Дело жадного варвара (страница 2)
Не будучи, вероятно, знаком с работами американца Х. Д. Маккиндера по геополитике, в частности с его знаменитой «Географической осью истории» [2], Хольм ван Зайчик, как явствует из его собственных поздних работ, самостоятельно пришел к аналогичным взглядам: кто контролирует сердцевинную ось Евразии, тот контролирует мир.
Именно поэтому он был убежденным и последовательным сторонником дружбы и сотрудничества между столь любимым им древним и вечно юным Китаем и СССР, которому герой наших изысканий преданно служил в течение двух с лишним десятилетий, но на гостеприимную землю которого на всякий случай так ни разу и не ступил.
Разрыв между КНР и СССР в начале шестидесятых годов стал для пожилого ученого и общественного деятеля подлинной жизненной катастрофой. Он воспринял этот разрыв как глубочайшую личную драму и надолго запил в своей Багуйсянь. Можно смело утверждать, что к середине шестидесятых годов ван Зайчик наверняка погиб бы, отравленный жгучим деревенским эрготоу [3], если бы не долгие, кропотливые и воистину титанические усилия трех его наиболее молодых жен, старавшихся, в меру своих сил и разумения, вернуть ему надежду и душевные силы.
Теперь мы знаем, что это им удалось.
Начиная с периода «культурной революции» ван Зайчик надолго канул в безвестность. До последнего времени считалось, что он умер от сердечного приступа на двенадцатый день очередного запоя, посвященного трагическим событиям на острове Даманский (1969), когда столкнулись в боях две наиболее любимые им страны и два народа, перед которыми он в равной степени преклонялся, проливали там кровь друг друга.
Тем не менее именно в годы безвестности ван Зайчик воспрянул к жизни и занялся новым видом деятельности – литературой. Именно тогда им был создан масштабный цикл повестей, объединенный чрезвычайно характерным для мировоззрения советского разведчика названием «Плохих людей нет» и подзаголовком «Евразийская симфония» [4]. Повести эти, входящие, на наш взгляд, в золотой фонд китайской литературы XX века, так ни разу изданы и не были, хотя получили самое широкое хождение в народе, распространяясь изустно.
Однако то, что ван Зайчик писал именно по-китайски, затруднило распространение его произведений. Язык оригинала, несомненно, сыграл свою роль в том, что повести Хольма ван Зайчика с таким опозданием приходят к российскому читателю.
Художественный мир, созданный ван Зайчиком, является результатом синтеза усилий и прозрений историка, геополитика и литератора. Решение проблемы стабилизации евразийской оси, занимавшее на склоне лет ван Зайчика все большее место в его размышлениях и чаяниях, описано в его титаническом цикле с потрясающей художественной силой и непревзойденной научной убедительностью.
Отталкиваясь от исторической случайности – умерщвления в 1257 году сына хана Батыя, наследника престола Золотой Орды Сартака (Сартак преклонялся перед русской культурой вообще и православием в частности, был другом и побратимом Александра Невского), – ван Зайчик создал версию мира, где Сартак не был отравлен. Следствием этого явилось быстрое и плодотворное сращивание Руси и Орды – значительно более быстрое, плодотворное и бескровное, чем на самом деле.
Сотней лет позже, когда китайцы в своем углу Евразии восстали против монгольской династии Юань (1271–1368) и сумели свергнуть ее, массы китаизированных монголов и связавших свои судьбы с юаньской администрацией образованных и деловитых китайцев хлынули в противоположный евразийский угол, в наиболее безопасный, богатый и могучий улус державы Чингизидов, то есть в Ордусь.
Ордусь сделалась государством почти всеобщего благоденствия уже к тому времени, когда монголов изгнали из Срединной империи, – потому и они, и многие китайские чиновники и интеллектуалы предпочли осесть именно здесь, в пусть и холодноватой по климату, но зато гостеприимной, щедрой, изобильной и беззлобной Ордуси. Они принесли с собой еще одну великолепную древнюю культуру. А это, в свою очередь, сделало возможным следующее чудо. Срединная империя, вскоре после смерти первого императора китайской династии Мин (1368–1644) Чжу Юаньчжана испытавшая жестокий политический кризис, грозивший прямым распадом страны (так называемая война «Цзиннань» 1399–1402 годов), предпочла мирно объединиться на фактически федеративных началах с улусной Ордусью – и тем были спасены и лицо династии, и стабильная целостность страны. Проведенное в полном соответствии с древним ритуалом чисто духовное присоединение столь богатой и могучей страны, как Ордусь, продемонстрировало всему Китаю высочайшие способности и личные качества царствующего императора – и гражданская война затихла сама собой. Для Ордуси же присоединение столь мощной, культурной и богатой страны, как Китай, на правах, по сути, одного из равноправных улусов также не могло не принести поистине неисчислимых экономических, политических и культурных преимуществ.
Синтез идеалистичности и неотмирности православия с прагматичной, деловитой диалектичностью китайских «трех учений» [5], научивших громадные массы евразийского населения мыслить не по принципу «либо так, либо не так (а лучше и вовсе никак)», а по принципу «и так и этак одновременно», дал поразительную культуру. Опираясь на впитавший эту культуру сино-ордыно-русский национальный характер, уже через полтора века Ордусь сумела почти бескровно организовать колоссальные пространства сердцевинной Евразии на основе подкрепленного безраздельным военным могуществом беспрецедентного в мировой истории культурного, религиозного, этнического и политического плюрализма.
Возникший в результате этого синкретический мир стал последним прибежищем стареющего ван Зайчика.
