой. В субботу утром она начнет выуживать коробочки по очереди, изучать содержимое, тщательно отмывать каждый предмет и откладывать для более подробного анализа в воскресенье – пока что-нибудь будет печься в духовке. У Хелен как раз припасены несколько пар колготок, недавно угодивших в опалу по причине дырявости на больших пальцах, так что дефицита очистительных тряпиц не предвидится.

В кухню она возвращается до странности бодрой. Наполняет водой чайник, чтобы сделать еще чаю. Когда все готово, Хелен снимает с полки жестяную коробку с печеньем и уносит с собой в гостиную несколько хрупких кружочков вместе с источающей пар кружкой. Просто созерцать игрушечного аквалангиста на его аквариуме – достаточно на сегодня, думает она. Главное – иметь план и не торопиться.

Когда с печеньем покончено и сладкий чай наполовину выпит, Хелен поднимает ноги на диван и опускает голову на подушку. Смотрит на стоящий перед ней аквариум. Под пластмассовым аквалангистом и картонными коробочками видны цветные предметы, тоже пластмассовые, непонятных ей форм. Хелен пытается представить себе человека, который прикасался к этим штукам последним. Где сейчас эти руки, чем они заняты?

Как случается очень часто, последняя ее мысль перед сморившей дремой возрождается в виде сна: она стоит рядом со своим сыном Дэвидом. Они вышли на террасу второго этажа. Солнечно, ужасно жарко. Одежда на них разноцветная, в кронах деревьев за домом переругиваются большие птицы. На птиц никто никогда не обращает внимания, это просто привычный звуковой фон. Трава на некошеном газоне во дворе темная и шелковистая, множества оттенков. Лен в солнцезащитных очках, которые она для него выбрала в аптечной витрине. Терраса тянется вокруг всего дома, выйти на нее можно из любой комнаты, кроме туалета. Хелен тридцать восемь лет, она стоит босиком. Ступни выглядят миниатюрными и мягкими на плитках пола. Их сын готовится открыть подарок. Он знает, что там, ведь неделю назад родители торжественно сопроводили его в зоомагазин, чтобы помочь все выбрать и упаковать. Но они все равно завернули подарок, потому что с детьми так положено. И торт где-то есть. Во сне Хелен его не видит, но знает, что он на стойке, сразу за раздвижной дверью. Спустя все эти годы. После всего, что произошло. Подумать только: есть место, где торт ко дню рождения твоего ребенка все еще ждет, когда его съедят.

3

Хелен спит далеко за полдень. Дожди, как и было обещано, не прекращаются. Мир снаружи мягкий, весь промокший. Радио все играет, и фортепианная мелодия журчит по дому, как будто она тоже дождь, только другой.

Кружка с чаем холодная на ощупь – так Хелен определяет, сколько продремала. Иногда кажется, что несколько часов, а на самом деле минут десять. Но тут легко разобраться, тогда бы кружка еще была чуть теплая.

Однажды, пару месяцев назад, Хелен проспала весь вечер, почти до ночи. Проснулась в деловитой компании десятичасовых новостей Би-би-си. Вот уж досада: ужинать уже поздно, а сна ни в одном глазу. Куда деваться, пришлось смотреть телевизор, пока новая волна усталости не загнала ее наверх. В прежние времена, вспоминает она, телевещание в надлежащий час заканчивалось. Сотрудники телеканала отправлялись по домам, в объятия накрахмаленных постелей. А теперь программы идут всю ночь. Бесконечная череда голосов. Даже если в студии никого и у экранов ни одного зрителя, вещание продолжается, пытается заполнить пустоту, но лишь делает ее ощутимее.

Лежа на диване и постепенно возвращаясь в реальность, Хелен упрекает себя в глупости: как можно было приволочь домой нечто столь явно просящееся на свалку? Ну смотрите: огромный грязный аквариум, наверняка в нем трещина где-то под коробками, в которых, скорее всего, лежат унылые немытые запчасти от какого-нибудь прибора, более не подлежащего сборке.

Но аквалангист… в нем определенно что-то есть.

