Окида в последний раз обернулась. Теперь за ней осоловело следил Харада – ну разумеется, у брата беспокойный сон после спиртного. Он завозился, хлопнул глазами и открыл рот. Окида отмахнулась: «Нет, я не собираюсь трепаться, лучше проспись, пьяница, завтра долгий день». Харада прочел это по лицу: стыдливо уткнул нос в колени. А потом шустро вытянул руку, сдернул с ног Мэзеки второе покрывало и забрал себе. Окида, хмыкнув, выскользнула за дверь.

Она быстро покинула тихую рогэто, где они были единственными постояльцами, и так же быстро пересекла спящую деревню. Запретила себе сердиться: ну, погуляли и погуляли, осень – жирное время, ярмарочно-урожайное, много и боев, и пирушек. Тем более сейчас: пока не вступил в силу закон об обязательном земледелии, пока не нужно ни скакать вокруг капризных вишен, ни гнуть спины, распахивая скудные поля, люди веселятся как в последний раз. Для кого-то и правда последний: голова полетит с плеч, когда Желтая Тварь не получит того, что внезапно возжелал.

Нет, не внезапно. Наверное, он всегда надеялся отомстить левобережным соседям.

Ийтакос ведь звали Империей Двух Берегов не ради звучности, а за давний, бесхитростный, ясный уклад. На Левом берегу Реки земля бедновата, зато под боком океан, который прокормит; несколько скромных долин дают суходольный рис, и славно растут сливы, редис, горох, желтозубка. Наместнику для благоденствия всего-то и нужно, чтоб люди каждый день понемногу работали да не страшились штормов. Правому берегу сложнее, он трется о горы. В прошлом урожаев хватало с запасом, земля была щедра, но сейчас не дает почти ничего, люди перебиваются подачками соседей. Единственное, что растет хорошо, – вишни. Самоцветные вишни, без которых Ийтакоса нет. Их покупает весь мир, они спасают жизни едва блеснувшие и жизни угасающие: ради этого боги их послали – в мрачные годы, когда ни с того ни с сего слишком много младенцев стало рождаться хворыми и недоношенными, а много стариков рано терять силы и разум. Ягоды вкусны, а как красиво, когда каждое корявое дерево в печальных рощах вдруг усыпают драгоценные камни всех оттенков! Вишни – святыня. Труда с ними много: поливать, обстригать, обирать, кутать… И ради хороших урожаев наместнику нужно, чтобы люди гнули спины. И самому гнуть, подавая пример и орошая землю по́том, и вовремя благословлять рощи, и…

Юшидзу Ямадзаки вряд ли это любил. Окида была о нем наслышана. Высокомерный красавец, мечник, хитрец. Где такому – пусть меченному садовничьим знаком – рыться в земле, воевать с жуками? Но, по слухам, у Сати любимцем был он. И, раздавая земли, она полагала, что сделает младшему подарок. Хотя, по другим слухам, наоборот, наказала его за строптивый нрав.

Окида часто в последнее время уходила в подобные мысли. Понимала: бесконечные рассуждения о родине и ее укладе, попытки найти корни невзгод ничего не поменяют, но остановиться не могла. Ушла и сейчас – и едва заметила, как добралась до шепчущего океана. Ноги принесли ее к тем же скалам, у которых она тосковала вечером и где встретилась с Мэзеки.

Луна, бледная и зыбкая, ласкала воду, дорожкой оставляя на ней светящиеся поцелуи. Звезды казались мелкими, как рыбья икра, зато их высыпало столько, что терялись привычные созвездия. Окида разулась и побрела вдоль кромки прибоя. Камешки стучали под стопами, иногда больно били по пальцам, особенно невзлюбив мизинцы, но было все равно. Окида вдыхала соленый запах, прислушивалась к ветру и думала – уже не о прошлом Ийтакоса, а о настоящем: о том, как Желтая Тварь ловко сбросил вину за погубленный урожай. Мол, если бы предатель Никисиру не сбежал после смерти сестры и не начал распускать слухи, не остался бы бедный Юшидзу на троне. Не было бы спешной смены наместника на кого попало. И бед, и нового указа, и…

Окида выругалась, схватила увесистый камень, плюнула на него и швырнула в волны.

