«Она, как и Вежнев, успешно закрылась от моего зондирования, пока они были у нас дома. Но, может, сейчас у меня получится лучше? Когда мы одни? Когда я установлю с ней тактильный контакт? Во всяком случае, сумею точно разобраться: та история, которую она только что сгрузила, – правда? Или, как часто бывает у подобной братии, очередная легенда прикрытия?»

– Это похоже на сеанс гипноза, – продолжил он вслух. – Но только без сна. Вы будете бодрствовать, в полном сознании. А я постараюсь разобраться в ваших истинных позывах и желаниях. Пройдите сюда, в это кресло.

– О, какой миленький диванчик! – съязвила она. – На нем вам, наверное, очень удобно возлегать с пациентками.

Данилов не стал говорить, что ментальный контакт – это зачастую сложнее, тяжелее и ближе, нежели физический. И что он ни разу – во всяком случае, с тех пор, как стал встречаться с Варей, то есть больше двенадцати лет – не переводил отношения с клиентками-пациентками в русло интимных (хотя порой, что говорить, искушения случались).

– Обувь снимать?

– Нет.

Данилов постелил на кресло одноразовую простыню.

– Обычно подобным у врачей медсестры занимаются, – подколола пациентка. – А вы все один, один.

Он промолчал.

– Устраивайтесь поудобнее, закройте глаза и дайте мне руку.

Экстрасенс сел на козетку рядом с креслом, на котором Люба покойно устроила голову и вытянула ноги.

– Думайте о чем хотите. Только молчите.

Он взял в обе руки Любину правую ладонь – а она попыталась схулиганить, погладить его пальцем.

– Перестаньте, – сухо сказал он.

Данилов настроился на нее и вплыл в облако ее чувств, мыслей и переживаний. Для начала он сразу и неопровержимо понял: история про возлюбленного, которую только что сгрузила ему Люба, – чистая правда. Практически во всем, за исключением того, о чем она, вероятно, из скромности умолчала: ее брутальный любовник очень мощно доставал ее в интимной сфере, как ни один мужчина ни до, ни после. С ним она получала особенное наслаждение, хотя ради этого тот ничуть в койке не старался и не применял какой-то особенной техники. И самые яркие чувства в постели она начинала испытывать именно после того, как они с этим типом мощно ругались – а то и дрались (о последнем рукоприкладстве она тоже умолчала). И это, возможно, было опасно для нее, несмотря на спецподготовку.

Вспыхнула картинка: совсем недавняя, позавчера, в тот вечер, когда Люба была с Вежневым в гостях у Данилова с Кононовой. Вот она (Люба) возвращается домой. Воскресенье, время не позднее, нет и одиннадцати. Да, одета девушка вызывающе: эта короткая юбка, в которой она была у них дома, и туфли на высоченном каблуке, и колготки в сеточку, и декольте. Тут Данилов впервые думает, что оделась она столь экстравагантно не для него и не для Вежнева, а как раз для того типа, с которым живет, – чтобы позлить его и помучить.

Вяча (как видит экстрасенс) вскакивает с кровати, на которой он вроде бы мирно лежал и смотрел футбол по телевизору, – здоровенный, мускулистый, в спортивной майке и шортах. И немедленно рычит:

– Ты где была? Проститутка! Глядина!

А Люба в ответ – кокетливо, рассматривая себя перед зеркалом, пропевает:

– Где была, там меня нет.

– Ах ты, гадина! Опять по мужикам ходила! Кто у тебя теперь? Говори!

Он хватает ее ручищами за тонкие плечи и шею, начинает трясти.

– Не твое дело, обормот! Ты мне никто! А я куда хочу, туда хожу, и с кем хочу! А тебя не спрашиваю!

– Ах ты, сучара! – И он заносит над ней свою лапищу – а она, умелый и подготовленный боец, коротко, без замаха бьет его по печени. Вяче больно, он отшатывается, хватает стоящую в прихожей хрустальную вазу с цветами – и швыряет ее прямо в лицо Любе. Той удается увернуться, цветы разлетаются по прихожей, ваза ударяется о стену, но каким-то чудом не разбивается. А девушка в ответ снова бьет мужчину, теперь в солнечное сплетение. Тот хватает ртом воздух и сгибается пополам. Люба добивает его ребром ладони сверху по шее. Мужчина падает на пол. Девушка тяжело отдышивается. Парень, лежа, морщится и стонет.

