– А мы тут при чем?

– Через несколько лет поймешь. А если подробней, пока жив хоть один носитель первоначальной идеи, империя или учение живут. Они живут до тех пор, пока жив хоть один ее идеолог, и как только уходит последний, все превращается в пыль, – пояснил Джабраил, потом, глянув на полковника, добавил: – Кстати, Александр, тебе не кажется, что мы сильно отвлеклись? Я понимаю, что у Петра любознательный ученик, но все это надо было в школе учить.

– Извини его, молодость! – хмыкнул полковник.

– Хорошо… Так вот – те, кто нас интересует, сейчас в Пакистане. Готовят очередную пакость, причем не только у нас. Это самая близкая точка к Союзу, а в течение двух-трех месяцев они должны перебраться сюда. Мне, как местному Гроссмейстеру, поручено тебе сообщить, что наш Великий Магистр объявит Охоту.

У меня отвисла челюсть. В памяти еще не изгладилась предыдущая, а тут, на тебе, еще одна. А говорили, что это редчайший случай. Ученик Джабраила слегка улыбнулся, увидев мое лицо, а может и, прочитав мои мысли, из чего я сделал вывод, что он-то знает, о чем речь.

– А почему Великий из Индии молчит? – хмуро поинтересовался майор.

– Сам знаешь, что он числится хозяином Пакистана только номинально. Особенно после того, как пакистанский совет погиб. Там их и так было не больше двух десятков, а сейчас и того меньше. Поэтому наши отщепенцы туда и рванули. Так что придется ждать. Не ловить же их по всей стране, тем более что они хорошо замаскированы. Нам здесь очередная война не нужна! И этой достаточно! – фыркнул Батя.

– По этому поводу и выпьем! – неожиданно предложил майор и многозначительно посмотрел на Батю и Джабраила.

Разговор после этого перешел на более легкие темы и закончился хорошо за полночь. Правда, не для всех, а только для нас (птенцов). Чуть охмелевший Батя неожиданно встрепенулся и изрек:

– Детское время кончилось! Молодежь, по койкам! Ваня, на правах хозяина возьми Эскиндера, и погуляйте. Или поспите, на худой конец.

Мы молча вышли. В казарму не хотелось, сон не шел. Мимо то и дело, здороваясь на ходу, пробегали по своим делам вампиры. А мы медленно брели по плацу. Разговор не клеился. Я никак не мог отрешиться от ощущения, что рядом идет враг. Он тоже не испытывал ко мне ни малейшей приязни. Но здесь дело было в другом. Я всей кожей ощущал его недовольство и зависть. Мы находились в равном положении в вампирской иерархии, хотя я стал вампиром всего четыре года назад, а он был старше почти в двадцать раз. Оставайся я просто солдатом, его бы так не плющило… Так и не найдя общего языка, мы все-таки пошли в казарму.

Здесь Эскиндеру стало гораздо легче. Он встретил нескольких старых знакомых, а я, облегченно вздохнув, ушел к себе. В конце концов, долг хозяина я выполнил, у меня шли отсыпные сутки, и я с радостью улегся в койку. К моему собственному изумлению, уснул я сразу и так крепко, что не заметил, как ушли Эскиндер со своим патроном.

Две или три недели мы ждали очередной Охоты, но она так и не состоялась. К концу месяца стало известно, что наши масоны ушли через Тибет в Непал и там растворились. Майор только задумчиво развел руками и проронил:

– Опыт, ничего не поделаешь…

…Время шло, и я начал всерьез волноваться. Особенно после последнего разговора. Слова учителя сбывались с патологической скоростью. Появление Ельцина грянуло, словно гром с ясного неба. Оставалось только скрипеть зубами и бессильно наблюдать, как он с упоением помогает генсеку разрушать страну. Я мог только поражаться, глядя на то, как он раз за разом шел в ловушки, которые искусно готовил ему старший товарищ. А оттого, что Ельцин считал свой курс единственно верным, а себя полностью независимым в суждениях и поступках, становилось еще страшнее. А когда на экранах появлялся Сахаров, мне становилось еще хуже. Учитель же, вообще, молча уходил из комнаты.

Нас пока это не касалось. Во всяком случае, непосредственно. Наоборот. Казалось, что проблемой Афганистана теперь озабочены все. Но впечатление от этой заботы портила фальшь, сквозящая в каждой статье, в каждом выступлении. Духи наглели все больше, снабжение армии становилось все хуже. Все чаще, чтобы заткнуть прорехи, нас бросали в мясорубку, несмотря на то что открытые боевые действия – не наш профиль. Но, честно говоря, мы не сопротивлялись. Уж очень было жалко пацанов. А мы всегда могли получить свое лекарство, не отходя с позиций. Правда, многие предпочитали таскать с собой ампулы и пакеты с кровью. Уж больно духами брезговали. Ведь они, как и положено настоящим бандитам, моются раз в году, а не пять раз в день, как по вере положено, и не боятся же гнева Аллаха. А вампир тварь нежная, от грязи дохнет. Ну, может, и не дохнет, но никому неохота лишний раз унитаз пугать.

События между тем стремительно набирали обороты. От той помойки, которая теперь лилась с экранов и газетных страниц, становилось просто тошно. Откуда только взялись эти журналисты-правдолюбцы, со своими сенсационными разоблачениями? Ни один из них не вспоминал не только о том, что еще несколько лет назад они, захлебываясь от восторга, славили Советский Союз и партию, они, похоже, начисто забыли, что именно благодаря этой самой власти, которую теперь с упоением топтали ногами, имели свои дипломы, позволяющие им работать.