Если честно, она ненавидела обоих братьев Сати: одного за злобную хитрость, второго – за упрямую мягкотелость. В каком-то смысле Желтая Тварь был прав. Господин не смел давать слабину! Если мог доказать вину брата в смерти сестры – должен был остаться в Красном дворце и доказывать! Или не доказывать, пусть затаить подозрения, но так или иначе сохранить трон. Увы. Не такой человек. Весь из себя благородный мешок в духе короля Эвера: слова плохого никому не скажет, пока триста раз не убедится, что слово заслужено. Вот и тут. Объявил брату войну и напрямик обвинил в убийстве только после того, как вишни…

Окида замахнулась, бросила в воду еще камешек и собралась уже сесть на ближайший обломок скалы, но снова почувствовала это. На нее кто-то смотрел.

Воздух оставался спокоен, галька постукивала только от прибоя. Поэтому Окида развернулась – медленно, обманчиво лениво. Одновременно она все же готовилась вмиг скакнуть вверх, прямиком на ближайшую скалу, и спрятаться – от стрел, от сюрикенов^[25], от дротов, да мало ли! – за выступом, поросшим корявыми деревцами. Но нет, смотрящий даже шагу не сделал и не вынул рук из-за широкого пояса черной, расшитой серебристыми черепахами рюкоги. На поясе, правда, был меч, но пока юноша не собирался его доставать.

Поза была расслабленная, но твердая: расставленные ноги, расправленные плечи, склоненная голова. Губы не сжаты, ноздри не трепещут, на узких запястьях не играют вены. Непохоже, что злится. Но – можно было догадаться по взгляду, бегавшему где-то в районе Окидиных карманов, – также вряд ли не заметил потери одной маленькой безделушки.

– Ленту, – сухо, невыразительно потребовал он и слегка вытянул ладонь.

Его густым хвостом играл ветер. Красные кончики волос уже стали тусклее, вот-вот уйдут в искристую белизну, знаменуя скорую зиму. Окида посмотрела в осенне-багряные, тоже блекнущие глаза. Боги… ну и жутким будет этот тип, когда они выцветут до оттенка грязного снега. Не повезло жителям Правого берега, с этим их «перекрашиванием» под время года. Такого красавца – изящного, ладного, пусть худого как тростинка, но и в этом что-то есть! – зимняя «масть», наверное, здорово портит.

– Привет, – сказала Окида первой. Стало вдруг интересно завязать разговор. Стукнуть этого типа и раствориться в ночи она всегда успеет. – Знаешь, вообще-то не люблю, чтобы меня беспокоили во время прогулок. И я не понимаю, о чем ты говоришь.

Она даже похлопала глазами. Юноша все стоял как дурак с протянутой рукой. Переливы на его волосах пульсировали, колебались. Волнуется, надо же. Из-за куска пусть недешевой, но тряпки? Хотя, надо признать, симпатичной: таких ленточек Окида и не видела. Серый морской шелк, а по нему – ряд плоских ромбиков-самоцветов в крохотных металлических гнездышках. Кажется, в Хиде такие назывались стразами. Каждый – а тут они еще и шли как цвета радуги – хотелось съесть, точно драгоценную вишенку. Поэтому Окида уже решила: с лентой ни за что не расстанется.

Прежде, если хорошо просили, ну, или обворованный казался миленьким, или начинал, например, лить слезы, она порой возвращала вещи. Нет, не сейчас. Тем более день получился омерзительный: сначала Харада посмел ругать ее как ребенка за эти крохотные подарочки самой себе, а потом еще и пошел обжираться с деревенскими. Да как он мог? Прошло не столько времени, чтоб гудеть на пирушках, всего-то несколько…

– Ты злишься, – тихо прозвучало в шуме прибоя. Окида осознала, что сунула одну руку в карман и сжимает ленту в кулаке. – Хотя вообще-то злиться должен я.