Люба склоняется к нему:

– Вяча, Вяча, ты ушибся? Я тебе правду скажу: ни с кем я не была и ничего такого не делала. Я только тебя люблю, Вячик мой!

Тот, продолжая лежать, двумя руками неожиданно дергает женщину за лодыжки. Она не предвидит подвоха и потому грохается оземь. Парень привстает и обрушивается на нее сверху, срывая с девушки кофту и залепляя ее губы ненасытным поцелуем. Вторая его рука шарит в районе бедра, стягивая юбку.

Данилов прекращает смотреть продолжение эпизода не только из скромности, но и потому, что происходящее ему ясно: опасная, экстремальная любовь, сошлись, схлестнулись две демонстративные личности. И тут, как говорится, или до разрыва, или до тяжелой травмы. И помешать он любовникам вряд ли сможет.

Интереснее другое: почему эта Люба с капитаном Вежневым вдруг появились в их с Варей жизни? Почему столь пристально интересуются ими?

Но когда он отправился дальше, в глубь сознания и подсознания старлея Андрияновой, снова, как и в воскресенье, когда те с Вежневым были в гостях, стало нелегко.

Он попытался увидеть, кто и когда научил девушку ставить столь сильный ментальный блок, – бесполезно.

Он постарался выяснить, с какого рожна они с Вежневым принялись буквально преследовать их с Варей, – и тоже пустота.

Но ему вдруг показали другое. И то, что удалось углядеть, выглядело странно и страшно.

А увидел он картинку: в подмосковном лесу, рядом с дорогой, на полянке возле сосны валяется кверху колесами разбитая китайская машина – его, Данилова.

А он сам, Данилов, – на траве с ней рядом.

Он стоит на коленях возле распростертого и недвижимого тела сына Сенечки, которому здесь лет двенадцать. Он воздевает руки к нему и отчаянно и горько кричит.

Но откуда в сознании посторонней женщины мог взяться его сон, который он увидел вчера?

У Алексея появилось искушение прервать сеанс, закричать и затрясти клиентку (подобно тому, как поступал с ней Вяча в его видении): «Откуда? Откуда ты это знаешь?» – но он понимал, что она все равно не расскажет. Поэтому постарался глубже войти в ее мысли и воспоминания.

И тогда явилось новое, не менее странное.

В нем пациентка Люба находится на койке в некой больнице или амбулатории. Лежит укрытая до подбородка простыней. Рядом с ней странные агрегаты, к обеим рукам тянутся трубки и к голове тоже. Она дышит через аппарат, рот и нос закрыты, и капельница снабжает ее вену питательным раствором.

Но самое главное: и эти научные агрегаты, и то, что расположено вокруг них, не похоже ни на что привычное, нынешнее, земное. Стены вокруг неоштукатуренные, некрашеные, не крытые обоями. Нет, они будто бы сделаны из дышащего, живого, теплого пластика.

Источников света тоже не видно – никаких ламп, светильников, бра. Но сами стены и потолок, сбоку и сверху, излучают несильный, приятный, теплый свет.

И приборы, что теснятся вокруг койки и от которых тянутся шланги и трубки к телу Любы, лишены каких бы то ни было привычных экранов, циферблатов, тумблеров, кнопок. Они, как и наши, расположены на вертикальных стойках, но представляют собой просто округлые глыбы из такого же, что и стены, странного пластичного материала.

Что это? Во-первых, откуда она знает его сон?

И что это за картинка в неестественной больнице? Наведенные видения? Кем и для чего?

Данилов пытался проникнуть глубже в суть Любы – но ему, как и третьего дня, не удавалось. Как будто невидимый, но плотный барьер защищал все остальные ее мысли, чувства, видения, сознание и подсознание от его проникновения.

Оставив старания, он похлопал девушку по руке: «Все!»

А когда она открыла глаза, резко спросил напрямую:

– Что происходит? Почему и откуда у вас эта защита?

Люба, не вставая с кушетки, печально и таинственно улыбнулась. Мягко проговорила:

– Так надо, Алеша.

