Жизнь «Сайгона» мне довольно быстро надоела. Такая же однотонная движуха по кругу, как жизнь в Совке, – только альтернативная. Потусить-поболтать, выпить «маленький двойной», а потом на концерт в рок-клуб попытаться вписаться. Хотя мне музыка эта не особо нравилась (Да и как может нравиться то, чего нет? Я про русский рок.) – только Майк. И тут я услышал: «Я хотел бы стать рекою, прекрасной рекою, и течь туда, куда я хочу…»

А когда все надоедает, встаешь на лыжи и уходишь от этого всего. Вот я встал и ушел – из дома и из Корабелки, даже записки родственникам и заявления в институте не писал. Я решил, что раз осень, можно успеть на сезон мандаринов, чтобы заработать денег, – и рванул автостопом до Абхазии. Поехал, в чем был – на юг же. Да и за сутки влегкую умел отмотать тысячу километров. На собаках – до Москвы (если выезжаешь в девять вечера из города, то успеваешь на электричке до Малой Вишеры, оттуда – до Вышнего Волочка, потом – Бологое, там подождать пару часов – и через Калинин в Москву; за ночь можно было обернуться), через Сокол – на юг до боли знакомым с шестнадцати лет маршрутом: стопом до развилки на Киев, а потом обогнуть через Харьков, оттуда – до Ворошиловграда и на Ростов, откуда электричками через Горячий Ключ, Сочи, Адлер – в Сухуми. Там я проработал на мандаринах и вписался на дизель до Поти, где задержался на пару дней, пытаясь устроиться в рыбсовхоз, но денег обещали немного, да и работа неинтересная – сортировка и засолка рыбы. Поэтому дернул в Батуми, после чего на Тбилиси, где я нашел себе работу почти на год – растил цыплят на частной ферме в азербайджанском селе Караджалар. Скопив 600 рублей в кармане, половина из которых по дороге была инвестирована в легкую пищевую (спиртовую) промышленность, решил вернуться домой, чтобы закрыть вопрос с военкоматом. Дома, кстати, не ругали, а были очень рады. А в военкомате меня решили в армию не брать, вынеся вердикт, – склонен к бродяжничеству, я ж все-таки снова во всесоюзном розыске был. Состоялся чудный диалог, даже «косить» не пришлось.

– Если будет плохо, убежишь из армии?

– Убегу.

– В таких, как вы, советская армия не нуждается.

После этого я как раз поехал в Москву – встречаться с первой любовью, где и загремел в спецприемник. И только потом неожиданно приключилось самое интересное. Я решил восстановиться в николаевской Корабелке, потому что на весь Союз было два кораблестроительных института. Чтобы не терять время, дожидаясь начала учебного года, пошел в местный техникум, и там у меня случился конфликт с местной гопотой. Мы жили в общаге все вместе, а я был довольно старше их, жил своей жизнью, чифирил. И как-то они устроили мне темную – за то, что отличался. Тогда я устроился на завод НОЗТО сверловщиком, но, когда закончилась временная прописка от техникума, меня оттуда попросили. И я побрел…

За время бродяжничества я собрал набор для такой жизни: с собой у меня была поролоновая пенка, с одной стороны – клеенчатая, а с другой – тканевая, она сворачивалась рулоном, внутрь – котелок, крупа, сахар, консервы (буквально на пару дней), какой-нибудь свитер, пленку, которую можно растянуть как тент, и веревка – получается забитый цилиндр. Все это – в авоську с приделанными лямками. С этим набором можно было чудесно переночевать в лесопосадке где-нибудь у кладбища.

Добрался до Одессы, где и решил переночевать. В Одессе не было кондовой совковости – все, кого я видел, чем-то занимались, выкруживали денег. Не было такого, чтобы город вставал по гудку. Одесса 24 часа жила своей жизнью. Про политику там не думали – все про деньги.

Поначалу дневал и ночевал на ж/д- и морвокзале: если пассажиров было достаточно, можно было затусоваться среди них и проспать всю ночь сидя. Или ютился на подоконнике в параднике у радиатора. Правило бездомного – не ночевать подряд в одном и том же месте. А главное – переждать ночь, утром очень быстро походить по городу, чтобы разогреться. Вот еще из правил: снимаешь в бане отдельный номер на пару часов, чтобы быстро постираться, привести себя в порядок, а одежда успела хоть немного высохнуть; верхнюю одежду можно было сдать в срочную химчистку – все было готово за несколько часов. На Дерибасовской, у Пассажа, я познакомился с грузчиками – как раз подошла машина с парфюмерией, и они собирались ее разгружать. Я спросил, нужно ли им помочь: честно помог разгрузить – они мне честно дали треху.

