Вирджиния Вулф: Моменты бытия

Аббревиатуры и сокращения

В. или ВВ – Вирджиния Вулф:

ВВ-Д-0 – «Дневники: 1897–1909»

ВВ-Д-I – «Дневники: 1915–1919»

ВВ-Д-II – «Дневники: 1920–1924»

ВВ-Д-III – «Дневники: 1925–1930»

ВВ-Д-IV – «Дневники: 1931–1935»

ВВ-Д-V – «Дневники: 1936–1941»

ВВ-ОЧ-II – «Обыкновенный читатель. Серия 2»

ВВ-П-I – «Письма: 1888–1912»

ВВ-П-II – «Письма: 1912–1922»

КБ-I – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том I:

Вирджиния Стивен, 1882–1912»

КБ-II – Квентин Белл «Биография Вирджинии Вулф. Том II:

Миссис Вулф, 1912–1941»

Л. или ЛВ – Леонард Вулф:

ЛВ-I – «Посев. Автобиография: 1880–1904»

ЛВ-III – «Новое начало. Автобиография: 1911–1918»

ЛВ-IV – «Вниз по склону. Автобиография: 1919–1939»

ЛВ-V – «Путь важнее цели. Автобиография: 1939–1969»

Предисловие переводчика

Данный сборник автобиографических произведений, пускай очень разных, демонстрирует удивительное единство искусства, мышления и чувствительности Вирджинии Вулф. Убеждения и ценности, лежащие в основе ее творчества, как покажут эти очерки, являются результатом той чувствительности, которая всегда отличала ее реакцию и взгляд на окружающую действительность. Необходимость выразить все это, вероятно, и побудила Вирджинию экспериментировать с техникой, структурой и стилем повествования, в результате чего ее романы считаются едва ли не самыми новаторскими и одновременно глубоко личными произведениями в своем жанре. Представленные в сборнике мемуары раскрывают и то, как изысканно и причудливо Вулф вплетала факты из собственной жизни: людей, события, эмоции – в ткань художественных произведений, обладающих той внутренней цельностью, которая и отличает настоящее искусство.

Первая представленная в сборнике работа, «Воспоминания», начатая в 1907 году, то есть за 8 лет до публикации первого романа Вулф «По морю прочь», относится к периоду ее ученичества. В то время она регулярно задавала себе литературные упражнения, которые зачастую принимали форму коротких описательных эссе, предназначенных для показа лишь нескольким близким людям и, как можно предположить, скорее с целью узнать их мнение, нежели просто развлечь. «Воспоминания» задумывались как жизнеописание сестры Ванессы, но на самом деле это мемуары о детстве и юности, которые Вирджиния и Ванесса провели вместе. Вторая часть сборника, «Зарисовка прошлого», была написана под конец карьеры и явно предназначалась для того, чтобы освободиться от особенно обременительных литературных обязанностей и отвлечься от ощущения надвигающейся Второй мировой войны. Эти две части помещены в сборнике рядом, поскольку они описывают один и тот же период жизни Вирджинии Вулф – годы, которые предшествовали переезду в Блумсбери.

Три следующие эссе были представлены в 1920–1936 годах. Мемуарному клубу – группе давних близких друзей, время от времени собиравшихся, чтобы читать друг другу свои очерки, в которых они стремились к предельной откровенности. Дух честности Мемуарного клуба очевиден в тоне трех работ Вулф, резко контрастирующих с первыми двумя. Хронология написания текстов для Клуба совпадает с хронологией описываемых событий; первое эссе начинается с того, чем заканчивается «Зарисовка прошлого». «Гайд-Парк-Гейт 22» и «Старый Блумсбери», написаны в начале 1920-х, когда Вирджиния находилась на пороге творческой зрелости и собиралась создавать для романа новые формы и приемы, соответствующие ее особому восприятию окружающей действительности. Третье эссе, «Сноб ли я?», написано в 1936 году и преимущественно посвящено событиям того десятилетия.

