А потом Май показал комнату с широкой кроватью, хрустящим от чистоты бельем, отдельной уборной и свежими пушистыми полотенцами и оставил меня наедине с этой красотой. Ушел организовывать нам поздний ужин. Я же застыла посреди комнаты в смятении – дура дурой. Потому что смотреть, восхищаться, украдкой щупать было интересно, познавательно, но я понятия не имела, как можно тут жить.

Это же музей! Как можно завалиться в постель посреди экспозиции?! Я уже не говорю о том, чтобы воспользоваться ванной! Так и казалось, что сейчас откроется дверь и войдет пожилая смотрительница строгой наружности, глянет поверх очков и поинтересуется, почему я отстала от группы.

М‑да. Откуда бы ни взялись мои воспоминания, в той жизни я определенно не имела ничего общего с аристократами…

В конце концов, справившись с ощущением неловкости, я отправилась знакомиться с удобствами ближе. Нашла домашние тапочки и большой безразмерный халат, в который могла завернуться с головой, только переодеться не сумела: проклятые пуговицы со спины никуда не делись. Пришлось ограничиться мытьем рук, не рвать же на себе единственное, да к тому же чужое платье из‑за такого пустяка!

Мая я нашла по голосу, в тишине пустой квартиры его было прекрасно слышно. Мужчина разговаривал по телефону в кабинете, не закрыв за собой дверь. Разговор не был личным и тайным, так что я пошла на звук: Недич извинялся за поздний звонок и просил по возможности отыскать хоть какую‑то еду. Бутерброды? Прекрасно, пусть будут бутерброды!

Мягкие тапочки ступали бесшумно, так что моего приближения Май не заметил. Однако хулиганить я не стала, замерла на пороге, с любопытством разглядывая домашнюю версию Недича и пытаясь найти отличия. Увы, тщетно: такой же подтянутый, такой же прямой и черный, даже не разулся.

– Что‑то случилось? – спросил он, положив трубку и обнаружив меня у двери. – Вы не смогли что‑то найти?

– Нет, все отлично. Я только платье не сумела снять, опять тебе придется помогать. Но потом, после ужина. Кажется, с питанием у меня все нормально, как у настоящих людей. Во всяком случае, голод чувствую. Руки я помыла, так что готова к бутербродам! – Я бодро продемонстрировала растопыренные пятерни.

Май обвел меня взглядом и неопределенно хмыкнул, на мгновение задержавшись на тапках.

– Что‑то не так? – предположила я. – В них нельзя ходить? Я могу босиком!

– Нет, что вы, можно, они там для этого лежат. Наверное. Просто… – Май замолчал, подыскивая правильное слово, и заодно потянул с шеи галстук. Даже пару верхних пуговиц расстегнул! – Непривычно, – наконец определился он и жестом предложил мне выйти. – Ими обычно пользуются в пределах покоев, чтобы дойти до уборной или что‑то в этом духе, а по дому ходят в домашних туфлях или обычной обуви. То есть это не закон и даже не жесткое требование этикета, просто я так привык. Очень странно смотрится… В общем, не обращайте внимания, – отмахнулся мужчина, запутавшись в словах.

– Да ладно, симпатичные шлепки. С помпонами, – улыбнулась я, устраиваясь на высоком тяжелом стуле со спинкой – за разговором мы незаметно дошли до кухни. – Ничего себе, как у аристократов все строго! Или это не у всех, а только твоя семья отличается? Я сейчас, конечно, не только про тапочки, а вообще.

– Скажем так, это общая манера поведения некоторых семей. Либо тех, которые очень гордятся древностью рода, либо тех, которые пытаются притвориться первыми. В последнюю сотню лет этикет стал… проще. Новое время диктует новые правила и новые ценности, но не все это понимают и не все готовы меняться, – устало пояснил он и поднялся, услышав резкий металлический звонок. Открыл большой двустворчатый шкаф в дальнем конце просторной кухни; там оказалась большая ниша, в которой стоял поднос.

– Это что, лифт для продуктов? – сообразила я.

– Да. Здесь есть небольшая кухня. Ничего вычурного и роскошного, но у них всегда наготове пара‑тройка блюд. Или, если нет, могут сообразить что‑то на скорую руку.