– А вообще можно помогать?..

– Да не вопрос!

Тем более что в Пассаж машины с грузом приходили ежедневно. Разговорились, я рассказал, что сам из Питера, и пока жить негде. Один мне сказал, что у него есть универсальный ключ от лифтовых камер, где стоит мотор: «Ключ простой (круглый, с резьбой) завинчиваешь, тянешь и открываешь засов на пружинке. В любом доме, где есть лифт, ты можешь спать в лифтовой, только уходи пораньше, а то монтеры приходят к 6 утра». Я спросил у грузчика, откуда у него такое счастье. Он махнул рукой – да так. А потом выяснилось, что он просто в лифтовых женщин любил: он же работает на Дерибасовской, какие-то тетки постоянно кружат вокруг него…

Я нашел дом на углу Канатной и Еврейской кооперативный магазин «Дары природы». Первую ночь провел в лифтовой, а на следующий день обратил внимание, что на соседней двери замок приблизительно такого же типа. Я его вкрутил – он вкрутился, потянул – открылся. И тут я зашел в царство: огромная жилплощадь – весь этаж мой, правда, потолок низкий – метр семьдесят всего, но весь мой. И сухой чердак, и продувается, и крыша наверху. Когда я заходил в этот дом, то лифтом не пользовался (всегда шел по черной лестнице) из безопасности, чтобы соседей не смущать, приходил около 12 ночи. Как-то в пролете нашел диван – затащил половинку на чердак в самый дальний угол – и жизнь совсем сказкой оказалась. Всю зиму там провел, регулярно халтуря в Пассаже.

В одесский спецприемник меня повязали на морвокзале, где я в свободное от разгрузки время тусовался с местной гопотой. Мы немножко «бомбили» игровые автоматы, точнее, так: у «однорукого бандита» сзади была дырочка – если барабан в ней прижать палочкой, то он останавливался. Когда видишь, что два колокольчика встали, а третий барабан еще вертится, то тормозишь его. Два бара в любом случае – выигрыш, а вот все три – абсолютный куш. Все было подготовлено: мы заметили, что так делают взрослые парни, и решили, что раз им можно, то можно и нам. И вопросов к нам у ментов не было: мы, считай, были пиар-командой для скучающих пассажиров – выигрывают же, а как – не особо важно.

Но взяли меня не из-за автоматов, а совершенно по-глупому. В вокзальном буфете у меня была знакомая барменша – я подошел и хотел взять кофе и сигарет, она как раз ушла в подсобку. Я спросил у нее, возьму ли? Она, высунувшись, в ответ: «Да бери!» И я перегнулся через стойку, чтобы взять сигарет – тут же менты: «Ты что делаешь?!» Барышня выходит, мол, все в порядке, это мой знакомый. «Но все равно, знакомый, покажи документы». А их и нет, потерял в процессе скитаний. По-дурацки совершенно загремел. Если бы дождался, что она выйдет, они бы мимо прошли.

Когда я сидел в спецприемнике, было Великое Одесское обледенение: дождь со снегом при ураганном ветре и резком падении температуры – все это замерзло на электрических проводах, пообрывав их. Город остался без света, и в спецприемнике отключили отопление, а там каждый сидел, в чем его забрали. Хотя и когда топили, не лучше было, там абсолютно все продумано для пассивных пыток: радиаторы за деревянными решетками прямо под головой на нарах, а не в ногах – чтобы голова была ватная, а стены «в шубах» (накиданных шлепках бетона), чтобы спать, прислонившись к стене, не удумал. И тебя так мучают просто за то, что нет прописки.