– Кому надо? Зачем?

– Не спрашивайте. Я пришла, чтобы вы ответили на мои вопросы, а не задавали свои. Расскажите мне о Вяче. И о моих с ним отношениях. Вы ведь все видели.

Она поднялась, одернула платье, пересела в кресло у стола.

– Вам с вашим Вячей хорошо, но опасно. Однажды вы можете в пылу своих любовно-драматических игр доиграться до членовредительства, если не до чего похуже. Я бы все-таки посоветовал вам (и ему) ваши кулачки, а также более тяжелые и острые предметы держать от себя (и от него) подальше, когда выясняете с ним отношения. Не ровен час! Опять-таки: вазу жалко, в конце концов разобьете. И кофточку, в которой вы у нас в гостях были, – он ведь порвал ее, правильно? Да и с синяками вам на службу являться не пристало, что подумает полковник Петренко?

Старлей Андриянова покраснела. Довольно неожиданно оказалось увидеть румянец стыдливости на щеках твердокаменной чекистки.

– Я сторонник того, – продолжил Данилов, – что каждый может строить свои отношения, как ему (или ей) заблагорассудится. И если безудержная ревность вашего Вячу подогревает, ну и пусть себе. Что ж, вот такой у вас род садо-мазо. Пока не запрещено. Только не заиграйтесь, повторяю, настолько, чтобы кому-то из вас пришлось скорую вызывать. Бутафорские наручники используйте, а не настоящие, – я образно говорю, в самом широком смысле.

– Значит, вы считаете, можно мне с Вячей отношения продолжать?

– Почему нет, если хочется?

– О, Алеша! Спасибо! – просияла девушка. – Можно я вас поцелую?

– Нет, вот это совершенно лишнее. Как вы знаете, я женат, да и в любом случае интимности от клиенток совсем не приветствую.

– Тогда шлю вам лучи благодарности и добра.

– Принимается.

Люба была последняя визитерша в тот день.

Секретарша тоже ушла, а Данилов задержался, чтобы записать истории сегодняшних пациентов.

Вспоминая неожиданный Любин визит, подумал: «Я, конечно, могу сколько угодно рассказывать басни про “врачебную” тайну и о том, что сам факт “исповеди” является совершенно секретным, – но не в исключительных случаях и не для Варвары».

Данилов позвонил супруге и попросил встретить его у «Новослободской», когда он поедет сегодня с работы.

Варя не стала переспрашивать, зачем да почему, и не начала уклоняться от свидания, ссылаясь, допустим, на Сенечку или усталость. Она так была воспитана – в семье у отца-генерала и по службе: раз надо, значит, надо.

Вот и сейчас – после ужина сказала сыночку: «Мы идем гулять», одела его, спустила на лифте и покатила в колясочке в сторону метро.

Данилов явился с букетом пионов – подмосковных, видимо, купил по случаю у бабульки рядом со своей «Полянкой».

Сенечка по пути стал дремать.

Не спеша, дворами они пошли в сторону дома, и тут Данилов впервые рассказал Варе и о своем страшном сне, и о мимолетном видении собственной неприглядной старости. И о сегодняшнем визите Любы, и о том, что его сон с автокатастрофой странно отразился в сознании посетительницы, и об удивительной картинке, где та находилась в нечеловеческой больнице.

А закончил так:

– По-моему, тебе все это надо поведать Петренко. И расспросить его дотошно, кто такие эти Люба с Вежневым. И почему они к нам с тобой настолько приклеились.

– Хорошо, Алешенька.

Варя была умной женщиной и старалась не спорить с супругом – ни по пустякам, ни тем более по важным предметам.

Хоть и неудобно было дергать Петренко, но Данилов, кажется, дело говорит: с явлением Вежнева с Любой в их жизнь стали заползать странные и неприятные чудеса.

Кононова немедленно, там же, на задах улицы Краснопролетарской, набрала номер полковника – его «левый», на постороннего человека зарегистрированный, кнопочный, – и попросила о свидании.

Тот по голосу понял, что дело серьезное, и сказал: прибудет завтра, после работы, вечером. Они с Варей условились так же, как сегодня с Даниловым, увидеться на «Новослободской» в двадцать ноль-ноль.

Варя