Последнее лето в городе (страница 6)
Мы сидели в баре у конечной остановки автобуса. Вокруг вкусно пахло кофе – так вкусно, как пахнет в барах ранним утром; уборщик разбрасывал опилки по полу, прямо под ногами водителей, уткнувшихся в «Коррьере делло спорт». После кофе с молоком мне полегчало, хотя кости по-прежнему ломило. Тогда я рассказал Арианне про собственную виа деи Гличини: одно время я давал частные уроки итальянского компании ребят, которым куда интереснее было стрелять у меня сигареты, чем пытаться увидеть в романе «Обрученные»[12] нечто большее, чем описание сохраненного полового акта. На последнем занятии я должен был объяснить сослагательное наклонение, но поскольку три дня не просыхал, еле держался на стуле. Ребята всё просекли и принялись легонько толкать меня в спину, а я, чтобы сохранить видимость приличия, прикидывался, будто мне весело. Но все-таки не удержался и в конце концов рухнул на пол. Похоже, в гостиницу меня отвез чей-то папаша, водрузив на мотоцикл поперек, как труп индейца, – я точно не помнил, помнил только, что мне не заплатили и за уроки, которые я вел трезвым; потом я долго собирался похитить одного из мальчишек и потребовать выкуп. Арианна хохотала, затем неожиданно посерьезнела и уставилась на меня из-за чашки. Очень внимательно, прищурившись.
– Что такое?
– Ничего. Мне нравятся твои серые глаза. Интересно, смогу ли я в тебя влюбиться.
– Это вовсе не обязательно, – сказал я, зажигая сигарету со стороны фильтра, – можешь все равно поехать ко мне и оставаться сколько захочешь.
– Ты не шутишь? – удивилась она.
Идея ей понравилась, она заявила, что совсем мне не помешает, что мы будем вместе платить за квартиру, потому что она получала ренту – пятьдесят тысяч лир, немного, но лучше, чем ничего, а еще она великолепно готовила шатобриан. Я тоже решил порисоваться и заявил, что вряд ли сумею это оценить: грустно, что поэт вошел в историю благодаря бифштексу. Тогда она спросила, как я отношусь к государственным деятелям, и мы сошлись на «Бисмарке»[13]. Затем она принялась рассуждать о том, чем будут заполнены наши дни. Мы будем читать, слушать музыку, заниматься: ей обязательно нужно заниматься, чтобы получить проклятый диплом и вернуться в Венецию, где она вместе с командой инженеров займется спасением города, вот только, ох… только она никак не может сесть за учебу, она такая неорганизованная, такая неорганизованная! Арианна поинтересовалась, который час, хотя на руке у нее были массивные мужские часы. А, это? Это старинные фамильные часы. Время показывают неправильно, но она их не чинит, зато, когда смотрит на них, всегда удивляется. Сейчас было шесть, часы показывали без четверти восемь неизвестно какого дня.
– Я скоро, – сказала она и направилась в уборную.
Дверь была заперта, пришлось попросить ключ у бармена. Вернулась она с лицом, на котором читалось отвращение.
– Видимо, они запирают из страха, что кто-то туда зайдет и наведет чистоту. Ну, чем займемся?
– Может, поедем домой? – сказал я, с усилием отрываясь от стула, но Арианна замотала головой. Раз мы всю ночь курили, лучше всего поехать к морю – наполнить легкие кислородом. Я так не считал? Интересно, хоть что-то могло свалить с ног ее, такую хрупкую?
Она села за руль, и через десять минут мы мчались по прямой в сторону побережья, среди покрытых росой лугов и пиний, черневших на фоне бледного неба, на котором постепенно проступали краски. Арианна, словно охваченная легким безумием, рассуждала о том, как мы вместе будем проводить целые дни, а я, щурясь на свету, слушал ее голос и представлял, как он будет звучать в глядящей на долину пустой квартире. Боже мой, в этом мире еще было что спасать!
Внезапно в конце прямой дороги возникло море. Мы покатили вдоль него, а оно то показывалось, то пряталось за оборудованными пляжами. С левой стороны пансионы и гостиницы, для которых сезон еще не начался, подставляли блеклые вывески свежему, бодрому ветерку, раскачивавшему пальмы в садах. Царило молчание, даже Арианна притихла. Проехав населенный пункт, мы остановились на обочине. Небо розовело, но море оставалось серым, враждебным.