Однажды, не выдержав, я высказал эти мысли майору. Он внимательно выслушал меня, задумчиво кивнул и негромко пояснил:

– Понимаешь, дело в том, что ни один из них в действительности не знает, что такое жить при царе или капитализме. Все привыкли к декретным отпускам, больничным, бесплатному лечению и образованию, возможности не зависеть от религиозных прихотей, они не знают, что такое эпидемии. А я хорошо помню, как вымирали от сифилиса целые деревни. Помню кашляющих кровью чахоточных и забитых насмерть детей и жен. Я видел эту грязь и боль, а через дорогу – бархатную улицу, на которую не смели ступить даже разночинцы. Да зачем так далеко ходить. Их бы сюда, в Афганистан. Только не в Кабул, а в любой кишлак, где бай – царь и бог, а мулла – бог и царь. Думаю, этих прелестей им хватило бы уже к вечеру.

– Тогда почему? Зачем?

– Очень просто! Часть из них очень хорошо оплачена. Но эти не так страшны. Продажных журналистов, писателей, художников видно сразу. Гораздо более опасными являются другие. Их очень мало, но они искренне верят в то, что семьдесят лет назад в империи был рай. Их вера заразительна именно потому, что искренняя.

– Кошмар какой-то! – я помолчал, а потом робко добавил: – Но ведь и авторитетные люди говорят о том же.

– И кого ты конкретно имеешь в виду?

– Ну, например, Солженицын.

– Ага! С такой фамилией только за правду бороться! – майор презрительно фыркнул. – Никогда не интересовался историей образования фамилий? А зря. Наверное, все его предки были очень «правдивы»…

Я не удержался и хихикнул, а потом спросил:

– А Ростропович?

– Этот? Типичный пример талантливого интеллигента, на котором женилась амбициозная и талантливая стерва^[8]. Она сперва сделала все, чтобы испоганить отношения с коллегами, а потом довела дело до отъезда. Почти никто не знает, как он перед выездом ночами рыдал.

– Но кто-то знает? Кто?

– Я, например! – учитель ехидно прищурился.

– А Сахаров?

Этот вопрос давно вертелся у меня на языке, но сразу спросить я не решился. Майор зло нахмурился.

– Это долгая история. Ну ладно, расскажу. – Он задумчиво побарабанил пальцами по столу, затем тихо вздохнул и, пожав плечами, продолжил: – Начнем с начала. В Арзамасе-16^[9] в пятидесятые годы группа ученых-ядерщиков работала над идеей водородной бомбы. Идея была хороша, а вот с воплощением ничего не выходило. Что бы они не пробовали, ничего не получалось. Но тут, совершенно случайно, в группе появился молодой аспирант, которого взяли только потому, что у него родился ребенок и ему сверхсрочно понадобилась квартира. Хоть где! Хоть у черта на куличках! Хоть в засекреченном Арзамасе. Ведь молодой семье нужно где-то жить. Фамилия его была… Угадай какая.

– Сахаров! – не боясь ошибиться, предположил я.

– Смотри-ка, догадливый какой. Работал он не в основной группе, а в группе дизайна, если так можно выразиться, что ли. Они занимались не столько теоретическими выкладками, сколько попытками спроектировать корпус для еще не существующего устройства. О том, что запалом к водородной бомбе должна служить атомная, уже все знали, но вот как их взаиморасположить, чтобы схема сработала, никто даже не догадывался. А молодой физик взял да и высказал интересную идею. И ученые, застопорившиеся в своих изысканиях, решили принять ее вместо разработок, украденных в Штатах. Справедливо решив, что хуже не будет. И о чудо! Устройство заработало! Как только сведения об успешных испытаниях просочились за пределы Союза – надеюсь, ты не сомневаешься, что такие исследования долго хранить в тайне не удается, – Сахаров получил письмо от Оппенгеймера. В котором тот просил намекнуть о принципах работы данного устройства.

– Вот сволочь! – не удержался я.

– Не сволочь, – откликнулся майор, – идея Оппенгеймера^[10] заключалась в том, что одна страна не может обладать сверхоружием. Должно быть как минимум две стороны, стоящие на разных политических позициях, имеющие одинаковый арсенал – так называемая теория вооруженного до зубов мира. В этом случае никто не рискнет напасть первым.

– Вот он бы нам что-нибудь и рассказал! – возмутился я. – А то подай им готовые решения, на тарелочке с голубой каемочкой.

– А он и рассказал. В свое время он переслал Харитону^[11] подробнейшее описание атомной бомбы. За что и поплатился.

Я ошеломленно пялился на учителя. Этого я не знал и даже не подозревал, что такое возможно. Получалось, что этот самый Оппенгеймер был отважным и честным человеком, несмотря на то что жил и работал в Соединенных Штатах. А майор продолжал:

– Его с треском уволили. Запретили занимать должности в научно-исследовательских институтах, закрыли выезд из страны. Хорошо, хоть не казнили за предательство национальных интересов. Между прочим, его идею поддержали все ученые-оружейники мира. И ни одно правительство ничего не может сделать. Самые секретные разработки почти моментально становятся известны в других странах. Отказались от сотрудничества только двое. Первым был Энрике Ферми, вторым – Андрей Сахаров. Ты думаешь, Сахарова на всемирные конгрессы наши не выпускали? У нас, к твоему сведению, выпускали и более засекреченных академиков. Нет, дело было интересней, его просто туда перестали приглашать. Мировой наукой ему был объявлен бойкот.

– Но зато наши ученые и военные сказали ему спасибо! – возразил я.