«И что теперь? Уступить его Норберту?» – Штайнер раздражённо поморщился. Видеть, как Вайс перейдёт под начало этого самодовольного, расчётливого карьериста, у него не было ни малейшего желания. Он знал Норберта давно и видел его за годы службы в самых разных ситуациях. Норберт добился своего места в первую очередь благодаря умению находить влиятельных покровителей и подстраиваться под их требования. Если ему попался бы кадет с подобным происхождением, он бы превратил мальчишку в инструмент для своей карьеры, без колебаний поставив его в неудобное положение, лишь бы выжать из этой ситуации выгоду.

– Нет, Альфред, ты не отдашь ему этого мальчишку, – сказал он себе тихо, твёрдо решив, что приложит все усилия, чтобы Вайс остался на втором факультете.

Штайнер взял карандаш и снова принялся крутить его в руках, но на этот раз с гораздо большим вниманием и серьёзностью. Обязанности старшины – это только начало, он даст Эрвину шанс проявить себя ещё больше. Ведь если мальчишка способен за пару дней навести порядок в своём подразделении и заставить его выглядеть не хуже, а может, и лучше, чем первый факультет, то ему действительно можно доверить больше. Теперь перед ним стояла задача сделать всё возможное, чтобы этот курс, возглавляемый сыном герцога, стал самым образцовым, настоящей гордостью всего кадетского корпуса.

«И если мне выпадет шанс показать, что второй факультет не хуже, чем этот норбертовский первый, я его не упущу», – твёрдо решил капитан, чувствуя, как досада постепенно сменяется азартом.

Он вздохнул и выпрямился в кресле. Ему предстояло многое обдумать и ещё больше сделать, но решение было принято: Вайс останется на его курсе, и Штайнер сделает из него лучшего кадета в корпусе.

Капитан Штайнер сидел в задумчивости, не сводя взгляда с закрытой двери, за которой только что исчез Норберт. Он едва слышно побарабанил пальцами по столу, и на его лице появилась едва заметная, удовлетворённая улыбка. Казалось, на этот раз Фортуна действительно была на его стороне – судьба наконец предоставила ему шанс, который даже изворотливый Норберт не сумел вырвать у него из рук. Вайс останется под его началом.

«Пусть этот выскочка обойдётся без моего Вайса», – подумал Штайнер, глядя на папку с делом кадета. Норберту и без того хватало привилегий и внимания высших слоёв. На его первом факультете полно отпрысков знатных родов, которые с раннего детства привыкли к особому отношению и могли, с толикой удачи, сами обеспечить Норберту нужные связи. Но здесь, на втором факультете, каждый кадет был словно необработанный алмаз, который мог либо засиять, либо исчезнуть, если его не направить и не отшлифовать должным образом.

Штайнер вдруг почувствовал необычайный подъём, мысленно представляя, как он, капитан первого курса второго факультета, сможет вырастить из этого мальчишки, бастарда герцога, настоящего офицера.

– Первая шеренга! Равняйсь! Смирно! Пять шагов вперёд, шагом марш! – скомандовал я, наблюдая, как мальчишки стараются выстроиться в линию.

– Отставить! – выкрикнул я, когда один из них, Саймон, начал движение не в ногу. – Саймон! С какой ноги начинается движение?

Он, смущённо почесав затылок и запинаясь, пробормотал:

– Эээ… ммм… с левой, Эрвин? То есть, я хотел сказать, господин старшина.

Вот! Наконец-то. Понемногу удавалось вбить в их головы ту простую, но важную истину, что на плацу нет никакого «Эрвина». Здесь есть только това… в смысле господин старшина, которому все обязаны беспрекословно подчиняться. Каждый день мы возвращались к этому моменту, снова и снова, чтобы наконец привыкли.

Надо отдать им должное – ребята старались. Пусть не всё получалось с первого раза, и строевая у нас пока ещё напоминала не марш, а топтание гусей, идущих к воде, но порой было интересно и даже смешно наблюдать, как эти, по сути, дети стараются изо всех сил быть похожими на бравых вояк. С серьёзными лицами и подтянутыми спинами они топали вперёд, поднимали руки и пытались держать осанку, невзирая на все комичные промахи.

