– Лаха, – сказала монахиня мужчине, стоявшему у нее за спиной. Мальчик заметил другую, менее сложную краску клана и меньшее количество красных линий на его лице. – Отнеси бусины в деревню. Поговори с Леорик и купи на них эту ферму для нашего храма. – Она повернулась к матери: – Ты будешь управлять фермой для меня, во имя Зорира, – сказала она. – Оставляй себе монеты, которые получишь, и знай, что твои дети получат с нами лучшую жизнь, чем та, что вы способны им дать.

– Почему? – спросил отец. – Почему вы это делаете? Мы бесклановые.

Она встала, но ее внимание все еще было сосредоточено на мальчике, как будто слова отца не представляли для нее никакого интереса.

– Ты знаешь, кто такие Капюшон-Рэи, мальчик? – Он кивнул. – Скажи мне, – потребовала она.

– Они правят для Чайи. И создают магию. Большую, – ответил он. – Как Рэи, но значительно могущественнее.

– Ты очень умный мальчик. – Она улыбнулась. – Капюшон-Рэй может взмахнуть рукой, и целые армии исчезнут. Они способны силой мысли изменить судьбу нашего мира. Как Рэи, они одарены могуществом от бога, которое используют его именем.

Он не мог оторвать от нее глаз. Но теперь она отвела от него взгляд и посмотрела на отца и мать.

– Вам известно пророчество истинных Капюшон-Рэев? – спросил женщина.

Отец кивнул.

– Они поднимутся и сбросят Старых Капюшон-Рэев. И изменят мир так, что на севере снова станет тепло.

– Это упрощенная версия, – сказала она. – Но все не так просто. Истинные Капюшон-Рэи будут служить истинному богу, они восстановят связь между богами и землями, пострадавшими во время войны с нечистыми Осере. Богам больше не потребуется действовать через людей, и мы получим свободу. – Она оглядела собравшуюся семью. – Не будет Рэев, или Леориков, или даже Скиа-Рэев. – Она повернулась к мальчику, и ему показалось, что она становится выше, пока говорит. – И не будет иметь значения, что твои предки не сражались с Осере. Не будет стыда, все станут свободными, и мы пойдем по Звездному Пути в рай.

Отец смотрел на нее:

– Я никогда не слышал, чтобы монахи из деревни такое говорили.

– Потому что тогда им пришлось бы признать, что Чайи не является истинным богом, – сказала она. – Зорир – истинный бог, и его голос говорит мне, что твой сын станет истинным Капюшон-Рэем.

Его отец просто на нее смотрел. Потом он перевел взгляд на Кахана, но мальчик не мог думать, шевелиться или произнести хотя бы слово. Мир смыкался вокруг него, чуждый, огромный и наводивший ужас.

– Собери вещи, мальчик, – сказал отец. – И помни нас.

Потом все занялись делами, забегали вокруг него, но он ничего не замечал. Мальчик стоял в полнейшем онемении, пока собирали его немногочисленные вещи; потом ему сказали, что он должен идти за креслом Скиа-Рэй. Сначала он не шевелился, лишь смотрел, как она надела маску и уселась в кресло. Он был напуган, а не возбужден. Он не знал другой жизни и находил тепло только с теми, кто его любил. Он не хотел уходить.

Он почувствовал теплую руку в своей руке, повернулся и увидел улыбавшуюся ему Нахак.

– Пойдем, Кахан, – сказала ему сестра. – Мы всегда будем друг у друга. – Она потянула его за собой, и он зашагал, думая только о том, чтобы переставлять ноги.

Когда они приблизились к границе леса Вудэдж, с другой стороны поляны, Скиа-Рэй повернулась к нему.

– Внимательно взгляни на свою ферму, мальчик, – больше ты ее никогда не увидишь.

Как и многие вещи, которые она говорила, это оказалось ложью.

1

Лесничий наблюдал за своей смертью. Немногие могли бы такое сказать.

Он умирал не лучшим образом.