– У него вечно такой вид, будто оно о чем-то просит, – сказала она, помолчав. – С водой всегда так, дождь тоже как будто о чем-то просит.
Когда мы спустились на пляж, ветер проник под одежду и выдул накопленное в машине тепло. Арианна поежилась.
– Черт возьми, – буркнула она, – холодно.
И побежала по линии прибоя, засунув руки в карманы красного плаща. Мгновение – и она была уже далеко, я же брел по плотному песку, покрытому унылым ковром сухих водорослей и пустых ракушек. Волны дотягивались до моих ног, постепенно под их напором пал последний бастион, мои глаза стали искать красную марионетку в плаще, которым хлопал ветер. Я решил пойти по ее следам. Когда я приблизился, ветер сыграл странную шутку, заставив ее повернуть ко мне прекрасное, опаленное утренним светом лицо; ветер затих, но потом задул с новой силой. Красный плащ опять захлопал и застонал, пока ее руки обвивали мою шею. Я почувствовал холод ее рукавов, и меня тоже пробрала дрожь.
– Замерз? – спросила она, прижимаясь ко мне крепким, маленьким, теплым телом. Негромко смеясь, дохнула мне за шиворот, легко скользнула губами по щеке. – Бедненький… бедненький… бедненький… – тихо повторяла она, поддразнивая меня, – что же тебе приходится из-за меня терпеть, бедному…
Арианна улыбнулась, ее губы помягчели, прижались к моим, язык с нежной настойчивостью пробежал по моим зубам, пробуя их разжать. Затем она медленно-медленно оторвалась и так же неспешно, задумчиво вытерла губы об отворот моего плаща.
– Слушай! – сказала она со смехом. – Ты же не собираешься заняться любовью? Мне эта твоя затея вовсе не нравится.
И ушла, бросив меня в полной растерянности. Подошла к рыбакам, которые вытаскивали на берег сеть. Еще в воде было видно, что улов скудный, рыбаки негромко переругивались, пока небо из розового становилось голубым.
– Глянь! – крикнула мне Арианна. – Ну пожалуйста!
Тут я убедился, что утро и правда волшебное. По пляжу брел старик, чуть не падавший всякий раз, когда он поднимал палку и грозил ею брехливой чумазой собаке с обрубленным хвостом. Арианна раскрыла кулак. Она сжимала его четыре часа.
– Забавно, – сказал я и неуклюже, так, что мне до сих пор стыдно, попытался поймать ее руку, но она быстро сунула ее в карман плаща.
Небоскребы квартала Всемирной выставки уже сияли на солнце. Арианна нетерпеливо тряхнула волосами и опустила солнцезащитный козырек.
– Фу-ух, надо было загадать солнечные очки. Почему я вечно выбираю не то? Мне так хотелось поехать к тебе, а придется вернуться к Эве!
Так и сказала, удивив меня напоследок. Значит, Эва и была сестрой, от которой она сбежала. Но разве можно от кого-то сбежать, проведя вечер вместе? Арианна возразила, что они не провели его вместе. Они за весь вечер ни слова друг другу не сказали, неужели я не заметил? Я не отозвался. Я страшно устал, меня по-прежнему познабливало. Я уже был на пределе и мечтал об одном – оказаться в своей постели, в глядящей на долину комнате. Впрочем, если день – это время с мгновения, когда встаешь с постели, до мгновения, когда ложишься обратно, достаточно было лечь спать, чтобы он закончился. А денек выдался такой, будто я побывал в лапах инквизиции.
– Подбросить тебя до машины? – спросила Арианна, когда мы добрались до центра.
Низкое обжигающее солнце выглядывало из-за крыш, его лучи разбивались на тысячи осколков, отражаясь в окнах домов, фонтанах, металле автомобилей. Улицы уже высохли, то там, то здесь на месте исчезнувших луж виднелись огромные пыльные пятна.
– Да нет, спасибо, – ответил я.
Мы добрались до подножья Монте-Марио и остановились, пропуская идущих гуськом мужчин. Они выходили с рынка, с глупым видом неся огромные букеты цветов.