«На скорую руку» оказалось парой больших тарелок с бутербродами, причем невероятно аккуратными и нарядными, как будто нарисованными. Точно знаю, что у меня такая красота никогда не получилась бы. Половина с паштетом и яйцом, половина с ветчиной и сыром, все с зеленью – просто прелесть.

Хозяин дома пошел заваривать чай, а я сцапала ближайший бутерброд: при виде еды стало понятно, что я не просто голодна, а очень голодна.

– М‑м! Как они тут здорово готовят! – восхищенно протянула, прожевав. Не говорить с набитым ртом у меня воспитания все‑таки хватило.

– Мне тоже нравится, – поддержал Май и вернулся к столу. Выставил заварочный чайник, чайник с кипятком на деревянной подставке, а потом – тарелочки, к которым выложил приборы. И сел напротив, глядя на меня с очень задумчивым видом.

– Что? – не вытерпела я. – Ты хочешь сказать, что бутерброды нельзя есть руками?!

– Ну… как сказать, – протянул он, покрутил в руке вилку, еще раз покосился на меня.

Несколько секунд мы так и сидели, переглядываясь друг с другом и с моим бутербродом, а потом я недовольно фыркнула:

– Вот еще, глупости какие! – И с удовольствием вгрызлась в кусок хлеба с колбасой.

В конце концов, я гомункул, мне можно! А Май все равно слишком воспитанный и добрый, чтобы ругаться и заставлять.

И он, конечно, не стал этого делать. Вновь бросил на меня задумчивый взгляд, а потом вдруг отложил приборы и аккуратно, недоверчиво стянул с тарелки ближайший бутерброд. Руками.

Я дурно на него влияю.

– Что, так удобно? – уточнил мужчина.

Я в ответ энергично закивала.

Май еще некоторое время колебался, но потом все же последовал моему плохому примеру. Причем с таким видом, что мне дорогого стоило не засмеяться, глядя на него, пришлось сосредоточенно изучать блюдо. Было ощущение, что я подговорила благовоспитанного отличника впервые в жизни прогулять занятия.

– А мне показалось или ты правда не одобряешь строгого семейного воспитания? – полюбопытствовала я после второго бутерброда и кивнула на третий в руках мужчины. – Похоже на маленький бунт.

– Это выглядит нелепо, да? – слабо улыбнулся Май.

– Я бы не сказала.

– Да ладно, я же вижу, что тебе смешно, – отмахнулся он.

– Забавно, да, но не нелепо, – возразила я. – Чувствую себя хулиганкой, которая смущает ум благовоспитанного юноши. Не знаю, как росла я, но в таких условиях точно свихнулась бы!

– Когда ты находишься в таких условиях с младенческого возраста, это несложно принять, – возразил Недич. – Наоборот, нужно много времени и жизненного опыта, чтобы составить собственное мнение и пересмотреть то, чем жил с рождения. Многие из тех вещей, которые в меня вкладывали, не теряют ценности и по‑прежнему кажутся верными. Уважение к старшим, уважение к женщинам, долг перед страной и семьей, честь, умение держать себя в руках – все это важно. Но у этой медали есть обратная сторона: чопорность, заносчивость, взгляд свысока на людей, не знающих этикета. Может ли одно существовать без другого? Мне кажется, да. Но я не возьмусь критиковать моих воспитателей.

– А как они относятся к твоему бунту? – полюбопытствовала я. – Как сочетается должность преподавателя с суровым аристократическим воспитанием?

– Сложно сказать. Если бы были живы, могли бы и не одобрить, – сказал тезка задумчиво.

– Ой! Извини, как‑то об этом не подумала, – смутилась я. – Но здорово, что я попала именно к тебе и ты не пытаешься меня перевоспитывать.

– Перевоспитывать… – протянул он. – Ты очень непосредственная, порой до бесцеремонности, и иногда кажешься избалованным ребенком. Но, с другой стороны, я наблюдаю за тобой и понимаю, что ты со всеми этими странностями уже вполне взрослая, сложившаяся личность. А принудительно перевоспитать взрослого человека нельзя. Да и с детьми все не так просто… В общем, можешь быть спокойна, читать морали я не стану. Мне по‑прежнему гораздо интересней понять, где мог сформироваться такой характер, чем пытаться что‑то с ним сделать. Уверен, не в нашей стране и не в Регидоне, а все другие варианты из области фантазий и домыслов.