Разнообразие целей, характерное для этих мемуаров, написанных для разных аудиторий и по разным поводам и охватывающих карьеру, длившуюся почти четыре десятилетия, вполне могло привести к отсутствию связности и случайному нагромождению фактов. Однако фрагменты выстраиваются в осмысленный порядок; возникает закономерность, выражающая взгляды Вирджинии Вулф на себя в целом и в частности, что было бы невозможно в обычной автобиографии.

«Я» было для Вулф неуловимым блуждающим огоньком, всегда маячившим на горизонте, мерцающим и нематериальным, но в то же время непреходящим. Она считала, что личность всегда находится в динамике, каждое мгновение меняясь в ответ на окружающую действительность, на незримые внешние силы, одни из которых воздействуют явно, другие скрыто, а прошлое, на котором зиждется личность настоящего момента, никогда не статично, не застывает, словно муха в янтаре, но подвержено изменениям, как и сознание, которое его вспоминает. В «Зарисовке прошлого», когда Вулф кажется, что она нашла подходящую для мемуаров форму – «способ включить в них настоящее, по крайней мере настолько, чтобы оно служило хорошим фундаментом», – Вулф пишет: «Было бы интересно противопоставить нынешнюю себя тогдашней и показать этот контраст. К тому же прошлое сильно зависит от настоящего, и то, что я пишу сегодня, через год я бы уже не написала».

В «Зарисовке прошлого» эта вера в непрерывную трансформацию личности формально выражена в сопоставлении настоящего и прошлого «Я». Настоящее передано фрагментами повседневной жизни Вулф, предваряющими каждую запись, и зрелым рефлексивным сознанием, постоянно ищущем в прошлом смыслы, которые не были очевидны ее прошлой «Я» в процессе непосредственного переживания того или иного опыта. Сборник в целом, составленный из материалов, написанных на столь разных этапах жизни и становления Вирджинии как писательницы, усиливает эту концепцию, фильтруя прошлое через череду настоящих «Я». Даже последнее эссе, «Сноб ли я?», которое больше остальных посвящено современным событиям, ведет читателя обратно на Гайд-Парк-Гейт, пускай и окольным путем. Иными словами, сборник подчеркивает активно взаимовлияние прошлого и настоящего, что постоянно приводит к новому взгляду на ту неуловимую личность, которая и является «объектом» данных мемуаров.

Например, в «Воспоминаниях» Джулия Стивен, мать Вирджинии Вулф, – загадочная, почитаемая, быть может, слегка обидевшая свою дочь и, безусловно, очень далекая фигура, которая, хотя и умерла чуть больше десяти лет назад, остается для Вирджинии мощным, довольно навязчивым стимулом и почти настоящим живым человеком, но в итоге не вполне правдоподобным. Когда Вулф снова пишет о матери в «Зарисовке прошлого», то есть спустя немало лет после катарсиса, вызванного написанием романа «На маяк», чувствуются осознанность и понимание, обретенные отчасти благодаря отказу от принятого в обществе почтения к родителям и честному признанию своих чувств к матери во всей их противоречивости и сложности. В результате и Джулия Стивен, и Вирджиния Вулф раскрываются более полно; слегка неправдоподобные и поверхностные образы, созданные в первых мемуарах, обретают многогранность и глубину, которые едва ощущались в «Воспоминаниях». Аналогичный рост честности и проницательности можно заметить и при сравнении двух портретов Лесли Стивена. В первом эссе резкая, но сдержанная обида Вирджинии на отца после смерти сводной сестры Стеллы отчасти, по крайней мере, объясняется искаженным представлением о нем и об их со Стеллой отношениях. Нелегко ощутить силу чувств Вирджинии к отцу – настолько искусно они скрыты. А вот в поздних мемуарах портрет Лесли Стивена детализируется, благодаря чему его образ обретает сложное психологическое наполнение и, следовательно, убедительность. Откровенно признавая гнев на отца, Вирджиния получает возможность свободно выразить силу своей любви и привязанности к нему.

