Анастасия Медвецкая: Бездомные девяностые. Разговор с великим бомжом

Посвящается моему повзрослевшему ребенку, который нашел себе другую семью, забыв отца. Но я его люблю и помню. Он мой. Я о «Ночлежке»…

Серия «Картина времени. Адреса»

© Анастасия Медвецкая, текст, 2025

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2025

От авторов

Анастасия Медвецкая,

Санкт-Петербург, июнь 2024

Этой зимой я пыталась вытащить на интервью основателя «Ночлежки» Валерия Соколова, о котором почему‑то нет ни строчки в «Википедии» в разделе об истории организации. С трудом раздобыла номер, долго и нудно обрывала трубки – не брал. Решила написать в вотсап и других мессенджерах – номер не зарегистрирован. Расстроилась, подумала, что дали устаревший контакт, и наотмашь набрала эсэмэс – вдруг. Он тут же перезвонил.

И начал объяснять, что в Петербурге он бывает раз в несколько дней, потому что каждый день надо кормить кота, который почти в Эстонии – в Ивангороде. «Неплохо дядька первое НКО для бездомных в стране сколотил», – подумала я и представила себе картину, как живет в свое удовольствие (в особнячке на реке Нарве), а водитель на черном «Ленд-Крузере» возит его туда-сюда, чтобы он тешился – кота кормил и жил не в каком‑то там Петербурге, а с видом на Европу, в городе же появлялся – только на встречи.

Через пару дней встретились. Стоит – в джинсах «Левайс», высокий, широкоплечий, свитер в джинсы заправлен (!), и крутит в руках кнопочный телефон. Вот это он свободен от стереотипов! Додумываю: секретарша отвечает на мейлы, поэтому ходит с доисторической трубкой, водитель возит в особнячок за 120 километров от Петербурга, где экология хорошая, ретро ценит – свитер навыпуск не носит. Да и вообще, 20 лет о нем не слышно: забабахал на «Ночлежке» состояние – и сидит-балдеет, даже в публичном поле не появляется.

Все оказалось совершенно не так. И эту историю стоит писать с вечными ремарками (сворачивает сигарету, курит и кашляет), потому что Соколов положил на «Ночлежку» все нервы и здоровье: практически на ногах перенес туберкулез, продал свое единственное жилье (комнату на Невском проспекте), чтобы спасти детище. Вместо того чтобы быть с любимой умирающей женщиной, бегал по городу с патроном «Ночлежки» Его Королевским Высочеством принцем Майклом Кентским. А потом что‑то случилось…

Эта книга о том, как романтичный бывший хиппарь действительно боролся за людей. И он, опечатавший кабинет вождя в Смольном и отменивший две статьи в Уголовном кодексе, пару лет назад был вынужден дробить пластик для переработки, чтобы хоть как‑то выжить: семь пятидесятикилограммовых мешков в день – за 20 тысяч рублей в месяц. А его ребенок – «Ночлежка» – вырос, прошел пубертат и оборвал связи с отцом, который нежно считает неправильным конфликтовать с собственным дитем, хоть и не согласен с ним.

Валерий Соколов,

сентябрь 2024 года – в юбилейный год Всемирной декларации прав человека

Если спросить любого миллионера (особенно отечественного, вышедшего, как и «Ночлежка», из 1990‑х) о его первом миллионе, он уклончиво уведет разговор в сторону. Для общественной организации важны ее первые десять лет – и сегодняшняя «Ночлежка» обходит и додумывает эту историю не потому, что есть что скрывать, как природу происхождения стартового репутационного миллиона некогда испеченного дельца, а потому, что просто не знает.

С 2004 года я вне «Ночлежки», и за это время наплодилось множество вариантов того, как все начиналось. Например, я, голодный грузчик с Московского вокзала, в 1990 году во время продуктового кризиса в городе пошел в исполком за продуктовыми талонами себе, а дали на всех. Что относил эти самые талоны в сквот на Пушкинской, 10, где когда‑то сам жил (вообще‑то у меня на Пушкинской никогда не было квартиры – школу закончил в Веселом поселке, а первое жилье в Петербурге у меня появилось в 1994 году – комната на Невском проспекте). Что непонятно кем организованные волонтеры создали «Ночлежку», якобы зарегистрированную в январе 1991 года. И много всякого еще.