Надо же, опять он на «ты» перешел. Совместное поедание бутербродов на кухне среди ночи, оказывается, здорово сближает. Надолго ли?

– Мне непонятно, зачем люди усложняют себе жизнь этими тонкостями этикета, – задумчиво сказала я. – И есть ощущение, что в прошлой жизни он меня тоже волновал. Ну ладно, уважение к старшим, придержать женщине дверь, за столом не чавкать. Но почему нельзя у себя дома в отсутствие гостей ходить в тапочках?!

– Мои воспитатели придерживались мнения, что одна поблажка в конечном итоге непременно выльется в невоздержанность, и все усилия пойдут прахом, – ответил Май. – В чем‑то они, безусловно, были правы. Но когда во главу всего ставят форму, то есть этикет и следование правилам приличия, результат зачастую жалок и насквозь лицемерен. Давай продолжим этот разговор завтра, хорошо? Если ты закончила, предлагаю пойти спать.

– Да, конечно. Помочь с уборкой? – спросила, прекрасно понимая, что нагружать гостью Май не станет. Признаться, настроения мыть посуду у меня сейчас не было совершенно, но совесть требовала хотя бы предложить.

– Не нужно, я сам в состоянии поставить тарелки на поднос, – отмахнулся Недич.

– Ну тогда помоги мне с платьем, и пойду осваивать просторы, – решила я, выбираясь из‑за стола. – Надеюсь, я на этой кроватище не заблужусь.

– Доброй ночи, – только и ответил Май, без возражений расстегнув мне пуговицы. Очень аккуратно, явно избегая лишний раз притрагиваться к коже.

Меня его приличность и воспитание даже немного пугали. С одной стороны, все правильно: не станет нормальный воспитанный мужчина приставать с неприличными предложениями к первой попавшейся странной особе. Может, я вообще не в его вкусе, это понятно. Но с другой – щепетильность Недича казалась несколько болезненной. Даже несмотря на то, что жениться он из‑за компрометирующих меня обстоятельств все‑таки не собирался.

Солидный мужчина, симпатичный и обаятельный, с деньгами. С родословной еще, ага. Не думаю, что у него когда‑то были какие‑то проблемы с женщинами…

А с третьей стороны, ну мне‑то какая разница? Наоборот, стоит сказать спасибо за его тактичность: и мысли не допустишь, что он способен обойтись со мной подло – в любом смысле. И порадоваться, как мне повезло с создателем и его друзьями. Я же понимаю, что куда проще было меня убить и избавиться от тела, наверняка у них тут, при наличии магии, есть способы сделать это быстро и бесследно. Хватиться меня некому, искать тоже… Но нет, рискуют навлечь на себя дополнительные проблемы, однако пытаются мне помочь, относятся как к человеку – точно зная при этом, что я гомункул и вообще побочный результат эксперимента.

Так что, чем копаться в жизни Мая и его голове, лучше бы свою сначала заполнить реалиями окружающего мира, чтобы не выдать ненароком благодетелей.

И что‑то надо сделать с белыми глазами. Интересно, а цветные линзы тут существуют? А вообще – линзы? Или какой‑нибудь еще немагический способ маскировки, если магию ко мне применять опасно.

На этой умной мысли я и уснула.

Видимо, Недич вчера вымотался по‑настоящему сильно, потому что, проснувшись посреди ясного дня, я обнаружила в квартире тишину. Конечно, искать мужчину и уточнять, действительно он еще спит или уже куда‑то убежал спозаранку, не стала. Вряд ли он сознательно рискнул бы оставить меня одну без присмотра, скорее просто умаялся, бедный.

Подмывало сунуть любопытный нос в кабинет: уж очень много там было всяких интересных книг, да и на стене, как я сейчас помнила, висело что‑то, похожее на карту мира. Но дверь оказалась закрыта, а проверять, заперта или нет, и портить о себе впечатление, шуруя в хозяйских вещах, я не стала. Вместо этого придумала гораздо более полезное и безобидное занятие: организацию завтрака. А если не найду ничего съедобного, хотя бы кофе сварю. Или чай согрею.