Ферма у кромки леса была единственной опорой его жизни, он верил, что она всегда будет оставаться на своем месте. Жизнь отняла его у фермы, а потом вернула туда много лет спустя – хотя все, кого он когда-то любил, к этому моменту превратились в трупы. Когда он снова ее увидел, она почти полностью лежала в развалинах. Он снова ее отстроил. Заработал шрамы и порезы, сломал пару пальцев, но все было честно. Такие раны и боль следует испытать, когда делаешь нечто достойное. Ему нравилось здесь, в дальних пределах Северного Круа, вдали от города Харншпиля, где правили Рэи, не думая о тех, кто им служил, а люди жили среди отбросов, во всем обвиняя войну, но не тех, кто стал ее причиной.

Его ферма была небольшой, три треугольных поля хорошей черной земли, поцелованных морозом, свободных от синих вен, что портили урожай и отравляли глупцов, которые решались употреблять его в пищу.

Поля окружала стена деревьев, отмечавших Вудэдж, начало великого медлительного леса. Если он смотрел на юг, мимо леса, он знал, что дальше, до самого горизонта, тянулись коричневые долины Круа, холодные и невыразительные.

К западу, скрытый за большими пальцами деревьев, которые тянулись, словно собирались покачать на руках ферму, находилась деревня Харн, куда он отправлялся только в случае крайней необходимости и где ему никогда не были рады.

Он помнил, как в детстве в вентдей его семья собиралась, чтобы посмотреть на разноцветные процессии Скиа-Рэев и их слуг, каждый из которых служил разному богу. Процессии прекратились после того, как он вернул ферму. Взошли новые Капюшон-Рэи и привели нового бога, Тарл-ан-Гига. Он был завистливым богом, который видел угрозу в сотнях старых богов, что однажды застроили землю одинокими монастырями или спали в тайных лесистых рощах.

Теперь только глупцы признавались в том, что они придерживались старых обычаев. Даже он нарисовал балансирующего человека Тарл-ан-Гига на доме, хотя существовало другое, скрытое святилище в Вудэдже. В большей степени в память о тех, кто был ему дорог, чем из-за веры в богов. Его опыт подсказывал, что они обладали лишь незначительной властью, да и ту им давали люди.

Жители Харна утверждали, что беда выходит из-за деревьев, но он с ними не соглашался: лес не причинит тебе вреда, если ты не причинишь вред ему.

Он не мог бы такого сказать о деревне.

Неприятности пришли к нему, когда пролился свет первой восьмерки.

Яркое свечение пронизывало Вудэдж, разбиваясь на копья черными ветвями лишенных листьев деревьев. Семья: мужчина, его жена, дочь и юный сын, который совсем недавно начал ходить. Совсем небольшая семья, у них не было вторых матерей и отцов, а также триона, стоявшего между ними. Браки с трионами в наши дни стали редкостью, как мультисемьи, в которой родился Кахан. Война Капюшон-Рэев отняла много жизней, и новые Капюшон-Рэи забрали трионов в города-шпили. Никто не знал причин – и лесничего они не интересовали. Дела тех, кто обладал властью, его не занимали – и чем дальше он от них находился, тем лучше.

Он не был крупным, мужчина, который вместе со своей семьей принес неприятности на ферму у кромки леса. Он стоял перед лесничим, во многих отношениях являясь его полной противоположностью. Маленький и явно голодавший, кожа покрыта оспинами под гримом и краской клана. Он обхватил себя тонкими руками и дрожал под оборванной и дырявой одеждой. Лесничий наверняка казался ему великаном: в детстве его хорошо кормили, а в юности он много работал. Его мышцы набрали силу в результате тренировок с оружием и многих сражений, и в течение многих лет он бился с землей своей фермы, которая отдавала ему свои сокровища с еще большей неохотой, чем воины – жизни. Лесничий был бородатым, его одежда из шерсти короноголовых – хорошего качества.

Он считался бы красивым. Возможно, так и было, но он об этом не думал, потому что не имел клана, и на него смотрели лишь такие же, как он. Даже те, кто продавал свою дружбу, не желали иметь дела с лесничим.

В Круа осталось совсем немного лишенных клана. Еще один результат появления Тарл-ан-Гига и тех, кто следовал новому богу.

Мужчина перед Каханом пользовался порошком белого грима, а его рот обводила черная линия. У них были копья – самое популярное оружие жителей Круа.

Женщина стояла позади с детьми и держала оружие, готовая его метнуть, пока муж приближался к Кахану.

Мужчина держал в руках копье из блестящего клинка-дерева – и это было угрозой.