Несмотря на то что я все еще жив, сотрудники «Ночлежки», где остаются и те, кого я когда‑то брал на работу, и журналисты, по-прежнему довольствуются домыслами, особо не спрашивая, как оно было. Но загляните хотя бы в газетные архивы – городская пресса фиксировала каждый наш шаг. Ведь «Ночлежка» всегда была интересна тем, что когда‑то началась даже не с нуля, а с отметки гораздо ниже: в 1990 году бездомность считалась преступлением, а значит, я и сам, ее основатель, формально был уголовником – да и разворачивалось все это на фоне глобальных изменений в стране.

Настало время рассказать эту незаурядную лично-общественную историю.

Предисловие

Иди торгуй шурупами, Валерик.

Гаврила Лубнин. Валерик

Первый раз Соколов сбежал из дома и стал бездомным в 14 лет – слишком скучно в школе, Мериме, Грин, Лондон и Горький, сволочи, внушили вкус к жизни. Сбежал на день – за приключениями. В 16 (в 1984‑м) – поехал дальше: через всю Украину в Одессу (в Симферополе на вокзале с местными даже успел посмотреть матч, где «Зенит» стал чемпионом), а оттуда в Сухуми – собирать мандарины. Платили хорошо: рубль – ведро, а в день ведер 10 точно выходило. Недели через две с напарниками разошлись – и Валера решил вернуться домой, но в Ростове – прихватили: «На вокзале какой-то мужик прикопался сначала к барышне, а потом ко мне, чтобы он остыл – позвал пить его рисовую водку, у меня как раз бутылка в камере хранения стояла. Только дверцу открыл – тут подошли менты, попросили то, чего не было – документы, отвели в вокзальную комнату милиции, стали пытаться выяснять, кто я – а я отбрехивался. Тут зашел еще один: “Так вон же он, у нас на стенке висит”. Пришлось сознаваться – лицо и приметы мои. Когда я ушел из дома, родители подали в республиканский розыск. Менты вызвонили мою тетку из Ростова – мол, забирайте, а когда мать приедет – приходите галочку поставить, раскрываемость все же. Мама приехала на следующий день – и началось: “А ну-ка сядь, послушай мать свою уставшую, Валерик…”^[1], а меня поставили на учет в инспекцию по делам несовершеннолетних».

Бродяжничал тогда Валера всего месяц: «Страна оказалась гораздо меньше, чем на карте». А в спецприемнике впервые оказался в 1988‑м – из-за обостренного чувства справедливости за бездомного, когда, не подозревая, что уже через пару лет будет предводителем всех бездомных и создаст «Ночлежку», поехал в Москву на рандеву к первой школьной любви.

«Перед поездом домой на Ленинградском вокзале я зашел в туалет. Там вой и плач – безногий бездомный – просто в голос орет, что все суки и бляди, жизнь говно и не удалась. Я спросил его, что случилось: “Вот, уже третьего послал за фуфырем – и третий с концами пропал. А мне срочно надо что-то принять”, – было ближе к вечеру. Я ему предложил: давай сбегаю – до поезда еще минут 40 есть. Только он начал соглашаться – зашли два мента. Один из них зарядил ногой бездомному, который был ему по пояс, прямо в плечо: “Ты что тут разорался?!” Бездомный откатился на своей доске с подшипниками. Выкатив глаза на мента, я на него наехал: “Ты чего творишь? Человек тебе даже ответить не может. Ты в форме, при службе…” Он спросил меня, кто я такой – я огрызнулся: “Какая тебе разница – пассажир, а в первую очередь – человек!” По туалету раскатился приговор: “Документы!” А их как раз с собой у меня не было, только билет на поезд.

– Пошли, – говорит.

– Куда пошли? У меня поезд.

Он прямо на моих глазах порвал билет:

– Все: никуда ты больше не едешь!

И слово за слово меня привели в транспортный отдел милиции, а там та же телега.