Хелен садится на диване и рассматривает игрушку. Никогда еще к ней таким путем не возвращалось что-то настолько личное. Интересно, не связано ли это как-то с тем, что она находится в родном городке. А вдруг еще каких осколков прошлой жизни сюда принесет?

Оставшееся до вечера время Хелен сначала расставляет по цветам продукты в холодильнике, потом смотрит детские передачи, которые начинаются в четыре, а в пять сменяются мыльной оперой.

Искусственный пафос шестичасовых новостей (они есть на всех каналах) уступает место телеигре. Потом комедия или драма. Иногда бывают программы, где в студии сидит публика. Эти еще ничего. Если машинально смеяться вместе с людьми, ты немножко как будто рядом, попалась в одну с ними сеть.

Когда сгущаются сумерки, Хелен смотрит в садик за домом. Он изрядно зарос, но в конце лета, когда ветер переворачивает все вверх дном, смотрится очень даже мило. Хорошо хоть площадку перед домом давно замостили, так что проходящие мимо пешеходы не бросают озабоченных или укоризненных взглядов.

В пятницу на ужин обычно замороженный пирог, приготовленный в духовке. На этикетке написано, что он рассчитан на две порции, но на самом деле его хватило бы только полутора едокам. Хелен подумывает сварить к нему картошки, но картофелечистки в положенном месте не обнаруживается, а когда удается ее найти, пирог уже пропекся.

По завершении девятичасовых новостей пора отправляться в кровать.

Но, поднимаясь по ступенькам, Хелен зависает на полушаге, точно заводная игрушка, у которой кончился завод. Не принять ли еще разок ванну? Обычно, когда возникает такое желание, она спускается обратно, выходит за французское окно и стоит там минут двадцать, чтобы хорошенько промерзнуть.

Но уже поздно – и по факту, и по ощущениям.

Свет внизу выключен, а завтра предстоит потрудиться, аквариум разобрать. Если заставить себя лечь, время пролетит мигом, и вот она уже будет за чаем с тостом нарезать колготки для ожидающего ее приключения.

Хелен продолжает подъем, ступеньки как будто бы кряхтят под ногами. Не включая лампу, она нашаривает ночную рубашку, затем ныряет между прохладных, чуть влажных простыней. Спит она, как правило, на боку, но если очень устала, то на спине.

Посреди ночи она открывает глаза.

Хелен сама не понимает, отчего проснулась, и просто плывет дальше по равномерным волнам дыхания. Может, это оно. Окончание. Но тут она слышит что-то внизу.

Она снова прислушивается. Очень слабый звук, но совершенно отчетливый.

Она не шевелится – точно так же ее сын Дэвид притворялся спящим, когда она поздно возвращалась домой с работы. Мальчик не открывал глаз, но знал, что мама уже пришла.

Звук негромкий, но настойчивый.

На первом этаже ее дома на Вестминстер-кресент происходит нечто такое, чего прежде не случалось. Кто-то лезет внутрь? Ограбления в городе бывают, это ей известно из местных газет. Но что у нее красть? Все ценное отсюда забрали давным-давно.

Хелен выбирается из-под одеяла и крадется к открытой двери спальни. Двигаться приятно, это помогает стряхнуть страх и затолкать его подальше. Теперь ей уже очевидно, что звук производится намеренно и в нем есть какой-то смысл. Это не ветки скользят по французскому окну, не вода капает из плохо закрученного крана в нижней уборной. Это стук – тихое-тихое постукивание, как будто кто-то крошечный или ужасно застенчивый стоит снаружи и хочет войти.

Суббота

4

Когда спустя несколько часов Хелен снова открывает глаза, ночное происшествие постепенно возвращается к ней во всех подробностях. Она стояла у двери спальни, прислушивалась, пока не заныли ноги и не пришлось лечь обратно в кровать. В тумане беспокойного сна она убедила себя, что это какая-то ерунда, о которой сразу не догадаешься: смятая бумага в мусорной корзине распрямляется… разболтавшаяся труба в стене постукивает…

Точно это был не призрак, исключено. В них она давно перестала верить.