Кто возьмется решить, только ли в мыслях и грезах своих уходил туда прославленный производитель капусты или и впрямь проводил все свободное время в Александрии Невской, под хмурым северным небом, пронзенным золотыми шпилями и резными пагодами?
В последние годы жизни ван Зайчика его повести стали буквально народными. По ним едва ли не каждодневно ставились оперы, пьесы и представления на рынках, на городских и сельских площадях, в домах и дворцах культуры Шаньдуна, Хэбэя, Цзянсу и других провинций Китайской Народной Республики, под руководством коммунистической партии смело шагающих в светлое послезавтра. По всей видимости, ван Зайчику, хоть он наверняка и не ставил перед собою этой задачи сознательно, удалось в своих произведениях невзначай отразить вековые чаяния китайского народа о дружбе и единении [6] с великим северным соседом…
Зрителями одной из подобных постановок нам и самим довелось однажды стать – культурное наследие ван Зайчика продолжает воздействовать на умы. Должны признать, что постановка произвела на нас неизгладимое, ни с чем не сравнимое впечатление. Оно будет преследовать нас весь остаток жизни.
Творчество ван Зайчика оказало влияние и на высшее руководство КНР, на формирование политики реформ в период после правления Мао Цзэдуна и Хуа Гофэна. Например, Дэн Сяопин, будущий архитектор китайской перестройки, которая вывела КНР в ранг первых государств современного мира, оказавшись в годы «культурной революции» подвергнут необоснованным репрессиям, по счастливой случайности был сослан в деревню, расположенную буквально в получасе ходьбы от Багуйсянь. Есть свидетельства, что великий Дэн читал по крайней мере некоторые из произведений ван Зайчика и они оказали на него самое серьезное и самое позитивное воздействие, буквально перевернув его мировоззрение [7]. В до сих пор не опубликованных дневниках Дэн Сяопина, на страницах, посвященных жизни в ссылке, есть, в частности, такое упоминание: «Заходил через рисовые поля к соседу поесть капустки. Капустка, как сказали бы в Европе, – цимес. Во всей Поднебесной подобной не сыщется. Взял у соседа новую рукопись. Читал всю ночь и не мог оторваться и понял наконец, ради чего стоит жить. Тибет действительно отпускать нельзя». Нет сомнения, что этим не названным по имени соседом и был автор «Евразийской симфонии» [8].
К тому времени как рукописи выдающегося гуманиста ван Зайчика попали в руки востоковедов, самого писателя в КНР уже не было. Он незаметно исчез в знаменательном для всех россиян декабре 1991 года. Но, как и раньше, со всей округи, издалека, подчас даже из соседних провинций люди идут к скромному жилищу писателя, чтобы посидеть в тени под шелестящим утуном [9] и посоветоваться с его духом – вступать ли в партию, жениться ли, становиться ли трактористом или сначала заняться бизнесом…
Старший праправнук ван Зайчика по пятой жене рассказывал нам, что в последние годы поток таких паломников был буквально неиссякаемым. Истертую лавочку у ворот его дома мы ни разу не видели пустующей. Люди идут и идут за советом к незлобивому мудрецу и скромному сельскохозяйственному коммунару – идут к Цзацикэ-вану, так по-китайски звучит имя ван Зайчик… Именно эти иероглифы [10] начертаны на красной лаковой доске над воротами опустевшего ныне пристанища великого писателя.
Их можно понять как «Князь, который все превозмог благодаря смешению в себе различных стихий»…
Евстафий Худеньков, Эмма Выхристюк
Учитель сказал:
– Благородный муж думает о морали и долге, а мелкий человек – о вещах и удобствах. Поэтому благородный муж имеет единочаятелей [11], а мелкий человек имеет роскошь.
Му Да спросил:
– Можно ли думать о морали и долге, но иметь роскошь?
Учитель ответил:
– Иногда так случается.
Му Да еще спросил:
– Можно ли думать о вещах и удобствах, но иметь единочаятелей?
Учитель ответил:
– Никоим образом нельзя.
Конфуций. «Лунь юй», глава 22, «Шао мао»[12]
Багатур Лобо
Апартаменты Багатура Лобо,
23 день шестого месяца,
пятница, вечер
Баг проснулся за десять минут до семи. Некоторое время он лежал с закрытыми глазами и прислушивался к окружающей действительности.
Все было спокойно: за окном почти неслышно шуршала морось – долгожданный дождь после недели душного зноя, когда плавился асфальт, и падали в обморок шоферы на забитой в конце рабочего дня первой кольцевой дороге, и веера выпадали из их натруженных рук… И вот вчера дракон дал наконец ливень – нездешний, почти тропический, свирепый и буйный ливень, за стеной которого пропадала вытянутая рука. Баг видел подобное трижды в жизни, последний раз – три года назад, когда вихрь честной службы занес его в забытый богами, но вполне процветающий и ухоженный городок Луфэн на тихоокеанском побережье, компьютерную столицу Сибирского улуса; пользуясь непогодой, группа австралийских варваров пыталась контрабандой вывезти партию новейших микросхем… Баг усмехнулся, не без простодушной гордости вспомнив, как он вплавь догонял их новенький катер, бестолково скачущий на тяжкой восьмибалльной волне.
За полупрозрачным тюлем занавеси стояла привычная хмурь – плотные тучи низко нависли над Александрией, сея вниз невесомые бисеринки влаги; погода располагала к дурному настроению.
Баг не испытывал к дождю каких‐либо определенных чувств. Нельзя сказать, что он был уж вовсе доволен существованием в природе дождя; бродить под дождем ему скорее не нравилось. С другой стороны, дождь был во многом полезен и очень естественен. Баг скорее соглашался с тем, что дождь бывает. Причем в Александрии много чаще, чем, скажем, в Ханбалыке.