У нас впереди был целый месяц. Это было что-то вроде нашего курса молодого бойца – времени, чтобы освоиться в этих новых реалиях и достойно подготовиться к церемонии принесения присяги. Работы было хоть отбавляй. Каждый день был наполнен одинаковыми командами и повторами, и многие пока с трудом понимали, что и зачем делают. Но мы шли к цели.

Попробуйте заставить толпу детей выполнять команды и подчиняться сверстнику! Это непросто. Каждый раз, как я давал очередную команду, чувствовал, как мне приходится придавать голосу твёрдость и уверенность, хотя внутри хотелось порой просто рассмеяться. На каком-то уровне я понимал их. Большинство до сих пор путали право и лево, некоторые из них сбивались, пытаясь шагать в такт, а кто-то даже не скрывал, что плачет по ночам, тихонько зовя маму.

Одно слово – дети. Но это были мои подчинённые, мой курс, и я был их старшина.

Я ходил вдоль строя – вернее, его слабого подобия – и объяснял прописные истины. О том, что «тяжело в учении – легко в бою», что прежде чем научиться командовать, нужно научиться подчиняться, и что армейский коллектив – это когда «один за всех, и все за одного».

– Хорошо сказано, старшина, – раздался голос с края плаца. Я тут же обернулся и увидел капитана Штайнера с сопровождающим его старшим унтер-офицером. Отдав команду «смирно», я строевым шагом выдвинулся к ним, стараясь держать выправку. Подойдя ближе, чётким движением вскинул ладонь к фуражке.

– Господин капитан! Вверенное вам подразделение занимается строевой подготовкой! Докладывает старшина Вайс!

Штайнер кивнул, и на его лице мелькнуло одобрение. Очевидно, ему понравилось, как я держался, как произнёс доклад. Кивнув, он повернулся к коренастому мужчине, стоявшему рядом, и представил его мне:

– Вайс, знакомься, это старший унтер-офицер Рейхард. Он будет у вас наставником, старшиной, а если потребуется – и нянькой.

Я окинул взглядом старшего унтер-офицера. Это был крепко сбитый мужчина, лет около сорока, с руками, по виду явно знавшими тяжёлый труд и не один бой. На его широкой груди блестели орденские планки и знак ветерана, обладателей которого очень уважали. У него были коротко стриженные седые волосы и аккуратные, как будто вылепленные, такие же седые усы, которые придавали его облику строгость. Но главное – его глаза. В этих серых, будто стальных, глазах светилось что-то одновременно строгое и тёплое. Он смотрел на меня с лёгким интересом и, казалось, оценивал, способен ли я справиться с той задачей, что на меня возложили.

– Рад знакомству, старшина Вайс, – сказал он, протягивая мне руку с сильным рукопожатием. – Видно, что стараешься, но работы ещё предстоит много.

– Так точно, господин старший унтер-офицер, – ответил я, стараясь удержать в голосе спокойствие.

Рейхард с лёгкой усмешкой кивнул, и я понял, что он действительно отмечает мои старания. Но было ясно: он не из тех, кто раздаёт похвалы налево и направо. Этот человек знает службу не на словах, и его похвалу надо было ещё заслужить. Однако его одобрительный взгляд говорил о том, что я на верном пути.

– Что ж, Вайс, – продолжил он, глядя на моё подразделение, старательно стоявшее в строю, – к присяге готовьтесь как следует. Нужно показать, что второй факультет не хуже первого, а, может, и лучше. Работы будет много, но если будете стараться, не подведёте ни меня, ни капитана Штайнера.

Я кивнул, чувствуя, как от слов Рейхарда внутри поднимается уверенность. Он не просто давал указания – он словно вкладывал в них что-то большее, как будто видел в нас потенциал, которого мы и сами не осознавали. Я чувствовал, что перед нами стоит человек, который сможет поддержать и направить, если понадобится. Старший унтер-офицер Рейхард был не просто наставником – он был тем, кто умел поддерживать боевой дух своих подопечных на нужном уровне.