– Фамилия!..

– А какая вам разница, какая у меня фамилия?! Вы ведете себя кое-как, а я что?!

– Не собираешься говорить – поедешь на тридцать суток.

У меня пошел адреналин.

– Поеду!

На следующий день меня поволокли в какой-то суд, причем на суде меня не предъявили – сразу вынесли постановление, что тридцать суток спецприемника на Симферопольском бульваре для установления личности. Сначала я думал, что шутки – 15 суток, может, дадут: арест, хулиганка, документов нет, я не представляюсь… Тут мне начали пальцы откатывать – хорошо, будем играть в эту игру дальше, тем более впервые: несмотря на бродяжничество, я в ментах до этого не светился.

Меня вызвал дознаватель: “ФИО”. Я честно назвал свою фамилию и отчество по отцу, а не усыновившему отчиму. Дату рождения, место рождения тоже назвал правильно. Они начали пробивать – нет такого. В итоге, по-честному 25 суток меня допрашивали, выискивали, а я рассказывал свои маршруты – они проверяли, но ни следов, ничего нет.

Там уже версии пошли – может быть, я засланный корреспондент… Помню, следователь меня сидит допрашивает, к нему заходят и подмигивают, мол, был звонок из “Комсомольской правды”, что корреспондент хочет поработать с методом включенного наблюдения. Слушаю, открыв рот. Потом в камере появился демон – все расспрашивал, откуда я, где был. Больше года (с 1986 по 1987‑й) я протусовался по Советскому Союзу, все места знаю, на вопросы ему отвечаю. Менты крутили.

– В Сухуми “биржа” (место, где можно найти работу) – где?

– Напротив вокзала.

– А в Ростове?

– Напротив автовокзала.

– Да ты опытный! А где же следы?..

В итоге они не выдержали – и два старших лейтенанта начали меня мутузить два дня подряд. Один все багровел и придушивал: “Я тебя прибью – н* * *я мне за это не будет. И никто тебя не найдет”. Тут я вспомнил историю про Ждановскую и решил сознаться. Дальше был скандал – они месяц в спецприемнике продержали человека, который был с паспортом и пропиской. Скандал они долго заминали».

С тех пор он такой.

Анастасия Медвецкая

1. Как советское общество пошатнулось: полны шаланды демократии

Солдат шел по улице домой и увидел этих ребят.

В. Цой

Советский Союз, по телевизору – сплошная битва за урожай, делать нечего – все через государственные институции. В Кораблестроительном, куда я поступил, вместо черчения, чтобы лодки строить, о чем мечтал, нам активнее преподавали историю партии и марксистско-ленинскую этику и эстетику. А работать на советскую власть я не хотел. Но при Корабелке была театральная студия, куда я ходил, режиссером там была барышня постарше нас. Все время она пела Майка Науменко. И как-то я забрел в «Сайгон» на Невском – жизнь встала с ног на голову. Там тусовались все: панки, хиппи, металлисты, рокабилы. Ничего особенного в «Сайгоне» не происходило, кроме того, что там царил дух свободы. В институте, например, было невообразимо, придя на пару, чмокнуть однокурсницу в щечку. А тут, на тусовке, вы запросто целуете друг друга. Этот ритуал отношений всех со всеми – прекрасная метафора свободы, которую представить себе в официозе было просто невозможно, а в «Сайгоне» так было в порядке вещей – там все были равны. И там я понял, что не один я мудак, – не только я не люблю советскую власть.

Тогда же я пошел креститься в Никольский Морской собор – куда еще может пойти студент Корабелки?.. Там в руки мне случайно попала брошюра с Декларацией прав человека. Священник дал мне ее на ночь со словами: «Возможно, тебе будет это интересно».

А в «Сайгоне» притусовался я к хиппи – ничего выдающегося, кроме хайратника (пластиковой зеленой ленточки на лбу) и джинсов, у меня не было. «Ксивник» – сумочку на ленте под документы и сигареты – из заднего кармана джинсов я себе сшил уже не в Ленинграде, а в Симеизе. Сидел на пляже и вышивал желтыми нитками пацифик.