Кахан не носил оружия, только длинный посох, который использовал, чтобы пасти короноголовых. Мужчина приближался к нему, постепенно замедляя шаг, реагируя на рычание гараура, застывшего у ног лесничего.

– Сегур, – сказал Кахан, – иди в дом. – Он махнул рукой, резко свистнул, и длинное, худое, покрытое мехом существо повернулось и вбежало внутрь, продолжая рычать из темноты.

– Это твоя ферма? – спросил мужчина.

Краска клана указывала на незнакомое Кахану происхождение. Шрамы под краской говорили, что он, скорее всего, был воином. Наверное, считал себя сильным.

Но воины, которые служили Рэям из Круа, привыкли сражаться группами, сомкнув щиты и выставив копья.

Для схваток один на один требовалось иное умение, и Кахан сомневался, что мужчина им обладал. Такие вещи, как монашеская сутана и хорошая пища, принадлежали Рэям, особенным.

– Да, это моя ферма, – ответил Кахан.

Если бы жителей Харна попросили описать лесничего, они бы сказали «резкий», «грубый» или «немногословный», так и было на самом деле. Впрочем, сам лесничий объяснил бы, что он не тратит слова на тех, кто не хочет их слышать, – и это также честно.

– Большая ферма для человека без клана, – сказал солдат. – У меня есть семья, а у тебя нет ничего, и сам ты ничто.

– А с чего ты взял, что у меня нет семьи? – спросил Кахан.

Мужчина облизал губы. Он боялся. Он наверняка слышал истории от жителей Харна о лесничем, который живет на ферме возле Вудэджа и не боится заходить даже в Вирдвуд. Но, как и они, он считал себя лучше лесничего. Кахан встречал много таких людей.

– Леорик из Харна говорит, что у тебя нет клана, и она отдает мне эту землю по договору дарения. – Он достал пергамент. Кахан сомневался, что мужчина в состоянии его прочитать. – Ты не платишь Харну налоги, не поддерживаешь Тарл-ан-Гига и войну с красными, поэтому твоя ферма реквизируется. – Он выглядел смущенным; ветер разметал разноцветные флаги на ферме, и фарфоровые цепи зазвенели, ударяясь о темный камень дома. – Они прислали тебе компенсацию, – сказал мужчина и протянул руку с небольшим количеством монет – скорее оскорбление, чем цена за ферму.

– Этого недостаточно, чтобы купить ферму, и меня не волнуют боги, – сказал Кахан. Мужчина выглядел потрясенным столь небрежным святотатством. – Скажи-ка, ты дружен с Леорик?

– Я имею честь…

– Думаю, нет. – Лесничий сделал шаг, обходя мужчину так, что тот оказался между Каханом и женщиной с копьем.

Мужчина колебался между насилием и страхом. Лесничий знал, что ему не составит труда с ним разобраться.

Женщина не заметила, что ее линию атаки теперь перекрывал муж. Но даже если и заметила, Кахан сомневался, что она сможет сдвинуться с места, чтобы помочь, – ведь ребенок в страхе жался к ее ногам. Один удар в горло мужчины, и ему конец. Он сможет использовать тело в качестве щита и подойти к женщине прежде, чем она успеет бросить копье.

Но дети… Лесничий не был Рэем, чтобы бездумно убивать детей. Они расскажут о смерти родителей в Харне, что доставит радость Леорик Фарин, ведь она сможет предложить новых сирот в солдаты, вместо того чтобы растить как детей деревни.

Если он убьет мужчину и его женщину, то завтра – Кахан знал – ему придется иметь дело с толпой из деревни. До сих пор они его терпели, но если он убьет кого-то, чье положение выше, чем у него, все изменится. И тогда Леорик получит то, что хотела, – его ферму. Может быть, она рассчитывала именно на такой исход.

Мужчина смотрел на лесничего и отчаянно дрожал.

Лицо его выражало неуверенность.

– Так ты возьмешь деньги? – спросил он. – Отдашь свою ферму?

– Отдать ферму или убить тебя, верно? – сказал Кахан, который на самом деле жалел испуганного мужчину.

Несчастный оказался невольно вовлечен в мрачную игру, в которую Кахан играл с Леорик из Харна с того самого момента, как вернул ферме жизнеспособность.