Если жизнь – это «чаша, которую все наполняешь, наполняешь и наполняешь», то любой новый опыт слегка меняет уже имеющийся, заставляя переосмысливать и по-новому воспринимать его. Настоящее обогащается прошлым, но и прошлое также обогащается настоящим. Такой взгляд на себя, подчеркивающий одновременно изменение и непрерывность, целостность личности, занимает центральное место в художественной прозе Вирджинии Вулф. Он лежит в основе ее отношения к созданию персонажей: миссис Дэллоуэй, мистера и миссис Рэмзи, шести героев «Волн», миссис Суизин, – наделяя их неуловимостью и сложностью, свойственной живым людям. Персонажи Вулф отличаются постоянной изменчивостью, которой она так восхищалась в мадам де Севинье¹: «А потом какие-то ее слова вдруг встряхивают нас. Мы добавляем это к ее характеру, и тот меняется, усложняется, и вот она уже предстает живым человеком, непознаваемым». Многим персонажам Вулф свойственны особый размах личности, ощущение глубины и непостижимости; они редко заключены в жесткие рамки.

Убежденность в том, что внешняя оболочка «Я», личность, – это тонко настроенный механизм, чувствительный, словно сейсмограф, к малейшим колебаниям среды, и, следовательно, изменчивый, как поток воды и опыт, которому он подвержен, побудила Вулф уделить в своих романах особое внимание тому, что индивидуальность формируется посредством трансформации чуткой личности, попадающей в определенные ситуации и вступающей в разные отношения с миром. В «Волнах» Бернард, осознавая собственную изменчивость, описывает ее следующим образом: «Та ива одна и сдерживала нашу сплошную текучесть. Потому что я все менялся, менялся; был Гамлетом, Шелли, был тем героем, ах, имя забыл, из романа Достоевского; целый триместр пробыл, вы уж простите, Наполеоном; но главным образом я был Байроном. Много недель подряд я играл свою роль, зашагивая в гостиные с рассеянно-кислой миной и швыряя перчатки и плащ на стул». Он стремится определить свою индивидуальность, зафиксировать ее раз и навсегда: «Но теперь, сидя над серым пеплом с черными прожилками голого угля, я задаю себе роковой вопрос: кто же я на самом деле из всех этих людей? Очень многое ведь зависит от комнаты. Если я сейчас позову: “Бернард” – кто явится?». Сьюзен вторит ему, размышляя: «А просто не за что тут уцепиться. Я создаюсь и пересоздаюсь непрестанно. Разные люди тянут из меня разные слова»².

Таким образом, публика, для которой были написаны те или мемуарные очерки, раскрывают разные аспекты личности Вирджинии Вулф и тем самым демонстрируют именно эту грань ее убежденности в постоянной изменчивости личности в контексте собственной жизни и в целом. В «Зарисовке прошлого» Вулф описывает это следующим образом: «Это воздействие – под ним я имею в виду осознание того, как на нас влияют другие группы людей; общественное мнение; все, что говорят и думают окружающие; все те порывы и тяготения, которые делают нас такими или этакими, – никогда не анализировалось ни в одной из биографий, которые я с величайшим удовольствием читаю, или же упоминалось лишь вскользь. И все же именно эти незримые силы ежедневно тянут “субъекта мемуаров” то в одну сторону, то в другую или удерживают его на месте. Подумайте, какое колоссальное давление оказывает общество на каждого из нас, как оно меняется от десятилетия к десятилетию и как разнится от одного социального класса к другому, и если мы не сумеем проанализировать эти незримые силы, то почти ничего не узнаем о субъекте, а любое жизнеописание потеряет всякий смысл. Я вижу себя рыбой в потоке, несущейся по течению или против него, но неспособной описать сам поток.