Прах (страница 11)
Персеваль все еще было больно, но теперь боль изменилась. Это была не боль незалеченной травмы, а ноющая боль натруженных мышц на отдыхе – скорее напоминание о недавно полученном уроне, чем сам урон. Плащ из крыльев согревал ее, и она спокойно лежала в тени.
Она смутно помнила переход, головокружение, тошноту и озноб. Но сейчас у нее были мягкая постель, и зеленые листья, и чистый запах воздуха.
Должно быть, Риан привела их в безопасное место. Боль была почти приятной.
Персеваль перекатилась на спину и вспомнила, что обворачивающие ее крылья – чужие. Ее живот сжался. Неужели мысль об этом будет каждый раз так ранить ее?
Но теперь она была одета – широкие брюки и топ с длинными рукавами, завязанный на талии, дарили ей благословенное тепло впервые с… впервые с тех пор, как ее взяли в плен. Она была на поляне, на постели, лежащей на мягком слое мха, и над ней на веревках к ветвям деревьев кто-то подвесил плетеные зонтики. Сквозь отверстия в них падали осколки света. Звенела цикада. Кроме того, Персеваль услышала обрывки музыки – звуки флейты и гитары.
А Риан нигде не было видно.
С бешено бьющимся сердцем Персеваль села, и ее чуть не стошнило; к мерзкому вкусу во рту добавилась еле заметная нотка желчи.
Ее веки покрылись корками, зубы были отвратительными. Она не понимала, какая задача могла так отвлечь симбионтов, чтобы они настолько пренебрегли гигиеной. А вот ее кожа была чистой и пахла мылом; кто-то ее вымыл. Рядом с Персеваль на невысоком подносе стоял кувшин; вода в нем была комнатной температуры, и, судя по запаху, в нее добавили измельченные листья мяты.
Персеваль окунула пальцы в воду и протерла глаза, лицо, запекшиеся губы. Она вытащила листья мяты и пожевала их, а затем села, скрестив ноги и сгорбившись между крыльев-паразитов. Зажав кувшин между лодыжками, она наклонилась к нему, чтобы напиться. Она пила так до тех пор, пока вес кувшина не уменьшился настолько, что она смогла поднять его – и после этого она пила, держа кувшин в руках. Он был тяжелым, его металлические стенки запотели, но у воды не было привкуса алюминия; внутренний слой кувшина был сделан из стекла. Все его содержимое отправилось в нее – кроме двух ручейков, которые текли с ее подбородка на рубашку.
Она могла бы выпить больше.
Почувствовав себя лучше, Персеваль поставила кувшин на землю, собралась с силами и встала. Свое собственное тело казалось ей слабым и хрупким. Когда она шаталась, крылья разворачивались и подхватывали ее.
Это странно – понимать, что при этом они не причиняют ей боли. Персеваль потянулась и потрогала корень обрубка, то место, где когда-то росли ее собственные теплые крылья. Новые крылья неощутимо сливались с ее телом; гибкие в точке контакта, они становились прохладными и твердыми ближе к периферии.
Ткани, поврежденные антимечом, не регенерировали и поэтому не должны были объединяться с протезом. Подобные раны затягивались очень неохотно и часто кровоточили, словно стигматы, в течение многих лет. Иногда более глубокая ампутация стимулировала более качественное исцеление. Иногда.