– Пошел ты. – Не самое вежливое предложение, но Окида внезапно сама для себя вспылила по-серьезному. – Нет у меня ничего, слышишь? Проваливай, дохляк!

Этот взгляд, тощие руки с широкими наручами из кожи, дурацкие черепахи – все начинало раздражать. Но раздражением дело не ограничивалось: да, воздух оставался спокойным, но… Окиду, как и всех асиноби, учили хорошо. От незнакомца будто разливался колкий жар. Что за сила? Телесная? Рассудочная? Асиноби он, асигару, кан под прикрытием, а может?..

– Отдай чужое!

Он оказался рядом за два удара сердца, хотя стоял шагах в десяти. Выхвати он меч и будь на месте Окиды кто-нибудь другой, этот кто-нибудь был бы уже мертв. Окида же отпрянула, развернулась, уходя из-под удара кулака, и почти так же молниеносно дернула из-за пояса пару саев^[26]. Решила не бить, просто приставить один к горлу, а вторым, если успеет правильно повести серединным зубцом, срезать немного этих пушистых волос. В назидание, мол, не понял? Девушка хочет погулять одна, а ты иди погуляй в другом месте.

Проклятье!..

Танадзаси он все же выхватил, и тоже быстро.

А еще это оказался не танадзаси.

Отскакивая из-под нового удара, падая на гальку и прослеживая взглядом направления, в которых разлетелись трезубцы, Окида все не переставала думать об этом проклятом клинке.

Ситисито! Семь ветвей! Придуманное какими-то чокнутыми семейство мечей, похожих на плоские деревца: широкие прямые клинки, короткие, но безумно крепкие, и отходящие от них цеплючие «побеги»-крючки. Такой меч из-за разлапистости легко выбить, но и им легко разоружить противника. А если такой вгонят тебе… куда угодно, шансов нет – либо подохнешь, либо останешься калекой: «побеги» раздерут и мышцы, и кишки. Еще и из святого, то есть добытого с горы богов, металла. Вроде хоть не живой: не звенит, не поет, лишь чуть светится.

– Ты спятил! – взвизгнула Окида. – Еще бы с вилами на меня пошел!

Просто невероятно! В армейских отрядах эта дрянь считалась оружием либо сумасшедших мясников, либо любителей покрасоваться, и, кстати, долго ни те ни другие не жили.

– Извини. – Незнакомец неожиданно развел руками и… передразнил Окиду: похлопал глазами! – Но давай ты не будешь обижать мой меч. Думаю, ты просто завидуешь.

– А то! – прорычала Окида, схватила примеченный еще в падении увесистый камень и метнула прямо в эту красивую длинноволосую башку.

Она не заметила движения, которым клинок рассек камень. И не пыталась: мгновений ей хватило, чтобы вскочить, метнуться к одному из саев, схватить его и опять ринуться в бой.

Теперь она примерно понимала, чего ждать, и, парируя удар, попыталась поймать противника на обычной для ситисито уязвимости: сместить угол, серединным зубцом зацепить любую из «ветвей» и выдрать оружие из этой хрупкой руки. Они с юношей вообще оказались похоже сложены, разве что он повыше. Харада, тоже не крупный, но еще выше и куда крепче, скорее всего, смел бы его, чихнув. Но прием не удался: юноша немыслимо вывернул меч, так что сай скользнул мимо нужной выемки. Клинок и зубцы скрестились раз, другой, третий. Еще череда ударов. Оружие заскрежетало, столкнувшись особенно громко и выбив искры. Эти искры сверкнули у незнакомца в глазах. А вот его губы тронула улыбка.

– Я не убил тебя сразу, – пугающе миролюбиво сообщил он, оказавшись с Окидой нос к носу, – только потому, что хотел убедиться: ты правда подменила ленты на моем хвосте так быстро, что я не заметил?

– Я тебе этот хвост отрежу, – почти так же ласково пообещала Окида, изогнулась (сражаясь, они подошли ровно куда ей было надо) и подхватила второй сай. – Беги. До самой Хиды!