В те дни нас должны были вести в баню (каждые 10 дней), но мы точно понимали, что при катаклизме нам это не светит. Тогда к нам как раз закинули мужика со вшами, а обработки ж нет, стихийное бедствие. Он тут же: «Мужики, извините, ко мне не подходите – у меня вши», – и в угол забился. Это не от большого человеколюбия: если бы он об этом не сказал, а вскрылось, убили бы. С утра в спичечный коробок мы собрали его насекомых – вертухаи утром открыли кормушку, чтобы раздавать чай, а мы им коробок. И угрозу: что за несоблюдение наших прав объявим голодовку. Через два часа нас всех вызвали, в автозак погрузили и повезли в одесскую тюрьму на санобработку и в баню: тюрьма же стратегический объект – ее нельзя отключать ни от электричества, ни от тепла.

Хоть после спецприемника должны были выдавать документы, паспорт мне в Одессе не дали. Когда я вышел после нового года, грузчики в Пассаже меня познакомили с прорабом, который работал в кооперативе, занимающимся косметическими ремонтами. При нем же ошивались непутевые художники. И вместе мы расписывали фойе кинотеатра «Родина» под мрамор: смачиваешь скомканную тряпочку в ацетоне и водишь по свеженакатанной нитрокраске – получается весьма правдоподобно, а местами даже красиво. Главное – все это очень незатейливо в воплощении, а платят – рублей 200 в месяц.

А 25 мая 1989‑го вся торговая Одесса увлеклась политикой – ходила с открытыми ртами и транзисторными приемниками на плечах. Шла трансляция Первого съезда народных депутатов. На съезде открыто говорили обо всех проблемах – о том, о чем вообще никогда не говорили в Советском Союзе. Горбачев тогда разрешил баллотироваться новым партиям, и в политику попала волна реформаторов, которые наконец смогли громко высказаться на этом съезде: Старовойтова, Болдырев, Собчак… Делегаты выходили и рассказывали о своих проблемах, о которых до этого все молчали 70 лет. Например, о привилегиях номенклатуры, об отмене шестой статьи Конституции – что КПСС должна перестать быть единственной и руководящей партией, что надо изъять пятую графу о национальности из паспорта, а главное – выборы должны стать свободными. «Мы переживаем революцию, перестройка – это революция», – сказал в своем выступлении Сахаров. Мыслей о будущем не было, да и возвращаться я пока не собирался. Поэтому в мае решил поехать в Крым: тепло – в море искупаться. Пошел по трассе и на третий день тормознулся около Херсона. Стоял, голосовал, подъехали менты, попросили документы: паспорта нет – поехали с нами. Между посадками должно быть не меньше полугода, а после одесского спецприемника, откуда меня выпустили без документов, как раз прошло столько. И если в одесском было холодно, то там, наоборот, было очень жарко. На улице под 30 градусов, а тут закрытое помещение, которое прогревается через окна. Вышел я наконец с паспортом.

Уже вечером был в Симферополе. Единственным местом, которое я знал в Крыму, был Симеиз (там как раз снимали скалу, откуда прыгает Яшка-Цыган). Я сидел на вокзале в Симферополе, думал, как вписаться в троллейбус до Ялты, но подошла электричка на Бахчисарай – решил рвануть туда, тем более что от Бахчисарая до Южного берега была дорога, а мне было интересно пройти через перевал Байдарские ворота, ведь времени навалом… Неделю заняло это путешествие.

Добрался и просто пошел по берегу – увидел волосатых: все хиппари летом валили в этот дикий поселочек. Подошел парень по имени Имант: «Мы тут живем небольшой коммуной – пошли к нам. А ты вообще откуда?» Ответил, что из Петербурга. «О! Поднимайся наверх, там ваши питерские есть – тетка с мужем». Поднимаюсь, а мне барышня: «Ой, какое знакомое лицо». Конечно, знакомое, столько в Сайгоне потусоваться. Поскольку в пещере сложно не приютить, они меня и вписали, но не на флэт, а в этот выступ в скале, где жила панк из «Сайгона» Мама Надя, скачущая в гипсе со сломанной пяткой после неудачного спуска со скалы, и ее муж Юрка – из нормальных. С Юркой мы начали методично бомбить пляж в поиске полезных ископаемых: каждый вечер собирали бутылки, чтобы на следующий день сдать в пункт приема стеклотары. Проблемой был табак. Как-то мы спросили местных, где плантация. Нашли огромные кусты, нарубили листьев, притащили, просушили, сделали махры, но получился жуткий горлодер: одна затяжка – и кошмар, считай, накурился. Табак же не ферментирован: а мы его нарубили как могли и положили на солнце.