К моменту церемонии присяги благодаря нашим постоянным тренировкам мы были подготовлены лучше, чем я мог мечтать. Плац был наполнен напряжённой тишиной, и каждый кадет из моего взвода знал, что его выход – это не просто формальность, это важный шаг на долгом пути. Под пристальным взглядом капитана Штайнера и строгим, но доброжелательным Рейхарда каждый кадет чётким шагом выходил на середину плаца, произносил слова Присяги и получал значок кадета. Получив свой значок, каждый с уверенностью возвращался в строй, а когда последнему кадету прикололи его значок, наша рота, выровнявшись, прошла парадным маршем перед трибунами, на которых разместились командование корпуса, родители кадетов и приглашённые гости. Мы знали, что выглядели достойно, и в этом была заслуга не только наша, но и тех офицеров, что верили в нас и поддерживали, таких, как старший унтер-офицер Рейхард, чей строгий, но тёплый взгляд сопровождал нас на всём пути.

На присяге среди гостей я увидел Алана. Стоял он в парадной форме гвардейского фельдфебеля, грудь украшали ордена и значок ветерана, символизирующий его заслуги и опыт. Было странно видеть своего наставника и друга в таком виде. До этого момента я и не подозревал о его боевом прошлом – для меня он был просто Аланом, надёжным и мудрым товарищем, который всегда готов поддержать. Теперь же, стоя в мундире, он выглядел совсем по-другому: собранный, сосредоточенный, с чуть прищуренными глазами, он держался как человек, много раз смотревший опасности в лицо. Я заметил, что многие офицеры поглядывали на него с уважением, явно зная его не понаслышке.

Среди гостей я искал глазами свою мать, леди Адель. Но её не было. Горечь потихоньку накатила на меня, хоть я и старался скрыть её за ровным выражением лица. После завершения церемонии, когда кадеты рванули к своим родным, Алан подошёл ко мне, чтобы поздравить. Он крепко пожал мне руку, и я почувствовал в этом жесте ту поддержку, которую он всегда мне оказывал.

– Отлично справился, Эрвин, – сказал он, пожав мне руку. – Всё прошло как надо. Я знал, что ты не подведёшь.

Я ощутил прилив радости от его похвалы, но всё же не удержался и спросил:

– Алан, а где мама? Почему её нет? – слова слетели с губ быстрее, чем я успел их обдумать.

Он на миг отвёл взгляд, лицо его стало серьёзнее.

– Эрвин, ты уже взрослый, и должен понимать, – ответил он, вздохнув. – У леди Адель непростые отношения с семьёй герцога. Её появление в столице… ну, скажем так, крайне нежелательно.

Я молча кивнул, принимая его объяснение. Мы оба знали, что многое остаётся за кадром, что-то он не мог или не хотел мне рассказывать, но о многом я додумался и самостоятельно.

– Она передавала поздравления и гордится тобой, Эрвин, – добавил Алан, видя мои замешательство и разочарование. – Помни, ты здесь не один.

Прежде чем я успел ответить, к нам подошёл старший унтер-офицер Рейхард, с тем же спокойным, уверенным видом, что и всегда. Его парадная форма сидела на нём безупречно, и я заметил, что, как и у Алана, на его груди висели ордена и медали. Они с Аланом встретились взглядами, и я почувствовал, как напряжение в воздухе увеличилось. Это был взгляд двух людей, которые многое видели, многое прошли и понимали друг друга без слов. Они смотрели друг на друга, словно два хищника, встречающиеся на одной территории, и обменялись уважительными кивками.

– Поздравляю с присягой, кадет, – обратился Рейхард ко мне тоном, в котором читалась гордость. – Весь курс достойно показал себя. Видно, что ты много над ними работал.

– Спасибо, господин старший унтер-офицер, – ответил я, ощущая, что его похвала для меня особенно значима.

Алан, с которым унтер-офицер едва обменялся кивком, вдруг вмешался:

– Рейхард, значит? Видно, что держите их в строгих руках.

Рейхард, отвечая на взгляд Алана, усмехнулся уголком губ.

– Мы с тобой, как я вижу, во многом схожи, гвардеец. Кадетам строгость только на пользу, верно? – ответил он, и я заметил, что в его голосе звучала твёрдость и уважение к Алану, к его прошлому.

Они кивнули друг другу, словно дав обещание хранить это молчаливое понимание. После этого Алан, слегка похлопав меня по плечу, простился:

– Эрвин, я всегда рядом, помни об этом. И… поздравляю.